Прынцик

— Извини, — проклюнулось в ухо.

В правое или в левое? В каком ухе у меня жу…

Ах! Пощечина прилетела в щеку, и все сотряслось, сломалось, осыпалось, обрело цвета и замечательную резкость, наконец, плеснуло жаром в лицо.

Галка вскинулась. Не было даже слов, одно отупелое "Ы-ы-ы" дохло на языке. Что-то случилось? Ее ударили? Такое возможно?

Чашка взбрыкнула, брызнула чаем, по скатерти разлилось слабо-коричневое озерцо и закапало вниз, на пол. Кап-кап. Кап-кап. Темные пятнышки мимоходом прострочили от бедра к колену джинсовую ткань.

Ореховые глаза напротив моргнули и пропали, затем появились вновь, беспокойно и чуть смущенно вглядываясь.

— Ты как?

Галка качнулась, мотнула головой. Впрочем, неправильно. Не качнулась, это ее потрясли за плечи. А вот голова уже сама, сама, на безвольной шее. Тряпичная кукольная голова, надетая на пружинку.

Что со мной?

— Отпусти, — попросила Галка.

— Уже.

Пальцы на плечах разжались.

— Чай убежал, — сказала Галка.

— Это поправимо.

Чашка исчезла из ее руки, озерцо промокнула желтая салфетка, легко прошвырнувшись от края до края. Что-то холодное прижалось к щеке.

— Держи.

Галка послушно прижала пальцем льдисто-влажное нечто. Прынцик присел перед ней, виновато-серьезный, со спрятанной за спину рукой.

Той, что ударила.

— Извини еще раз.

— Как ты… Ты что, совсем? — тихо спросила Галка.

— Просто иногда вывести человека из стрессовой, закольцованной для него ситуации можно только насилием.

— А ты спец, да?

Прынцик улыбнулся.

— Нет, это всего лишь второй раз. А в первый я был вообще в качестве зрителя.

Он неуклюже двинул плечом.

Галка смотрела в его глаза, и они казались ей удивительно знакомыми. Серо-коричневые, с искорками. Где-то она встречала такие же. Но точно не у Шарыгина и прочих. И не у тех мальчишек на шине.

Шлепнулся на пол отлипший от щеки шматок мороженного мяса.

— Ну, что? — Саша деловито повернул ее голову в профиль. — Краснота почти сошла.

— Слушай, — сказала Галка, — хватит меня крутить тут!

— Вот это уже здоровые интонации! — обрадовался Прынцик, подбирая мясо. — А то мямлишь какую-то фигню.

— Какую фигню?

— Э-э… Мой славный Йорик, вздрогнем по душам…

Галка хлопнула ресницами.

— Мой славный? Так я вслух?

— Ну да, — подтвердил Саша. — Еще мавры какие-то.

Галка прыснула.

— Это Отелло.

— Не знаю, какой Отелло, но там и без него пурги хватало. В твоем подсознании какое-то столпотворение темных личностей.

— Чего-о?

Галка заржала в голос, потому что сердитая решительность, с которой выговаривал все это Прынцик, была уморительной.

Саша посмотрел на нее, поджав губы, отчего нос его сделался еще длиннее, но затем, поддаваясь ее смеху, захохотал сам.

Ох, Йорик, вздрогнем!

— Погоди… я уже не… могу…

Галка упала лбом на сгиб локтя и задышала в клеенку, усмиряя колотье в боку.

Черт, весело подумалось ей, так ведь недолго и влюби… Она испуганно замерла. Сегодня явно был день озарений, откровений, молний в голову и прочей экстрасенсорной ерунды. Показалось, остановилось время, окаменел Прынцик, завис, не падая, мясной шматок, оторвавшийся от Прынциковых пальцев. Одинокая капля, самоубийственно рванувшая было к полу, и та призадумалась, поблескивая в полосе отломившегося от лампочки света.

Из пустоты за спиной в пустоту впереди протянулся канат, поднырнул Галке под ноги, напружинился, одновременно с шелестом провалился под ним в тартарары пол, и оттуда потянулись отдающие фальшью горестные причитания. Голоса у причитающих были знакомые. Галка узнала Шарыгина и Пескова, наперебой сокрущающихся о покинутости и бесприютности, отдельным козлетоном блеял Казимирчик о восхитительном, беспримерном ужасе, скрипел о непонятливости Суворов, и кто-то еще бродил бесформенной тенью, потрясая исчерканными листами. "Билетики! Билетики не забываем!" — взмывал над ними пронзительный речитатив.

