Страница 1 из 48
ПРОЛОГ
Иван Грозный и Сталин.
Эти два имени в сознании образованного русского связаны нерасторжимо.
Дело здесь не только в том, что оба возглавляли масштабный государственный террор. И не только в том, что оба правили страной в годы ее величия. И уж подавно не в том, что оба следовали тираническому образу правления.
Нет.
Прежде всего, оба воспринимаются как люди-горы. Как титанические фигуры, переворачивавшие колоссальные глыбы, изменявшие мир, изумлявшие и пугавшие его. Для миллионов русских обе эти персоны выглядят словно инеистые великаны из древнескандинавской мифологии, ожившие в недрах российской государственности. Они поставлены на пьедестал ужаса и преклонения. Их рост завораживает. И первый, и второй делали свое дело, стоя по колено в крови, но даже это притягивает к ним особенное внимание — как взгляд удава притягивает слабые обезьяньи души…
До такой степени близки Иван Грозный и Сталин, до такой степени схожие связаны с ними страхи и надежды, что порой в текстах, им посвященным, черты одного переносятся на другого. Русский читатель, даже если это хорошо образованный гуманитарий, неосознанно желает увидеть некий общий архетип: во френче, с трубкой, в шапке Мономаха, с легким кавказским акцентом и на молебне в Успенском соборе Кремля. Величественный, неспешный в движениях, уставший от помыслов о государственном благе человек — если смотреть на него с одной стороны интеллектуальных баррикад. И угрюмый, резкий, утомленный пыточными делами, безразлично поскребывающий кровавое пятнышко на мантии — если смотреть с другой стороны. Странное существо… можно сказать, таинственное.
Привычное «скрещивание» двух образов — одна из величайших иллюзий нашего времени. Эти два человека ничуть не похожи друг на друга.
Первый русский царь был натурой нервной, артистической, крайне эмоциональной. Он как будто полжизни провел на театральных подмостках и при всяком публичном выходе заботился о том, каким будет его сценический облик. Играл громово и создал образ вочеловечившейся бури. Всякое лицо, оказывавшееся поблизости, служило частью антуража, живой декорацией. Настоящая горячая кровь, пролитая в царствование Ивана Васильевича, — и та, наверное, в глазах его выглядела киноварью, использованной при начертании летописных миниатюр. Блистательный артист, он время от времени забывал о целях игры и выше ставил произведенное на публику впечатление, нежели практический результат.
Важнее — «как посмотрят, что запомнят», важнее «признание», а вовсе не реальный эффект предпринятых действий. Важнее истинный порядок игры, чем глубинные основы бытия. И горе тому, кто нарушит этот порядок, утвердившийся в сознании государя…
Не надо искать в нем величавой неспешности, размышлений над многоходовыми задачами. Не надо искать твердой логики в поступках. Это стратег, но стратег стихийный, иррациональный. Шторм! Натиск! Эмоция, поднятая на пьедестал государственной политики! Легкий переход от благочестивейшего образа мыслей к порочнейшему и обратно. Неистовое согрешение и неистовое сокрушение о грехах. Ранимость. Яростное неприятие всякого несогласия, всякой критики. Стремительные скачки от истерики к явлению несокрушимой силы. Да и сама истерика, быть может, очень хорошо контролировалась с самого начала… Самолюбование. Осознание собственного ничтожества. Сомнения, колебания… взрыв! Быстрое, кипящее, звонкое сотворение новых смыслов и прекрасных образов. Площадная брань. Тонкая интуиция, позволяющая моментально ухватить суть явления. Необузданное свирепство. Ураганная риторика — то изысканная, то безобразная.
Никаких компромиссов! Биться до конца, гнуть свою линию несмотря ни на что. Бешено ломать неприятеля, не сдерживая себя ни в чем… если он сам первым не переломит хребет. Но и тогда, хрипя от бессилия, мечтать о реванше.
Это совсем не близко к личности Сталина. Гораздо ближе такая натура к Павлу I — еще одному артисту на троне. И может быть, к Троцкому — оратору, мечтавшему о троне, но так на него и не поднявшемуся.
