Страница 59 из 122
— Значит, ты остаешься, Аленка, — задумчиво проговорил Рождественский.
— По всему видно: командование ждет вашего личного доклада, — сказала девушка. — Вот шифровка, Александр Титыч.
В следующую ночь нужно было перейти линию фронта. Рождественский согласился с Прохором, что лучшее место для перехода — топи, заросшие лесом по берегу Терека. Жена Прохора и дочь, взяв топорик и веревку, пошли в заросли над рекой за сухим валежником. А Прохор с одним из соседей — надежным человеком, запряг в телегу старого колхозного коня. Они даже ухитрились получить пропуск у коменданта на право перевоза сена в станицу. Однако не успели они перебраться через «Невольку», как их завернули обратно. Прохор говорил своему соседу, когда они решили попробовать в другом месте:
— Слышь-ка, Федор, твоя борода глупому патрулю может внушить почтение. Отвешивай поклоны, просись, ей-богу, да подольше…
— О-о!.. — заверил старик. — Тут уже я на поклоны спины не пожалею.
— Ну вот, а тем часом я буду глазами зыркать, где у них что в движении…
— Давай, Прохор, валяй. Дело это общее.
— А уж погонят ежели, тогда не тяни, не то пристрелить могут. Так что гадай по виду, с кем ты дело имеешь.
Они кружили по буграм и балкам. Но, вероятно, старому колхозному мерину суждено было оставаться без сена.
— Потерпи, конь, — виновато сказал Федор, когда вернулись в станицу. — Видать, такое время недолго протянется. Вот зараз надеру-ка я тебе соломы с крыши, и жуй. Что ж поделаешь, какое было сенцо, все анафемы заграбастали, чтоб им ни дна, ни покрышки!
Постучав в окно, он позвал:
— Яшок, выдь-ка сюда!
Из сеней на двор вышел мальчик, с густыми русыми бровями, с голубыми глазами, глубоко сидевшими под нахмуренным лбом. «Я слушаю!» — говорил его строго подтянутый вид. И в то же время казалось, что он хочет сказать: «Мне все здесь не нравится!». Чего-то ему здесь недоставало.
— Дяденька Федор, попасти Саврасого? — спросил он не по возрасту степенно. — Я сейчас…
Федор взглянул на белокурую головку мальчика, на его задумчивое лицо, и ему стало грустно. Старик своих детей не имел. Мальчик ему полюбился, но эта Настя… Хотя именно она и привела Яшу к нему, все же он всем своим существом ненавидел девушку с того момента, когда Настя сказала, что она-де, мол, теперь считает мальчика своим приемным сыном «Вот нахальная девка! — думал Федор. — Холера… С панталыку сбивает мальчонку!».
Он заглянул Яше в глаза, спросил подавленно:
— Была званая матка опять? Вот я ей, — и он засуетился, комкая в узловатых руках вожжи. — Я вот ей, только еще появится. Мы могем и закруткой…
— Нет, ее не было, дяденька Федор.
— А-а… Ну, не будь скучный, попаси Саврасого. Дрянная жизнь для него наступила, Яшок. Ездили мы, ездили!.. А всюду эти… Вот разнесчастный Савраска без сена опять остался. Или не любишь ты коняк? Молчишь, а?
— Люблю, — возразил мальчик.
— А верхом ездил?
— Еще как — в седле.
— Н-ну? А где же?
— У нас на Дону. — Мальчик помолчал, вспоминая что-то, потом сказал увлеченно: — С папой ездил. А степь там, дяденька Федор, глазом до конца не достать — ровная. А травы — ух! Земля — чернозем… у вас не такая.
— Вот прогонят чужаков, повезу я тебя в вашу степь. Посмотришь, может, наша лучше, чем на Дону, — словно обиженный, проговорил Федор. — Это нашей-то конца и края нет!
— Есть, — убежденно заявил Яша.
— А ты как знаешь?
— С мамой бежали мы по вашей степи, а я думал — конца ей не будет, а вот кончилась. В ваши пески прибежали. А если бы пробежали еще немножко, к Каспийскому морю вышли бы.
— Вот как! А ты откуда про моря знаешь?
— А кто же не знает про моря? Я даже про океаны…
— Смотри-ка! А сам ты видел?