"Хочешь туда?" — спросили Галку.

"Не знаю," — сказала Галка.

"Честный ответ, — рассмеялся неизвестный голос. — Тогда не ври себе. Никогда не ври себе. Иди по канату и смотри не свались".

И Галка пошла.

Наверное, это было как с Ларисой Дмитриевной и Шен Де.

Фигуры бродили внизу. Что-то там двигалось, отсветы озаряли тьму. Приглядевшись, Галка обнаружила, что стена пропасти представляет из себя фоновый занавес из темной портьерной ткани. Иногда по занавесу пробегала дрожь и морщила складки, словно кто-то его поддергивал и поправлял. При более внимательном рассмотрении становилось видно, что откуда-то сверху вертикально тянутся тонкие тросики и на них раскачиваются у дна фанерные декорации, представляющие из себя улицы и дома, общественный транспорт, стены квартир, лестничные площадки, магазины и парки.

"Знаешь, что это за постановка?" — спросил голос.

"Нет".

Раскинув руки, Галка ловила зыбкое равновесие. Влево, вправо. Как тут еще вперед-то идти? Особенно, если задним умом (ха-ха!) понимаешь, что сидишь на стуле.

"Если ты упадешь, — прошептал голос, — ничего плохого не случится. Будешь также играть себя".

"Уйди, раздвоение!" — шикнула на него Галка.

Она переместила ногу на несколько сантиметров по канату, и тот тревожно загудел, завибрировал. Внизу забелели лица — Шарыгин и прочие заметили ее и теперь смотрели только вверх. "Галочка! Вы выглядите замечательно! Волшебно!" — пропел Алексей Янович. "Спускайся к нам, — поднял руки Григорий. — Мы поймаем!". "Постарайтесь упасть драматично, высокохудожественно, — посоветовал Суворов. — В конце концов, от этого зависит ваше дальнейшее участие в нашей скромной труппе".

"Видишь, это жизнь, — произнес голос. — Немного комичная, но жизнь". Галка фыркнула и сделала новый шажок.

"Это не жизнь, — сказала она. — Это глупое притворство. Нет. Это хуже притворства. Это — одиночество".

"Чего же ты хочешь?" — удивился голос.

"Любви, — сказала Галка. — Пусть даже все пропадет".

"Ой-ей-ей! — в голосе прорезались жесткие нотки. Так мама после развода отзывалась о папе — с горечью и изумлением, какая дура была. — Хочешь любви? Беги навстречу!"

Невидимая ладонь толкнула Галку в спину.

Свет брызнул в глаза. Она стояла, опасно накренясь вперед, ноги заплелись, правая рука резала воздух, будто крыло авиалайнера, а снизу, все еще сидя, задрав стриженную голову, недоверчиво смотрел на нее Прынцик — не мог поверить, что она сейчас…

— Блин, — успела сказать Галка.

И время тут же неумолимо раскрутилось в череду падений: капли, мяса и самой Галки, вынужденной подчиниться вектору схлестнувшихся ньютоновских сил.

Прынцик то ли вздохнул, то ли простонал, но подставил Галке себя, пытаясь неловко поймать руками.

Не поймал.

Галка рухнула на него, чувствуя, как входит в мягкое локоть и как лоб стучится в шею и челюсть. Как говорится, туше!

— Ты знаешь, что тебя нельзя оставлять без присмотра? — прохрипели ей в ухо. — Ты обязательно с собой что-нибудь сделаешь.

— Больно? — спросила Галка, отползая.

— Неожиданно. Наверное, это судьба.

— Ага. Девушка с сумасшедшинкой.

Прынцик улыбнулся.

— Теперь мне надо мелиссы.

Через полтора часа Галка вспомнила про Шарыгина и заторопилась к себе.

Саша придержал пальто, вручил хлеб, улыбаясь, поколупал нос. Так и хотелось взъерошить ему челку. Галка махнула рукой с порога своей квартиры.

Синхронно щелкнули замки.

Человеческая память — существо капризное, но вот же какой коленец! — полтора часа помнились поминутно. Забирайся с ногами и прокручивай. Плавься в сладких ощущениях, вызывай побег мурашек за ушами к затылку.

А потом вниз, вниз.

Ах, да, и хлеб положить на место.