Рассвет пламенеет

— Я догадываюсь, вы получили неприятное известие? — не вытерпев, спросил Макензен. — Что-нибудь на другом участке произошло?

— Произошло не только у меня… Но в больших размерах под Сталинградом! — с натугой ответил Клейст, остановившись напротив Макензена. — Своим войскам Сталин приказал перейти в контрнаступление!

Эти слова Клейст произнес с такими интонациями, что у Макензена мороз пробежал по коже.

— Находите ли вы, что для наших войск здесь может возникнуть серьезная угроза? Или, наоборот, русские увлекутся под Сталинградом?

Некоторое время Клейст не отвечал. Макензен подумал: «Молчит, значит, вовсе не представляет размеров нарастающих событий. Черт знает, как может обернуться дело в результате этого наступления русских…».

Клейст сделал знак рукой, и Макензен последовал за ним, охваченный угнетающим предчувствием. Они присели к столу. Прежде чем заговорить, командующий кивнул майору Шарке. Тот сейчас же вышел.

— С писаниной, сочиненной вами в форме доклада, я очень внимательно ознакомился, генерал, — сказал Клейст, глядя в одутловатое, немного побледневшее лицо Макензена. — Весьма оригинальная манера у вас излагать боевые «успехи».

— Да? — проговорил Макензен, подумав: «Он меня пугает!». — Чем же она оригинальна?

— В каждом пункте «оригинального» документа вы пытаетесь замутить воду, чтобы трудней было увидеть дно вашего логичной пропасти.

Макензен понял, что ему надо возмутиться.

— Это уж слишком! — вспыльчиво запротестовал он.

— Извольте выслушать спокойно, — приказал Клейст. И продолжал небрежно: — В докладе вы стремитесь опорочить мой личный оперативный план. Для чего вам это нужно?

— Я излагал факты, ту тяжелую обстановку…

— И стремились выгородить себя?

— Какое идиотское недоразумение!

— Генерал! — протяжно и насмешливо произнес Клейст. — Под маской вашего постного благонравия всегда таились эгоистические инстинкты. И вот здесь вместо изложения фактов о том, как была провалена операция, вы мне пишете: «Мои усилия тщетны, старания были напрасными… Мне не удалось вдохнуть жизнь в мертворожденный замысел прорыва обороны русских…». Вы же знали о том, что замысел прорыва — это мой личный замысел. Скажите откровенно, вы решили «на всякий случай» поставить меня перед свершившимся фактом провала моего замысла? Но не выйдет это у вас!

Макензен засопел, вероятно, желая выразить этим возмущение. Его коробило от того, что каждое слово Клейста дышало издевательством.

Клейст поднялся и прошелся по комнате. Остановившись у стола, он дрожащей рукой оперся о стул и снова заговорил глухим суровым голосом:

— Прежде чем «совершать факты», надо было подумать о последствиях, генерал!

— Но неужели найдется такая слабонервная «наседка», чтобы всему этому придавать такой смысл?

Обрывая Макензена, Клейст закричал:

— Наседка, высидевшая змею, не будет около нее квохтать и не будет ждать, пока змея ужалит ее!

Макензен неожиданно засмеялся.

— Вы не только издеваетесь, но и угрожаете мне!

Клейст приоткрыл было рот, но, видимо, язык изменил ему. Он промолчал, словно не мог выразить словами своего гнева. Но вот он ударил кулаком по столу так, что подпрыгнул сигнальный фонарик и погас свет. Тем не менее он ничего не ответил на восклицание Макензена.

Помедлив, овладевая собой, генерал-полковник заговорил уже деловым, насколько мог, уравновешенным тоном:

— Приказываю: двадцать третью дивизию вывести в тыл. Командиру тринадцатой, полковнику Кюну, поручить обеспечить прикрытие к междугорной горловине. Подразделения материального снабжения оттянуть в район Кабарды.

— Означает ли это, что вами уже принято решение отступать? — почти равнодушно спросил Макензен.

Губы Клейста остались плотно сжатыми. Он сознавал, как важно сейчас сдержаться, не реагировать на колкий вопрос Макензена. Но чувствовал, что он задыхается, дрожит от бешенства. Он испытывал жгучее презрение к этому человеку, провалившему оперативный план прорыва Терской обороны русских.

Макензен козырнул и протянул руку. Клейсту было неприятно прикоснуться к ней.

