Рассвет пламенеет

— Скучаю, — признался матрос. — По дружку моему Митьке Вепреве скучаю. По морю скучаю.

— Что же ты не ушел в экипаж? Симонов предлагал.

— Нет уж, море потом. Я и в пехоте сердцем пришвартовался. — Помолчав с минуту, матрос вдруг оживился: — Я от Митьки письмо получил. Пишет: «Заштопали. Непробиваемым стал».

— Жив?

— А то как же? Жив, но харкает кровью. Пишет: «В госпитале тошнота».

— Слушай, Серов. Ночью атака.

— На высоту?

— На высоту. Взберемся, как думаешь?

— Ну почему же… Взберемся, раз надо.

— Мы тут пройдемся по окопам. Когда начнем, — дружно и без горлопанства.

— Вот это верно. Надо бы сначала тихой сапой. Потом и в рост. Будем из них пыль вышибать! Ожидать команду прикажете?

— Повзводно команда будет.

— Скоро?

— В два ноль-ноль.

— Хорошо, — Серов сунул руку в карман. — На секундер часы поставлю. Ротой или батальоном сразу?

— Батальоном. Сначала мелкими группами охотников, затем все…

Серов неторопливо вытащил нож и плавно взмахнул им наискось от левого плеча до колена. Он как бы спрашивал Петелина: «Так вот, да?» тот утвердительно кивнул головой.

XXXI

Ожидая комдива, Симонов изучал карту. Рядом с ним, склонившись, стоял Мельников. Лейтенант научился молча ждать, наблюдая. Как на смуглом лице комбата медленно играли желваки, точно он пережевывал что-то.

— Вы делаете мою работу, — не вытерпев, сказал Мельников. — Подготовить диспозицию — моя обязанность. Это делают начштабов.

Симонов разогнул спину, задумчиво посмотрел на Мельникова.

— А мне и дискурсивного рассуждения, дорогой мой, достаточно в нашем масштабе.

— Незнакомо мне это слово, — признался Мельников.

— Хвалю за искреннее признание, — сказал Симонов. — Не знаешь, значит, честно скажи: не знаю!

Он почесал циркулем за ухом, щуря глаза, точно целясь в завитушки на карте, обозначающие безымянную высоту.

— Вот она, дрянцо! — сказал он. — Условно эту чертову высоту можно назвать рубежом. А что мы знаем о рубеже, через который прыгнуть надо? Только и знаем его фронтальную сторону. Но мне этого недостаточно. А для глубокой разведки времени не осталось. Вот я и хочу формальной логикой проникнуть намного дальше. — Он улыбнулся, взмахнул рукой. — Знаю, знаю тебя. Скажешь: разведывать будем боем. Но бой я должен обосновать рядом последовательных логических звеньев, из которых каждое должно зависеть от предыдущего. Вот в чем суть дискурсивного метода, дорогой мой. В предстоящем бою надо знать, что же ждет меня за этой высоткой?

— Ясно, товарищ майор.

Василенко прибыл ровно в двадцать четыре. Он слушал Симонова, глядя не на него, а на карту, бегло набрасывая на ней красные стрелочки. Но вот он порывисто выпрямился, бросил на столик карандаш.

— Добре! Петелин утверждает, до вершины можно добраться без шума?

— Да.

— А сами вы, майор, крепко уверовали в успех операции? — Василенко искал ответа скорее в выражении лица, чем в словах Симонова. — Если сомнение в чем имеете, продумайте все еще и еще.

— Я продумал, товарищ гвардии подполковник. Петелин прав, предлагая пустить скачала мелкие группы. По-пластунски — до вершины.

— А представьте такое неожиданное препятствие: вдруг подступы к высоте заминированы?

— Высотка — ржавый замочек, — помолчав, ответил Симонов. — Но не думаю, чтобы противник успел…

— Нужно знать наверняка. Я предупреждаю вас, майор, — к этому ржавому замочку ключ в ваших руках. Сегодня у вас, не оброните — завтра передадим второму батальону, Ткаченко.

— Большинство операций строится на предположениях, угрюмо проворчал Симонов.

Василенко, казалось, не расслышал.

— И уясните: эта высотка в развитии нашего дальнейшего наступления может причинить нам много лишних хлопот, если мы сегодня ее не возьмем. Чистенько надо обделать, Симонов. Саперное имущество у нас в порядке?