— Океана не видел, а море, Азовским называется, видел. Рыбы в нем — ух! На экскурсию ездили, папа возил. Он педагог…
— Это как — педагог?
— Ну, учитель, значит.
— А-а… детей, что ли, учил?
— Нет, учил больших, как я.
— Ух ты — большой!
— Большой, — совершенно серьезно сказал Яша и смолк.
— Ну, ладно, верю — большой, — примирительно проговорил старик. — Попаси Саврасого, во-он туда его, по огороду, у канавы…
Прохор рассказал Рождественскому о том. Что он видел в степи.
У комиссара складывалось твердое убеждение, что наступать отсюда противник не намерен, что здесь, по обрывистому скату от Терека и по равнине в сторону Ногайских песков, им создана прочная оборона. Сообщение Лены о том, как поспешно отбыли из Ищерской офицеры, Настины жильцы, подтверждало, что где-то в другом месте Клейст концентрирует силы для прорыва обороны советских войск.
— Слушай, Прохор, — дрогнувшим голосом, насторожившим Лену и хозяина, позвал Рождественский, — смотри! — Он указал рукой сквозь окно. — Странный мальчик какой-то…
Подойдя к окну, Лена увидела мальчика метрах в трехстах, стоявшего возле лошади спиною к окнам. Одет он был в длинный ватник с поднятым воротником.
— Титыч, в окно-то не очень, не надо бы вам, народ ходит… — обеспокоился Прохор. — Сядьте за притолоку. Заметить могут. А мальчик — это сиротка, Федоров сынишка теперешний. Нервный мальчонка, что верно, то верно.
— Сколько стоит — не шелохнется! — заметил Рождественский.
— Такой уж он и есть. С людьми неразговорчив, все молчком больше. Только к нашей Насте льнет…
— Мне вспомнилось такое… близкое очень, — грустно произнес Рождественский и отошел от окна. Он не сел к столу. В глубоком раздумье долго смотрел в темный угол. «Нет, нет, — мысленно произнес он, — это уже нервы!» — И тихо вымолвил: — Суровая она, жизнь…
Вечером Рождественский прощался с Леной и радистом.
— Будьте смелы, но цели здесь перед вами иные, чем в бою, — сказал он. — Будьте осторожны. И еще раз — будьте осторожны!
Когда Прохор увел радиста, Лена села за стол. Перекладывая спичечную коробку с места на место, она сказала задумчиво:
— Мы, Александр Титыч, обязательно встретимся.
— Встретимся, конечно, — уверенно ответил он.
Лена опустила голову. Казалось, что в эту минуту она не знала, как упрятать свой взор, и делала вид, будто поспешно ищет что-то у себя на коленях.
Рождественский понял, с какой силой она сдерживает свое волнение.
— Мне пора, Лена, — решительно сказал он.
Лена встала и молча пошла впереди него, направляясь в сад.
Уже была полночь. Вблизи станицы, над вражеской обороной к северо-востоку взмывали к небу ракеты, изливавшие безжизненный бледный свет. Обняв ее за плечи, он мягко сказал:
— До свидания, Аленка.
— До свидания, — прошептала она. — Счастливого вам пути, Александр Титыч.
— Ну, пошли, Прохор.
— А я готов, — пошли.
На окраине станицы они встретились, наконец, с Рычковым. Тот уже давно не видел Рождественского и сразу рванулся к нему. Но Рождественский предупреждающе поднял руку: «Тсс!..» Молча двинулись в поле, темной полосой оставляя за собой след на поблекшей траве.
Каждый отдельный взрыв как бы повисал в воздухе и еще длился некоторое мгновение, пока его не поглощал следующий. Иногда Рождественскому чудилось, что из ночи смутно прорываются вопли. Временами грохот нарастал, позади взлетали огненные шары, вокруг искристых клубов вздрагивал воздух. Затихало — тогда отчетливей долетал раздражающий скрежет гусениц.
Северный берег Терека подступал к реке густым ольшаником. В лунном свете поблескивало глубокое отражение звезд в криничной воде. Таинственно шептались ветви деревьев, скорбно шуршала засохшая листва камышей. Ветер все явственней доносил ворчливый шумок. И наконец, открылась река. Вода будто стояла на месте, покрытая длинными черными тенями, а берег стремительно несся навстречу течению.