Мария Антуанетта

Из Шуази королевская чета уехала быстро: тетки, заразившись от короля, заболели оспой, и их оставили во дворце лечиться, а молодая королевская семья переехала в Марли, где королю сделали оспопрививание; король тяжело переносил прививку, и королева преданно за ним ухаживала. Ла Мюэт, Марли, Фонтенбло… Полгода королевская чета переезжала из замка в замок, пока огромный Версальский дворец проветривали и вычищали от грязи и мусора прежнего правления. Вычищали в прямом смысле слова: те, кому довелось посетить дворец после отбытия королевской семьи, отмечали царившие в нем грязь и запустение. По традиции тело покойного короля следовало вскрыть и забальзамировать, но, опасаясь заражения и спасаясь от зловония, процедуру эту решили не проводить. Тело короля запаяли в свинцовый гроб, затем опустили в гроб обычный и без каких-либо торжеств отвезли в королевскую усыпальницу в Сен-Дени, где тотчас замуровали гробницу. Рабочий, запаявший фоб, скончался ровно через сутки.

«Дорогая матушка, полагаю, Мерси подробно сообщил вам о нашем горе; к счастью, король до последней минуты оставался в здравом уме, и кончина его была весьма поучительна; новый король уже завоевал сердца своего народа. За два дня до смерти деда он велел раздать бедным двести тысяч франков; сей поступок был встречен с большим воодушевлением. После смерти деда супруг мой усердно трудится и собственноручно отвечает на письма министров, которых не успел повидать лично, а также на другие письма. Нет никаких сомнений, что он является приверженцем экономии и хочет сделать свой народ счастливым. <…> Я не устаю удивляться силе Провидения, выбравшего меня, самую младшую из ваших детей, для самого прекрасного королевства Европы. Сейчас как никогда я чувствую, сколь многим я обязана моей нежной августейшей матушке, приложившей для этого столько усилий», — радостно писала через четыре дня после смерти короля Мария Антуанетта. Опечаленная императрица, как положено, объявила траур (при европейских дворах траур объявляли при кончине не только монархов, но и членов их семей); теперь ее снедала еще большая тревога за дочь. «Вы очень молоды, а бремя велико. <…> Могу только пожелать вам не спешить; оглядитесь, ничего не меняйте, пусть все идет как шло, иначе волна хаоса и интриг захлестнет вас… слушайтесь советов Мерси: он знает двор и город, предан вам и очень осторожен… дорогие дети мои, я не успокоюсь, пока не увижу вас обоих счастливыми», — писала она дочери; тревоги она поверяла Мерси: «Меня заботит судьба дочери: она может быть либо великой, либо несчастной… счастливые дни для нее закончились».

25 миллионов французов уповали на своего нового двадцатилетнего короля — набожного, примерного семьянина — и на его девятнадцатилетнюю королеву — красивую, милосердную, с обворожительной улыбкой. Скандальная личная жизнь его предшественника, проходившая у всех на виду, заставляла забыть о тех улучшениях, которые он привнес в управление Францией; от нового царства молодости ожидали прежде всего благопристойности и порядочности. И чуда — нового золотого века: мира, спокойствия, изобилия и исполнения обещаний, не выполненных прежними правителями. Почему бы и нет? Разве новый король не начал свое правление с того, что отказался в пользу бедных от 20 миллионов, причитавшихся ему по случаю вступления на трон? И разве юная королева его не поддержала, отказавшись от положенного ей по традиции солидного кошелька? Разве первым указом нового короля не стал указ о ссылке бывшей фаворитки в монастырь Понт-о-Дам? (Через год жалостливый Людовик XVI разрешит Дюбарри перебраться в ее поместье Лувесьен, где та будет жить до начала революции.) Никто не сомневался, что, положив конец господству расточительных фавориток, король станет сам, не слушая жадных и лживых придворных, мудро и экономно управлять королевством. Разве не отослал он прочь интенданта Лаферте, заведовавшего королевскими развлечениями, когда тот явился к нему получать приказания? «Мое любимое развлечение — это пройтись пешком по парку вместе с женой», — ответил ему Людовик.