— Хотя бы из чувства собственного достоинства, генерал, — наконец сказал Клейст, — к поставленной новой «боевой» задаче отнеситесь с особым вниманием. Вы должны понять — наступила пора с уважением думать о силе противника.

Клейст вслушивался в подвывания ветра под крышей. Он глядел через окно во тьму, полную вдали мгновенных вспышек от взрывов, как бы отвечавших тем немым и тайным его порывам, которые так же вспыхивали в сознании. «Русские перешли в наступление не только против моих войск, но и под Сталинградом — отлично!.. Фюреру, таким образом, прежде всего придется заняться Паулюсом. А мне, тем временем, нужно поискать возможностей».

Размышления его были прерваны появлением полковника Кюна, прибывшего по вызову.

— Вывели дивизию на новый рубеж? — прервав его рапорт, спросил Клейст. — Или вам уже выводить некого?

— Мой генерал! — воскликнул Кюн, прежде не проявлявший склонности к громким фразам. — Могло ли быть иначе, если вы отдали такой приказ? Вверенная мне дивизия занимает новую позицию.

— Потери за день?

— Подбито одиннадцать танков.

— А танкисты — горят?

— Да, горят, к великому сожалению… И это происходит несмотря на все мои старания заставить их подумать, прежде чем бросаться в атаку.

— Вы не учите танкистов бесстрашию, — закричал Клейст, — а понуждаете их слишком много думать! О чем же?.. Может, о том, как воспитать в себе моральное совершенство? Лучшую мою танковую дивизию превратили в институт благородных девиц!

— Разрешите, мой генерал?

Клейст промолчал: это молчание Кюн понял, как разрешение ему говорить.

— Я вовсе не намеревался обучать солдат светским манерам обращения с русскими. Что же касается их военного развития, я стремился и стремлюсь повышать у танкистов знание боевого дела. Я не предполагал, что это послужит основанием для упрека мне. Напротив, я находил свои старания очень серьезными, вполне достойными вашего одобрения.

— Полковник, предостерегаю вас от увлечения этой якобы очевидностью пользы… Ваша просветительская деятельность послужит только во вред, — уже мягче сказал Клейст. — Кадровые военные должны помнить: просвещение солдата может иметь двоякий смысл и последствия. Танкист обязан выполнять приказ и поменьше думать. Берегитесь, берегитесь, полковник, обычного вашего либерализма! Просвещая солдат, не сделайте из них коммунистов, чтобы они не начали поговаривать — «война нужна богатым и генералам», как это имело место в стрелковых дивизиях.

С этими словами Клейст взял Кюна за руку повыше локтя и, подведя к окну, кивнул на зарево пожара у линии фронта. Сделано это было так выразительно, что слова тут уже были излишни, и Кюн прекрасно понял командующего. Впрочем, тот нашел нужным еще пояснить:

— Отступая, сжигайте все, что будет гореть. И помните, полковник, для отступления у нас только один путь — узкая междугорная горловина. Удержите в своих руках этот маршрут.

ХХ

В дневное время противник прилагал все усилия, чтобы сдержать наступление советских войск, а по ночам оттягивал обозы, технику и автотранспорт, скапливаясь в районе за Нижней Санибой, намереваясь использовать уже знакомый ему узкий проход для отступления из Осетии в Кабарду.

Погода была ненастная: мокрый снег сменялся моросящим дождем. Огромное скопище вражеских автомашин передвигалось лишь по каменистым местам; грунтовые дороги для колесного транспорта становились непроходимыми. Гусеничные вездеходы не успевали вытаскивать машины из клейкой грязи.

Противник закапывал в землю танки. Этим стальным крепостям он придавал противотанковые пушки. По траншеям рассаживались автоматчики. Пространство между узлами обороны простреливалось артиллерией и минометами.

Со стороны Орджоникидзе, у подножья гор Рух-Дзуар и Гудзе-Дзуар, наступали соединениями советских моряков, занимая лесистые склоны, близкие к Гизелю. Стрелковый гвардейский корпус все время выбрасывал вперед правое крыло, ведя наступление с северо-запада, с расчетом закрыть горловину за Алагиром и отрезать немцам путь к отступлению. Стремясь поскорее достичь каменистого места, Симонов приказал Метелеву сделать еще один бросок вперед.