Вендиго (сборник)

Кроме того, теперь, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю это страшное приключение, мне не кажется удивительным, что интуитивная работа моего сознания, доведенная до логического завершения, пробудила и во мне какой-то глубинный инстинкт, который помимо моей воли принудил меня к пристальному и настойчивому наблюдению. Все последующее время личность Сангри постоянно присутствовала в моих мыслях, я анализировал ее и искал объяснений, которые получил много позже.

— Должен вам объявить, Хаббард, что вы загорели, как абориген, и вообще похожи на туземца, — засмеялся Мэлони.

— Могу вам ответить таким же комплиментом, — не остался в долгу я, когда мы собрались за чаем, чтобы обменяться новостями и сопоставить наши впечатления.

Позже, за ужином, я забавлялся, наблюдая, насколько утратили благопристойные манеры обитатели лагеря: наш заслуженный педагог, а ранее священник, не считая нужным скрывать свой аппетит, буквально заглатывал еду, миссис Мэлони от него не отставала, вкушая пищу куда более торопливо, чем в чопорной обстановке своего английского дома, да и Джоан особенно не церемонилась, лихо расправляясь с содержимым своей жестяной миски; канадец Сангри жадно вгрызался в куски мяса, не переставая смеяться, болтать и нахваливать повариху, мне даже стало не по себе — настолько он напоминал дорвавшегося до своей первой добычи изголодавшегося зверя. Судя же по замечаниям на мой счет, я и сам несколько запамятовал строгие предписания столового этикета.

Изменения проявлялись не только за трапезой, но и в сотнях других мелочей, которые трудно определить конкретно; впрочем, все они доказывали не огрубляющее воздействие примитивной жизни, а, скорее, освободившуюся от внешних пут непосредственность. Ведь мы целыми днями были во власти стихий — ветра, воды, солнца, — и по мере того, как тело закалялось и мы сбрасывали лишние одежды, сознание тоже освобождалось от тех помпезных облачений, которых требовали условности цивилизации.

В каждом из нас, в соответствии с характером и темпераментом, заговорили жизненные инстинкты — естественные, безудержные и в некотором смысле дикие.

III

Случилось так, что я со дня на день откладывал свою вторую экспедицию; думаю, настоящей причиной моего промедления явилось неосознанное желание понаблюдать за Сангри.

В течение десяти дней жизнь в лагере шла своим чередом, наступили благословенные летние дни, у нас был отличный улов, дули попутные ветры, стояли тихие звездные ночи. Все приятно проводили время. Молитва Мэлони о ниспослании нам всяческих благ была, похоже, услышана. Ничто нас не смущало и не озадачивало. Даже ночные звери ни разу не потревожили сон миссис Мэлони, а ведь в наших предыдущих поездках они часто ей досаждали — то она слышала, как о палатку скребутся дикобразы, то ранним утром белки сбрасывали сосновые шишки на ее крышу, производя эффект чуть ли не грома. Но на этом острове не водилось ни белок, ни даже мышей. Пара жаб да маленькая безобидная змейка — вот единственные живые существа, обнаруженные нами за две недели. К тому же жаба была наверняка одна, просто ее обнаружили в разное время разные члены нашей небольшой компании.

И вдруг неожиданно наш остров поглотил ужас, который разом нарушил мирную атмосферу этого благословенного места.

Он подбирался вкрадчиво, но я сразу почувствовал неприятное одиночество, в котором мы оказались, нашу изолированность от остального мира — одни среди диких скал и моря, даже окружающие острова теперь казались передовыми отрядами готовой к осаде огромной армии. Ужас подбирался, как я уже сказал, исподволь, большинство из нас его и не заметило; да-да, все развивалось как-то очень недраматично. Но ведь часто именно так и надвигаются по-настоящему страшные события: до самой последней минуты ничто не предвещает их появления, чтобы потом едва не разорвать сердце внезапным приступом ужаса.

За завтраком у нас вошло в привычку внимательно выслушивать рассказы друг друга о всяких мелких ночных происшествиях — кто как спал, сотрясал ли ветер палатку, забирался ли на одеяло паук, слышал ли кто жабу, — но в то утро Джоан, прервав короткую паузу, объявила нечто совсем новое.