И русское сознание вот уже несколько поколений тщится сгладить, адаптировать для себя этот неистовый артистический психотип. Слишком уж он неорганичен для русской жизни, слишком разрушителен для древних основ ее: артист, сокрушающий декорации в порыве творческого экстаза… Настоящий Иван IV, великий и ужасный, грозный и ярый, словно магическое существо, отводит от себя прямой взгляд. Он будто загораживается защитной пленкой, искажающей и облагораживающей его черты. Царь-юродивый в исполнении Мамонова был щемяще точным проникновением в суть его личности. И — все общество отвернулось от этого портрета в едином порыве, хотя и по разным причинам.
Придвинемся-ка поближе. Всмотримся, не отводя взгляда.
ГЛАВА I
ЮНОСТЬ ГОСУДАРЯ
Государю Ивану Васильевичу достались не самое счастливое детство и сиротская юность. Многие историки XIX и XX столетий склонны были несчастьями первых лет его жизни объяснять искривление характера и неровность воли и даже отыскивать в этой почве корни психических заболеваний, приписываемых царю. Конечно, личность складывается в весеннюю пору жизни. Но одними юными годами всего не истолкуешь.
Многие русские государи с младых ногтей принуждены были видеть ужасные вещи, приходилось им и пострадать самим; некоторые рано лишались родителей, другим доставались такие родители, что не приведи господь; однако характеры выходили разные. Иван III скитался со своим отцом, постоянно терпевшим поражение от политических противников. Федор Иванович, сын Ивана Грозного, лишился матери, Анастасии Захарьиной-Юрьевой, когда был юнее годами, чем его отец; детство будущего государя-праведника прошло в декорациях опричнины. Михаил Федорович рос в эпоху Великой смуты и править начал в нежном возрасте. Петр I сполна испытал ужас стрелецких бунтов… И много ли у этих царей общего? В конце концов, человек сам отвечает за свои грехи, сам выбирает себе дорогу и сам правит своей судьбой. Зрелая личность оставляет детские страхи, преодолевает юношеские комплексы и формирует себя…
И все же печальная судьба малолетнего наследника престола достойна сочувствия.
Будущий царь Иван Васильевич родился 25 августа 1530 года. Крестили его в Троице-Сергиевом монастыре. К тому времени его отцу, великому князю Василию Ивановичу, было за пятьдесят, однако наследником Бог его до тех пор не наделил. Летопись показывает рождение Ивана Васильевича как событие мистического характера, сравнивая его с ветхозаветными историями: рождением Исаака у Авраама и Сарры или зачатием Пречистой у Иоакима и Анны. Бесплодие стало для Василия III мучением и чуть ли не позором. Никоновская летопись трогательно и торжественно рассказывает о снятии этого бремени: «Бе… ему [Василию III] все тщание везде к Богу молебная простирати, желаше бо попремногу от плода чрева его посадити на престоле своем в наследие роду своему, и тако потщася принудити непринудимое существо благости Божиа, его же ради Господь не преслуша молениа его и слезам его внят. Весть бо Богу содетель всяческих, яко сего ради многожеланным подвигом непрестанно разгорается сердце царево на молитву к Богу, да не погибнут бес пастыря не точию едины Русскиа страны, но и вси православнии; и сих ради милосердый Бог разверзе союз неплодства его (здесь и далее курсив мой. — Д. В.) и дарова ему родити наследника державе его…»
Дорогой ценой куплено было семейное счастье великого князя Василия III. Ему пришлось расторгнуть первый брак и жениться вновь. История с разводом отца будет на протяжении всей жизни сына отбрасывать зловещую тень на его царствование.
Впрочем, ликование московского правителя после рождения первенца принесло и добрый плод русской культуре. Государь велел построить знаменитую церковь Вознесения в Коломенском (1532). Порой искусствоведы добродушно шутят: дескать, форма храма — свеча, устремленная к небу, — явилась благодаря желанию Василия III сказать еще разок народу: «Нет, не старик я, люди добрые, отнюдь не старик!»