Новеллы

Солнце заливало потоками зноя безлюдную улицу. По ту сторону перекрестка виднелся угол мэрии, а за ним — остатки разрушенной баррикады. Двадцать шестого мая она была взята одной из последних. Опрокинутая двуколка, разбитый зеркальный шкаф, обломки лакированных дверей… Клеманс Пьере глядел и улыбался. Метко угодила граната версальцев. Еще после двадцать восьмого мая там продолжали валяться четыре трупа инсургентов.

Напротив бесшумно приоткрылось окно. Мадам Лизандер опасливо высунулась из него. Посмотрела налево, потом направо, бросила взгляд через улицу и кивнула господину Перье.

— Доброе утро, господин Перье. Опять кого-то ведут?

Она говорила тихо, словно боялась, что кто-то их подслушает. Лицо господина Перье совсем расплылось в довольной улыбке.

— Сегодня не видать. Теперь их не поймаешь! Разбежались паши храбрые герои, как зайцы из огорода. Разве не смешно, мадам Лизандер?

Но мадам Лизандер пугливо отмахнулась. Из широкого рукава выпросталась пухлая, белая, как молоко, рука.

— В своем ли вы уме, господин Перье! Как вы можете смеяться! Такие ужасы!.. У меня и сейчас в ушах стоит грохот пушек. По ночам я прячу голову под подушку и все равно не могу заснуть. До сих пор стреляют…

Она не успела договорить, вскрикнула и присела на пол. Где-то грянул залп. Потом еще три-четыре выстрела подряд и, наконец, два одиночных. Господину Перье хотелось показать, что все это не произвело на него ни малейшего впечатления. Он сошел на мостовую и с понимающим видом стал всматриваться в даль, приставив ладонь ко лбу.

Через минуту мадам Лизандер снова высунулась в окно и спросила еще боязливее:

— Что это за выстрелы? Что там такое?

Господин Перье продолжал всматриваться, чтобы хорошенько убедить мадам Лизандер в своей осведомленности.

— По-моему, это за углом улицы Бельвиль. Там заседает полевой суд, и там же в саду расстреливают и зарывают этих собак. Я вчера пошел поглядеть, но так и не добрался. У ограды толпы людей стоят — смотрят. Некоторые приходят еще с вечера. Берут с собой бутерброды и ждут всю ночь, чтобы не пропустить чего-нибудь.

Мадам Лизандер закачала головой.

— Боже, какие ужасы! Я не могу видеть крови…

— Почему? Ведь это их кровь, кровь негодяев! А эти собаки что делали? Разве не они расстреляли заложников без всякого суда? Разве не они хотели уморить нас всех голодом? Знаете, сударыня, когда их ведут мимо, мне хочется подбежать и заколоть кого-нибудь из них штыком, — пусть валяется под моим окном, пусть его едят мухи, как дохлую кошку на свалке.

Мадам Лизандер вздохнула.

— Люди стали такими жестокими. Да разве они все виноваты? Некоторые попали туда случайно.

— Без разбирательства никого не осудят. Там каждое дело расследуют. Надо истреблять всех этих врагов культуры, врагов мирных граждан… Вы не читаете «Фигаро»? Подождите, сейчас я вам вынесу…

Он побежал в дом и тут же вернулся, помахивая газетой.

— Вот послушайте, что сказал уже двадцать второго мая в Национальном собрании сам Тьер:

«…Справедливость, гуманность, порядок и цивилизация снова восторжествовали… Но будущность наших детей и Франции требует, чтобы были применены крайние меры… Слышите?.. Эти люди убивали и грабили единственно из любви к искусству. Теперь они в наших руках. Так неужели мы скажем им: милосердие! Эти мерзкие женщины ножами рассекали грудь нашим офицерам. Теперь они в наших руках, — так неужели мы скажем им: милосердие!.. А что такое инсургент? Это просто хищный зверь. Вперед, честные люди! Смелее! Еще один, последний натиск — и навсегда будет покончено с этим демократически-интернациональным сбродом…»

Господин Перье ударил по газете кулаком.

— Вы слышите, сударыня, что здесь написано! Есть места и похлеще. Жаль, что вы так мало интересуетесь газетами и литературой. Недавно мне попалось славное изречение: «Теперь, когда идет суд над федератами, следовало бы приковать нож к руке палача…» Как вы это находите, сударыня? А наш знаменитый Дюма-сын! Говорят, что он теперь пишет, так сказать, зоологию революционеров, и там говорится, что их самки становятся похожими на женщин только после смерти. И Альфонс Доде, и Эрнест Доде, и Кларетти, и Сарду, и Мендес! Все эти патриоты и славные сыновья народа, как один, стоят за Тьера, Мак-Магона и Галифе.

