Избранное

— Воскликнуть…

Громогласный чих.

— Мы можем вместе с царем Соломоном воскликнуть…

Снова чих. Фру Ниллегор делает передышку. Ноздри ее судорожно подрагивают. За самыми дальними столиками кое-кто, не сдержавшись, фыркает. Ее снова сотрясает чих, она переносит его со смирением. Но вот наконец путь расчищен, и она продолжает:

— Так вот, вместе с царем Соломоном мы можем воскликнуть: «Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими, потому что это — доля его».

Новый приступ чиха уже на подступах, и, чтобы его опередить, фру Ниллегор выпаливает остаток речи в стремительном темпе:

— А теперь, дорогие друзья, давайте вместе приятно проведем этот вечер, приглашаю вас попотчеваться прекрасным жарким, которое сегодня подано у нас к столу! Пожалуйста!

Сладко и облегченно чихнув, фру сходит с трибуны и усаживается за стол между своим мужем и управляющим сберегательной кассой.

Учитель Ниллегор, пока его жена говорила речь, сидел как на иголках. Со времени нашумевшего происшествия Ида находилась в экзальтированном расположении духа, которое внушало ему тревогу, и, кроме того, она переутомилась, занимаясь подготовкой к этому празднику, устройство которого было возложено на нее. Но слава тебе господи, выступление прошло безупречно. Никакого глаголания на незнакомом языке! Никаких непотребных сцен! Все самое страшное теперь позади, все кончилось благополучно. Жаркое испускает восхитительный аромат, ножи и вилки с готовностью пришли в движение и весь длинный подковообразный праздничный стол довольно и мирно гудит.

Но тарелка Анкерсена пуста.

К чему бы это?

— А ты, Анкерсен, что ж ничего не ешь? — опасливо спрашивает Ниллегор.

Анкерсен не отвечает. Сидит как в рот воды набрал.

Супруги Ниллегор обмениваются взглядами. Фру Ниллегор, наморщив лоб, демонстративно принимается за жаркое. Но у Ниллегора вдруг пропадает аппетит. Зловещим холодом веет от нахохлившегося Анкерсена и его пустой тарелки.

Фру Ниллегор с горячностью толкает мужа в бок.

— Что, Енс Энок, разве не вкусно? — спрашивает она, энергично жуя.

Ниллегор невольно вздрагивает:

— Очень вкусно! Превосходное жаркое!

— Так ешь, чего ж ты!

Фру Ниллегор резко пододвигает блюдо к прибору Анкерсена, отчего соусник дает крен и выплескивает избыток содержимого на скатерть:

— Пожалуйста, Анкерсен, а то все остынет!

Но Анкерсен не внемлет. Вот он вдруг поднимается, с шумом отставляет свой стул и, медленно, грузно ступая, идет к трибуне.

— Анкерсен будет говорить! Тс-с!

В зале становится тихо.

Анкерсен озирает собравшихся. Он тяжело дышит, с отсутствующим видом выжидает. Наконец он начинает говорить. Голос его звучит удивительно жалостно и сиротливо.

— Я себе мыслил… — говорит он. — Я себе мыслил, что эта наша встреча пройдет с подобающей серьезностью. Я себе мыслил ее как тихий, благоговейный праздник благодарных сердец. А не как… пиршество чрева!

— Но послушайте, да что же это!.. — Фру Ниллегор откладывает в сторону нож и вилку.

— Тс-с, — одергивает ее муж. — Пусть Анкерсен объяснится.

Анкерсен возвышает голос:

— Да. Я буду честен до конца и скажу вам, что когда я сегодня вошел в этот зал и почувствовал густой запах съестного, то удивился я в сердце моем.

— Нет, Анкерсен, я совершенно ничего не понимаю! — перебивая его, кричит с места фру Ниллегор. — Мы же заранее условились о том, что будет угощение!

Анкерсен подавленно кивает:

— О том, что будет угощение, верно, фру Ниллегор! Но не о том, что еда будет, если можно так выразиться, преобладать над всем остальным!

Фру Ниллегор с остервенением сморкает свой нос. Простуженное лицо ее раскалено докрасна, глаза беспорядочно блуждают, непривычные к отсутствию пенсне. Анкерсен бросает на нее выразительный взгляд, не то чтобы укоризненный, нет, но серьезный:

— Так вот, фру Ниллегор, я себе мыслил, что угощение будет у нас потом, во вторую очередь. Но… оказалось, подождать было нельзя.