— Ночью я слышала вой собаки, — сказала она и вспыхнула до корней волос, так как в ответ раздался взрыв общего смеха.

Сама мысль о существовании собаки на этом необитаемом острове была смехотворна; помню, как Мэлони, прервав поглощение своей подгоревшей каши, заявил, что слышал в лагуне «балтийскую черепаху», и как на лице его доверчивой жены появилось выражение крайней тревоги, и как наш дружный смех развеял ее тревогу.

Однако на следующее утро Джоан повторила ту же историю, причем с новыми убедительными подробностями:

— Меня разбудила собака, она скулила и рычала. Я отчетливо слышала, как у моей палатки кто-то принюхивался и скреб землю лапами.

— О, Тимоти! Может, это дикобраз? — воскликнула несчастная вахтенная, позабыв, что Швеция не Канада.

Но в голосе девушки прозвучали такие ноты, что я поднял глаза и увидел, что и ее отец, и Сангри пристально смотрят на нее. Они тоже поняли, что она не шутит, и были поражены ее серьезностью.

— Глупости, Джоан! Тебе всегда снится всякая чепуха, — отмахнулся ее отец с некоторым раздражением.

— На всем острове нет ни одного существа хоть сколько-нибудь заметных размеров, — добавил озадаченный Сангри, не сводя с девушки глаз.

— Но что может помешать какому-нибудь зверю приплыть сюда? — быстро вставил я, поскольку и в разговор, и в паузы закралось чувство какой-то неловкости. — Например, олень вполне мог добраться сюда ночью…

— Или медведь! — прошептала вахтенная с таким зловещим видом, что мы от души рассмеялись.

Но Джоан не смеялась — вскочив, она позвала нас за собой.

— Вот, — сказала девушка, указывая на землю около своей палатки со стороны, противоположной той, где стояла палатка ее матери, — вот эти следы. Как раз у моего изголовья. Смотрите сами.

И мы отчетливо увидели располосованные когтями мох и лишайники — собственно, земли в этой части острова почти не было. Судя по всему, следы оставил зверь размером с большую собаку. Мы все так и обмерли…

— У самого моего изголовья, — повторила Джоан, обернувшись к нам.

Я заметил, что девушка очень бледна; потом ее губы задрожали, и, судорожно вздохнув, она вдруг разразилась потоком слез.

Нескольких коротких минут, а неведомо откуда взявшееся ощущение безысходности уже проникло в наши души — случившееся казалось чем-то давно предначертанным и неизбежным. Будто все было отрепетировано заранее и, как иногда подсказывает нам какое-то особое чувство, на самом деле уже произошло. Итак, пролог состоялся, теперь следовало ждать дальнейшего развития зловещей драмы. Я знал: надвигается катастрофа…

Гнетущее ощущение неотвратимой беды уже не покидало нас, отныне наш лагерь накрыла мрачная тень отчаяния.

Я потянул Сангри в сторону, а Мэлони увел расстроенную девушку в ее палатку, куда за ними проследовала и его жена, энергичная и очень возбужденная.

Так, совсем недраматическим образом, совершил свой первый набег на наш лагерь тот ужас, о котором я упоминал, и каждая мелкая деталь того утра, сколь бы тривиальной и незначительной она ни казалась, запечатлелась в моем мозгу с беспощадной отчетливостью. Все случилось точно как я описываю. Были произнесены именно эти слова. Я словно вижу их перед собой, написанными черным по белому. Вижу лица всех участников, на которых былое умиротворение сменилось уродливым выражением тревоги. Ужас протянул к нам свои щупальца и коснулся сердца каждого из нас с устрашающей непосредственностью. С этого момента наш лагерь стало не узнать.

Особенно сильно расстроился Сангри. Ему было невыносимо видеть Джоан несчастной, а слышать, как она плачет, и вовсе выше его сил. Сознание, что он не имеет никакого права защищать ее, больно его ранило, я видел, как ему не терпелось ей помочь, и это мне в нем очень нравилось. Суровое лицо канадца говорило о том, что он готов в клочья растерзать любого, кто посмеет тронуть ее хотя бы пальцем.