Народ с энтузиазмом встречал новое царствование. Возле саркофага покойного короля нашли надпись: «Hie jacet, Deo gratias»[6], намекавшую на избавление от Людовика XV, а на постаменте статуи Генриха IV на Новом мосту написали: «Resurrexit»[7], напоминая, что молодой король — прямой потомок доброго короля Анри, мечтавшего о том, чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям была курица в супе. Однако до сих пор молодой король не был замечен ни в одном государственном деянии; за время своего совершеннолетия, иначе говоря, после свадьбы, он ни разу не проявил желания хотя бы постоять у руля государственного корабля. В этом вопросе молодая королева проявила солидарность со своим супругом; побывав однажды вместе с Людовиком XV на заседании парламента, она мгновенно выбросила из головы несколько скучных часов, проведенных в обществе мрачных зануд в мантиях. «Королеву не назовешь бестолковой, однако полученное ею образование и воспитание никак нельзя признать удовлетворительными. Кроме нескольких романов она никогда не прочла ни одной книги, и даже не пыталась разобраться в тех идеях, кои господствовали в обществе; как только беседа начинала принимать серьезный оборот, на ее лице тотчас появлялось выражение скуки, и беседа приостанавливалась. Разговор ее обычно обрывочен и бессвязен, она постоянно перескакивала с одной темы на другую. Не имея иных оснований для веселья, она забавлялась анекдотами из придворной жизни, предпочитая всем прочим сплетни, как их умеют подавать при дворе; это ей нравится. <…> Она быстро и легко забывала о людях, которых сама же к себе приблизила», — вспоминал один из ближайших друзей королевы барон де Безанваль. В письмах к матери Мария Антуанетта признавалась, что не готова к выпавшей ей роли: «Я должна признать, что склонна к расточительству, а также ленива, чтобы заниматься серьезными вещами; я хочу постепенно исправляться и, не желая принимать участие в интригах, надеюсь завоевать доверие короля, с которым мы по-прежнему живем в большой дружбе».

Шли дни траура, а значит, охота отменялась. Во время траурной церемонии принятия соболезнований едва ли не вся почтенная дамская часть двора стала врагами королевы. Согласно этикету придворные дамы, одетые в черное, по одной подходили к королеве и приседали перед ней в печальном реверансе. Дам было так много, что молодые и пожилые лица постепенно слились в единую черную безликую массу. Неожиданно молоденькая маркиза де Клермон-Тоннер, по должности стоявшая позади королевы и приближенных к ней дам, утомившись, присела на пол, спрятавшись за широкими юбками королевы и фрейлин. Сидеть ей быстро наскучило, и она стала дергать стоящих впереди за юбки. Заметив ее маневр, королева не выдержала и, прикрыв лицо веером, рассмеялась прямо перед носом у нескольких почтенных герцогинь, которые тотчас постановили, что «маленькая насмешница» издевается над шестидесятилетними особами и оказывает внимание только молодым. К партии противников королевы примкнули и молодые — например обе невестки; подружившись с тетками короля, они стали часто бывать у них и с упоением разбирать по косточкам приятельниц королевы и судачить о ее личной жизни, зачастую выдавая вымысел за действительность.

И в Шуази, и в Ла Мюэт, и в Фонтенбло королевская семья в полном составе выходила в парк, где принцы гуляли под ручку со своими женами, как простые буржуа. Король время от времени обнимал жену и даже украдкой целовал ее в щечку. Толпа, всегда собиравшаяся поглазеть на королевскую семью на прогулке, умилялась и кричала «Да здравствует король!», «Да здравствует королева!». Желая внести больше сердечности в семью, Людовик попросил братьев называть его не «величеством», а «братом». Однако идиллии не получалось. С первых дней граф и графиня де Прованс и граф и графиня д'Артуа отказались по утрам свидетельствовать свое почтение королю и королеве, в то время как к покойному королю в эти часы они являлись ежедневно. Артуа еще больше задирал старшего брата, наступал ему на ноги, прерывал на полуслове; Прованс действовал более осмотрительно, однако среди бумаг покойного короля нашли доказательства двойной игры Месье[8].

6

Здесь упокоился, благодарение Богу (лат.).

7

Воскрес (лат.).

8

Когда Людовик стал королем, Прованс получил этот титул как старший из младших братьев короля.