Мадам Лизандер снова вздохнула:

— Я мечтаю только о том, чтобы можно было по ночам спокойно спать, а утром отворять окно. Эти ужасные мухи лезут в дом через каждую щелочку и на все садятся. Вчера у меня от омлета несло мертвечиной, пришлось его выбросить. С улицы идет нестерпимая вонь.

Господин Перье повел носом.

— Это, конечно, неприятно. Воняет потому, что их тут же на месте и закапывают. Говорят, в садике кафе Берна зарыто больше двух сотен. Дойдите до шляпного магазина мадам Шамфор и заверните во двор, — оттуда видно. В одном месте нога торчит, в другом — рука. Корни каштанов мешали зарыть поглубже.

Он снова вернулся на порог. Со стороны Монмартра приближался грохот колес. Проехала крытая повозка; огромную костлявую лошадь вел под уздцы босоногий оборванец. Другой такой же субъект, но только в сапогах, шагал с киркой через плечо рядом с повозкой. Двое солдат с карабинами шли позади. Повозка была прикрыта тряпьем, под которым колыхалась какая-то тяжелая грязная масса.

Господин Перье смотрел на повозку, пока она не скрылась за углом мэрии.

— Видите, сударыня? Вот уже начинают убирать их, и вонь скоро исчезнет. Тысячи могильщиков работают на кладбищах Пер-Лашез и Монпарнас. В парке Монсо дождь размыл все ямы, и трупы поджаривались на солнце, как селедки на сковороде. Из прудов Шомон выловили три сотни трупов, они потом разлагались целую неделю. Нельзя было пройти мимо, даже крепко зажав нос. Вчера всю ночь над городом стояло зарево. Я уже подумал, что это проклятые беглые инсургенты опять подожгли его. Оказывается, просто сложили эту падаль на костры, облили керосином и сожгли. В Сент-Антуанском предместье их сваливают в траншеи, вырытые их же руками, в Шароне и Баньоле побросали даже в колодцы. Жирарден так пишет об этом: «Эпидемии бояться не надо, а нечистая кровь послужит удобрением для полей наших хлебопашцев». Так-то, мадам Лизандер. Скоро вы со своими барышнями опять будете жить у открытых окон и посылать улыбки проходящим мимо офицерам.

Заметив выставленные в витрине модные журналы, он заулыбался и стал потирать руки.

— Дай-то бог. Кларисса еще вчера вернулась. Теперь ждем заказчиц. А вот Жанетты все еще нет. Прямо и верить не хочется, но Кларисса уверяет, что она шатается с революционерами по Булонскому лесу.

— Весьма возможно, весьма возможно! Позавчера по дороге в Версаль я видел в толпе бунтовщиков трех таких девиц. Все трое связаны одной веревкой, все запачканы кровью и грязью, платья на груди разорваны… Тоже дрались на баррикадах. С ума они все посходили.

— Господин Перье, а почему вы до сих пор еще не открыли свою лавку?

Господин Перье оглянулся. На белой стене вывеска, и на ней синими буквами выведено: «Вина, ликеры, фрукты, деликатесы…» Печальной казалась эта надпись над обеими витринами, закрытыми ставнями. Господин Перье снова сошел на мостовую.

— Я сегодня встал около шести и хотел было открыть, но потом передумал. Во-первых, я остался совсем один. Мой Люсьен, как вы знаете, ушел с инсургентами. Вполне возможно, что он скрывается где-нибудь поблизости. Со мной, конечно, ничего не могут сделать, а все-таки… Вдруг придут и спросят про него, а что я могу ответить? Разве я должен отвечать за него? Он мне не родственник, не друг… Во-вторых, я очень тревожусь за Огюста. Он был в Версале — это я точно знаю. Теперь их перевели в город, а он все не приходит. Если бы он был здесь, мне бы не пришлось его ждать.

— Ну, да вы не очень тревожьтесь. У них теперь уйма дел и за городом. Огюст примерный сын, но, кроме того, и примерный солдат. Будьте уверены, он-то отправил на тот свет не меньше дюжины революционеров.

Лицо господина Перье расплылось в улыбке: