Страница 83 из 104
После этой выставки за мною сохранилась репутация человека с «недостаточно прочными идейными позициями». Припомнили мне и телепередачи, где читались стихи Ахматовой и Цветаевой (к дню 8-го марта), и то, что с моей легкой руки был принят спорный спектакль в театре «Красный факел», да и то, что при закупке картин, пользуясь правом председателя закупочной комиссии, я понемногу теснила беззастенчивую монополию клана художников Титковых[61] (в любой гостинице, в любом учреждении города глаз натыкался на огромные унылые полотна, воспевающие «просторы Сибири») в пользу молодых художников, — все это не могло не вызывать раздражения начальства и мыслей о том, что я не оправдываю возложенных на меня надежд.
Новосибирск. 1963 г.
Год спустя, когда у меня уже не было сил оставаться на этой престижной должности, когда меня уже тошнило от необходимости каждый день общаться со всяческим «высоким начальством» и, внешне, быть с ними в одной упряжке, у меня возобновились приступы нервной депрессии, отчаяния. А иногда и страстного желания вдруг встать и с трибуны сказать все, что я думаю о всех этих «высокопоставленных»… На подавление этих чувств уходило много сил — пришлось обратиться к помощи невропатологов. Рекомендовали отдых, санаторий. Но я знала — надо уходить совсем. И поэтому я очень обрадовалась, когда ко мне приехали из Академгородка молодые активисты и предложили перебраться в городок, для того чтобы создать там нечто вроде Отдела культуры и искусства. Правда, ставка, которую им удалось «выбить», была весьма скромной — зав. культмассовым сектором Дома культуры, то есть на треть ниже оплачивалась, чем в исполкоме. Да фактически и Дома культуры еще не было, а всего лишь конференц-зал Института геологии. Но я, не раздумывая, тут же согласилась и почувствовала, будто цепи с меня свалились. Мне пообещали помочь с обменом квартиры и осуществили это буквально в течение месяца.
Начальство отнеслось к моей «самоотставке» весьма подозрительно. И не потому, что им было жаль расставаться со мной (то, что я «белая ворона» в их стае, им было очевидно). Но я нарушала какие-то их узаконенные правила игры. Добровольным уходом я как бы расписывалась в том, что мало дорожу тем, что меня ввели в их привилегированное общество. Расстались холодно, и на мне окончательно поставили «крест» как на личность сомнительную. Между прочим, и мой папа не одобрил это мое решение. Ему импонировало то, что я занимаю «солидную» должность, что в курсе городских новостей, что вращаюсь среди «хозяев» города, езжу в командировки в Министерство культуры и даже то, что в обед и после работы меня частенько привозили на машине — все это нравилось папе. Иринка восприняла переезд в Академгородок с радостью. Одобрила его и мама. Так, с 1962 года мы живем в Городке.
Не буду подробно останавливаться на всех тех местах работы, на которых я перебывала за эти годы. Скажу лишь, что с работой мне всегда везло. Хотя и бывали неприятности организационного, внешнего порядка, но по существу, по содержанию в каждом виде деятельности оказывалось для меня что-то интересное и увлекательное.
Так, после двух лет работы в качестве зав. культмассовым отделом Дома культуры СО АН меня пригласили снова в Управление радио и телевещания — теперь в качестве главного редактора художественного вещания на радио. Это был очень интересный период для меня. К сожалению, трудно было ездить из городка к 8 часам утра, дорога очень изматывала и через полтора года работы на радио я перешла в редакцию журнала «Сибирские огни» (редактором отдела прозы). Здесь был удобнее режим — с 14 до 19 часов, а остальное время можно было работать дома. Работа над рукописями, общение с писателями, постоянная надежда найти в потоке графоманского самотека «жемчужное зерно» (а такое случалось!) — все это очень увлекало меня. Горжусь тем, что встретила там интересных талантливых людей, которые добро относились ко мне. Храню письма Валентина Распутина, Романа Солнцева, Евгения Городецкого, Геннадия Николаева. Из редакции никогда бы не ушла, если бы не ухудшающееся здоровье, когда ежедневные поездки в город стали все труднее. Последние девять лет перед пенсией работала зав. отделом литературы и искусства в Доме ученых. «Для души» занималась со студентами Университета — организовала нечто вроде маленького театра поэзии и получала от этого огромное удовольствие.
Выросла моя Иринка и, сразу же по окончании школы, вышла замуж за добродушного, хозяйственного сибиряка — Сашу Федосеева. Спокойный, щедрый на улыбку, он как бы нейтрализовал свойственные Ирине вспыльчивость, чрезмерную подчас эмоциональность. Они хорошо дополняли друг друга, и мне, казалось бы, оставалось лишь радоваться покою и благополучию своему и моих близких: и родители рядом, в городе, и дочка с зятем поселились чуть ли не в соседнем доме.
Но оказавшись свободной от забот о дочке, от привычного ритма нашей, пусть маленькой, но семьи, на меня навалилась тоска, будто исчез смысл жизни. Конечно, причиной этому было и то, что пришлось разменять двухкомнатную квартиру, и я, как и молодые, получила 13-метровую комнату «на подселении», то есть мое одиночество стало ощущаться с особой остротой. И, естественно, стала чаще размышлять о прожитой жизни, вспоминать былое. И все очевидней становилось, что самым ярким, самым значительным периодом в моей жизни было то недолгое время, когда судьба свела меня с Арнольдом. И самое большое счастье, и самое большое горе — все было связано с ним. И конечно же, никто не оказал такого влияния на формирование моей личности, как он. Мысли, память о нем подсознательно жили во мне всегда. Новосибирск стал для меня мистическим городом. Сквозь его реальный облик я всегда воспринимала и его таинственную двойственность, известную только мне: по этой улочке мы с ним любили бродить, в этом сквере была «наша» скамеечка, в читальном зале я всегда вглядываюсь в тех, кто занимает его место, ожидая чуда, — а вдруг увижу его лохматую голову… Обошла все места, все маршруты, где бывали вдвоем. Он не переставал быть для меня какой-то особой реальностью, я была внутренне всегда готова к встрече с ним, хотя и понимала абсурдность этого. По памяти нарисовала его профиль и хранила этот портрет.
(Когда Ирине исполнилось 14 лет, я рассказала ей об Арнольде как о самом Главном Человеке в своей жизни, и она очень серьезно восприняла это, хотя, вероятно, ей было обидно за своего отца, по которому она скучала.)
И вот теперь, когда мысли об Арнольде становились все неотвязчивое, я решила послать официальный запрос о нем: где находился в заключении, где погиб, получил ли реабилитацию. В марте 1967 года получила ответ: жив!.. И адрес — какой-то поселок в Голодной степи под Джезказганом…
Дальше — письма. Оказалось, у Арнольда действительно был побег из Томского Управления КГБ, где шло следствие. Его нашли на третьи сутки, избили до потери сознания и бросили в одиночку. Слух о том, что его забили, дошел до тех заключенных, которые были с ним раньше в одной камере. А он выжил. Все его сокамерники были отправлены в разные лагеря, а Арнольд провел в одиночке восемь месяцев, поэтому мне старик и сказал, что он погиб.
Не знал Арнольд, что меня тоже арестовали. Ему сказали, что я уехала в Ленинград. И был рад за меня. По выходе из заключения из писем тети Клары узнал, что я замужем, имею ребенка, и не стал тревожить напоминанием о себе…
В настоящее время живет на том же руднике под Джезказганом, где работал заключенным. В общей сложности провел в лагерях 13 лет, да еще 7 лет в ссылке. Работает на пилораме вместе с бывшими заключенными. Пытался писать статьи, хлопотал о возможности учиться, но отовсюду отказ. И только теперь, наконец, получил полную реабилитацию «за отсутствием состава преступления», получено и разрешение учиться в Алма-Атинском университете. И вот он в данный момент на распутье: стоит ли пытаться получить образование? Начинать надо было с 1-го курса, заниматься заочно, совмещая с работой. И это в 44 года…
61
Титков Василий Васильевич (1907–1977), живописец, график. Жил в Новосибирске.
Титков Иван Васильевич. (1905–). Создал более четырех тысяч живописных и графических полотен. Значительное место в творчестве автора занимает тема Великой Отечественной войны. Художник-реалист. Известен как автор больших пейзажных полотен для здания Московского университета и как оформитель ряда павильонов на ВДНХ СССР.