— Миноискатели есть.

— Добре. На всякий случай саперов пустите вперед.

— Слушаюсь!

— Решили сами пойти?

— Думаю — есть необходимость.

— Смотрите, поосторожней…

На это замечание Симонов не реагировал, и поэтому Василенко добавил настойчиво:

— Берегитесь всяких рытвин, иначе вся машина воткнется носом, и трах, — все полетит вверх тормашками.

— Слушаюсь!

— Противник прекрасно понимает, какую ценность представляет эта высота для обороны. А мы должны продвигаться как можно быстрей. По данным Рождественского, в районе Алпатово-Ищерская Руофф возводит сильную оборонительную линию.

— Я рассчитываю, товарищ гвардии подполковник, что мои соседи поддержат операцию? — Вы имеете в виду… видимость общего наступления?

— Да. Я прошу вас. Это важно.

— Хорошо, — сказал Василенко, сверяя свои часы с часами Симонова. — Продемонстрируем. А тем временем вы врастайте в землю ногами на этой «Голгофе». Осмотримся, с рассветом дивизией двинем. — Он шагнул к выходу, ссутулясь, чтобы не задеть брезентового потолка. Да, — повернувшись, сказал Василенко, — о вашем комиссаре… Вы что-то больше не спрашиваете о нем?

Симонов насторожился.

— Все у них там в порядке?

— Рождественский опытный человек. Задание выполняется им блестяще. Вернутся — хотя это будет очень не скоро, — всех представлю к награде. Бывайте живы! В час тридцать я буду у вас.

Как только Василенко ушел, Мельников достал из планшета армейскую газету.

— Самая свежая, — сказал он, протягивая ее Симонову.

Симонов сразу же впился глазами в сводку Информбюро.

— Сталинград, Моздок и опять Сталинград! — проговорил он.

Мельников звонил в полк, что-то записывал. Но вот он услышал дрогнувший голос Симонова:

— Выйдем на воздух, Мельников, — сказал он, болезненно морщась и показывая на пламя светилки. — От карбида сдуреть можно.

Мельников понял, что дело не в карбиде. Он спросил озабоченно:

— Тяжело под Сталинградом?

Симонов не ответил.

— Закурим, лейтенант, — вздохнув, предложил он.

— Но я же не курю, товарищ майор.

— Не куришь. Это я знаю, что ты не куришь. Я много раз пытался бросить, но все курю. — Вы что-то хотели сказать мне, товарищ майор?

— Да. — Симонов махнул рукой, словно выражая этим жестом какую-то безнадежность. И вдруг заторопился. — Ну, мне пора.

— Товарищ майор, разрешите и мне с вами?

— Нет! вы будете здесь. Связь, связь держите в своих руках, Мельников. Противотанковые пушки, минометчиков — все приведите в боевую готовность. В первую очередь батарею Игнатьева. Магуру предупредите.

Мельникову хотелось обнять Симонова. Кто знает, может быть, с ним что-нибудь случится? Но он знал, что Симонов высмеет его за это. Метнувшись в землянку, Мельников вынес комбату автомат.

— Андрей Иванович, вы не очень… Поосторожней все же.

— Ладно, хватит тебе, — проворчал Симонов и через несколько секунд словно растворился во тьме.

Вслед за Симоновым, как его неотступная тень скользнул в темноту юркий, невесть откуда взявшийся связной Пересыпкин. С минуту Мельников стоял в глубоком раздумье, прислушиваясь к замирающему шороху шагов. Потом он вскочил в землянку, взял телефонную трубку, позвонил на батарею сорокапятимиллиметровок. Оставалось еще послать к минометчикам связиста. Но вот и связист ушел. И наконец, наступил период гнетущего бездействия, те бесконечные минуты ожидания боя, которые могли измотать человека сильнее, чем самая кровавая схватка.

Противник продолжал обстрел. Одиночные снаряды и мину рвались где-то позади в песках. У высоты все было спокойно. Однако Мельников не сомневался, что сейчас там под руководством Симонова идет кипучая подготовка к штурму.

Василенко и полковой комиссар Киреев находились в батальонном КП. Напряженно всматривались они в близкую черную сопку, у подножья которой готовился штурм. Уже прошли двадцать томительных минут. Прошла еще минута, вторая…