— Конечно, нельзя было! — отвечает фру Ниллегор, и голос ее смешливо дрожит от желания чихнуть и от возмущения. — Конечно, Анкерсен! Иначе еда-то остыла бы, неужели непонятно? Подумали бы лучше, что вы говорите!

В зале кое-где вспыхивает веселье.

— Хорошо, — говорит Анкерсен. — Хорошо. Теперь мне, пожалуй, все стало ясно.

Веселье нарастает.

— Рада это слышать! — отвечает фру Ниллегор с нескрываемым торжеством.

Лицо у Анкерсена усталое и глубоко расстроенное. Он понуро кивает:

— Ладно. Ладно. Я буду краток.

Тут он поднимает голову и снова возвышает голос:

— Ибо я ведь давно уже это замечаю! И теперь я понял, к чему шло дело. Печальная истина состоит в том, что общество «Идун» постепенно все более и более превращалось в мирское, бездумное общество. Общество без всякого духовного содержания. И теперь, когда наша земная цель достигнута, что же осталось от того высокого духа, каким отмечено было начало нашей работы? Но не затем же мы начинали, чтобы, дойдя досюда, остановиться! Однако, что ж. Быть может, миссия общества «Идун» на этом окончена. Быть может, покамест оно исчерпало свои возможности.

Анкерсен глубоко вздыхает. Собравшиеся следят за ним с величайшим интересом.

— Но, как сказано, я себе мыслил это не так. И поэтому теперь, дорогие друзья, поэтому теперь я должен уйти. Поэтому теперь я должен порвать с этим обществом. Я пойду собственным путем. Мое место — не среди вкушающих пищу. Мое место — не в кругу сытых. Мое место — в борьбе! Там, где идет сражение, где льется кровь! И поэтому…

Анкерсен взволнован. Голос его срывается:

— Поэтому, друзья мои… Поэтому я хочу с вами проститься. Я вам не буду мешать. Приятного вам аппетита. Но только поймите, я себя чувствую здесь лишним.

— Нет, Анкерсен, нет! — протестует Ниллегор.

Фру Ниллегор с силой толкает мужа в бок, трясет головой и сама берет слово:

— Послушайте! Позвольте мне сделать небольшое замечание. Во-первых, я должна повторить, что Анкерсен сам вместе с другими предложил включить в меню говяжье жаркое. Да, Анкерсен! Можете говорить все, что угодно, мне безразлично! Вы сами предложили жаркое! И если вы теперь ни с того ни с сего портите нам праздник, так знайте, что вы поступаете низко! Низко! Да, я не боюсь это сказать! Ваше стремление выделиться, быть у всех на виду воистину не знает границ!

Ниллегор:

— Полно, Ида!

Фру Ниллегор угрожающе тычет скомканным, насквозь промокшим носовым платком в сторону трибуны:

— Да! Сегодня я выскажу все напрямик! Это низость со стороны Анкерсена — взять и прервать нашу общую трапезу ради того лишь, чтобы еще раз привлечь внимание к себе! Он просто не может вынести, чтоб мы спокойно ели и радовались! Знайте же, Анкерсен, вас раскусили! Вы могли бы уйти без всякого шума, если вы не одобряете того, что здесь происходит! Но теперь слишком поздно! Теперь вы нам все испортили! Ни о каком продолжении праздника не может быть и речи!

Фру Ниллегор охвачена ужасным нервным возбуждением. Она поворачивается к собравшимся:

— Видит бог, никто так не преклонялся перед Анкерсеном, как я! Я восхищалась им, я его любила! Да, Анкерсен, я тебя любила! Но теперь я тебя ненавижу! Потому что ты не человек! Ты бессердечный, отвратительный тиран! И я предлагаю, чтобы все мы сейчас встали из-за стола и разошлись по домам, и пусть Анкерсен познает холод одиночества! Пошли!..

Замешательство. Некоторые участники праздника поднимаются с мест, другие остаются сидеть, кое-кто с ожесточением принимается опять за еду.

— Скандал! Скандал! — стонет Ниллегор.

Он хватается руками за голову. Но где-то в самой глубине его души давнишний, слабо теплившийся огонек начинает шипеть и потрескивать.

— Анкерсен! — с торжеством восклицает он. — Анкерсен! Вам нельзя уходить, это некрасиво! Нельзя! Слышите?!

Но Анкерсен, слава богу, уже в прихожей. Он уже натягивает свои калоши.