Страница 35 из 48
Само существование опричного братства — явление кратковременное. Оно не могло появиться ранее окончательного переезда Ивана IV в слободу (вторая половина 1568 года) и вряд ли пережило период, когда казни обрушились на само опричное руководство (первая половина — середина 1570 года) и ушел из жизни в том числе "келарь" князь Афанасий Иванович Вяземский. Его кончине предшествовали долгие избиения ("правеж"), в ходе которых князь должен был расстаться по частям со всем своим имуществом. В дальнейшем, кстати, на протяжении нескольких лет (до 1575 года) не было и массовых казней, а то, что описывают Таубе и Крузе, относится ко времени масштабного террора. Всего, таким образом, не набирается и трех лет существования опричного братства. Но 2,5–3 года — это наиболее расширительное толкование. На самом деле, быть может, вся история странного Слободского ордена (так удобнее всего называть эту организацию) насчитывает несколько месяцев, а то и недель. Ведь Иван Васильевич провел значительную часть того периода в разъездах: бывал подолгу в Москве, ездил по вотчинам Федорова, занимаясь их разгромом, несколько месяцев провел в походе на Новгород и другие северные области, принимал опричный военный смотр в Старице, выезжал на юг "по крымским вестям". Что же остается? Твердо можно говорить о нескольких месяцах в середине 1569 года (до Новгородского похода), а также о первой половине 1570-го (после возвращения из него). По всей видимости, именно тогда, в 1569 или 1570 году, и существовал Слободской орден.
В разное время историки и публицисты считали Слободской орден то своего рода "сверхмонастырем", то, напротив, изощренным кощунством над православными церковными устоями, то мистической организацией самого темного, чуть ли не сатанинского характера. Я. Н. Любарский и С. В. Алексеев обратили внимание на некоторое сходство обычаев, заведенных Иваном Васильевичем в слободе, с шутовским собором византийского императора Михаила III Пьяницы. Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) находил опричное сборище истинно православным по духу. Д. М. Михайлович видел в Слободском ордене эзотерическую организацию, недружественную по отношению к православной церкви, и связывал ее возникновение с деятельностью на территории Московского государства вестфальского лекаря, астролога, отравителя и мага Елисея (Элизиуса) Бомелия, появившегося в нашей стране как раз летом 1570 года; помимо этого, Михайлович указывает на антицерковный характер опричной политики и считает возможным принятие русским государем эзотерического посвящения от Бомелия. Высказывались догадки о сходстве ордена с тайными инквизиционными трибуналами, то есть наследием Торквемады. Некоторые историки сомневаются в достоверности сообщения Таубе и Крузе об опричном братстве. Автор этих строк решительно отказывает в какой бы то ни было связи между христианством и ассасинами в монашеских одеяниях. За скудостью источников трудно определить, тянется ли в слободу какая-либо эзотерическая ветвь из Европы. Возможно, царь-актер воздвиг для себя идеальную "сцену", не имея далеко идущих мистических соображений. Он использовал для лицедейства храм — идеальную по тем временам площадку для театральных представлений, с отличной акустикой и роскошными декорациями. Ведь приказания по государственным делам отдавались нм в церкви — зачем? Возможно, из-за того, что государю они виделись частью "роли".
Попытки проследить историю Слободского ордена напоминают блуждание в потемках. Историк имеет слишком мало информации о нем и должен бы положить перо, воздерживаясь от категоричных выводов. Нет ни единого достойного доверия метода, с помощью которого можно определить, во-первых, где лгут, а где говорят правду Таубе и Крузе, а во-вторых, с какой целью государь Иван Васильевич создал Слободской орден.
Через несколько месяцев после утверждения опричнины был произведен первый набор служилых людей в опричную армию и государев двор. А осенью 1568 года опричные боевые отряды впервые появились на поле сражений — под Болховом. Их двинули вместе с земской армией против крымского хана.
Историки XX столетия, со времен С. Ф. Платонова, много писали о земельной стратегии опричнины и даже искали в ней разгадку сути той диковинной политической конструкции, которую создал Иван IV. Но замечали в основном ее отрицательный аспект. Характерные выражения, присущие многим историческим исследованиям этого периода: "перераспределение земель в годы опричнины было направлено против…" или "опричная аграрная стратегия ориентирована на подрыв…"
Действительно, огромные территориальные владения были реквизированы по велению Ивана Васильевича во второй половине 1560-х годов, а в 1570-х эта политика знала "рецидивы". И, спору нет, при этом ощутимые потери понесли крупные вотчинники, относящиеся к видным княжеским родам.
Но у опричных преобразований, связанных с земельной собственностью, основным был, думается, все-таки позитивный аспект. Иными словами, прежде всего важно, для какой цели реквизировались земельные владения у прежних хозяев, а не против кого были направлены все эти меры. Между тем сокращенная версия указа об учреждении опричнины, помещенная в официальной летописи, дает ясное представление о том, каковы приоритеты опричной политики в этом направлении: "…а учините государю у себя в опришнине князей и дворян, и детей боярских дворовых, и городовых 1000 голов, и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал. А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то месго в ыных городех, понеже опришнину повеле учините себе особно". Иными словами, первейшая и главная цель опричной аграрной политики состоит в обеспечении служилых людей государева корпуса поместьями. Очевидно, речь идет о том, чтобы дать опричной братии лучшие земельные владения в Московском государстве. Никакая социальная группа не выдвинута на роль "донора". Та же княжеская аристократия нигде не названа как приоритетный объект реквизиций. А монография В. Б. Кобрина "Власть и собственность в средневековой России" показала, что политика отчуждения поместий и вотчин не имела специальной антикняжеской направленности и не привела к подрыву княжеского землевладения в России. Землю, таким образом, забирали там, где ее удобно было забрать. Важно было наилучшим образом обеспечить новорожденное опричное войско, а не обидеть или разорить кого-то при этом.
Р. Г. Скрынников писал о массовой казанской ссылке тех, кто потерял в опричном секторе свои вотчины и поместья. В частности, историк отмечал обилие аристократов, служивших по княжеским спискам, указывал на значительное количество крупнейших и самых родовитых представителей знати, связанной с Владимиро-Суздальской землей. Но во-первых, помимо богатейших аристократов высланы были совершенно незаметные. Зачем? К чему по ним-то "наносить удар"? И во-вторых, казанских ссыльных довольно быстро вернули на территорию коренных русских уездов. Если бы надо было "нанести удар" по ним — так сгноили бы их на казанских землях. Нет, по всей видимости, государь все-таки нуждался в их военно-административных услугах и не собирался сводить под корень старинные рода. Впоследствии многие из них еще при жизни Ивана Васильевича получили назад свои владения или обрели новые, взамен прежних. Дело здесь, вероятно, не в каких-то особенных, требующих насильственного разрыва сопряжениях старых княжеских семейств с землями, на которых они жили, или "связях с местными обществами", как писал С. Ф. Платонов. Просто прежних землевладельцев надо было убрать с тех мест, где предполагалось воцарить опричников, — чтобы не мешали обустройству новых помещиков, чтобы, не дай бог, не делали попыток оказать сопротивление. Их и убрали под Казань — от греха подальше. По большей части произошло следующее: в 1565 году людей выслали на окраину страны, а уже в 1566 году вернули обратно в центр.