Рассвет пламенеет

— Замерзла, товарищ Лена? — с напускной веселостью обратился к ней Петелин и почувствовал вдруг, как исчезает в нем прежняя застенчивость, нападавшая на него в присутствии этой девушки, в которую он был тайно влюблен. Хотел было подойти поближе к ней, поговорить. Но Лена ответила ему вопросом резко и неприветливо:

— А вы разве не замерзли?..

Она спросила об этом с явным безразличием. Легко было догадаться, что у нее нет никакой внутренней потребности разговориться с Петелиным. Спросив, тотчас отвернулась, продолжая прыгать и хлопать руками, о чем-то разговаривая с Магурой. Обе женщины словно больше не замечали присутствия Петелина. он невольно и неловко усмехнулся, не задерживаясь, прошел мимо в направлении расположения своей роты. «Подумаешь, какие «цацы»»! навстречу ему шел Бугаев. Петелин сразу позабыл о своей обиде на Лену и Магуру.

— Слушай, Павел, — быстро заговорил он, — командир полка повел комбатов на рекогносцировку. Понимаешь ты, какое дело: как бы и нам одним глазом взглянуть на эту чертову занозу, — махнул он рукою к Горячему Ключу. — Туда и обратно на одной ноге! Махнем, а?

— Обоим уходить нельзя, слышь, — решительно возразил Бугаев. — Хочешь, так давай один, на одной ноге туда и обратно. А я побуду с ротой.

Минут тридцать спустя Петелин уже стоял на краю обрыва. Вся низменность представляла собой довольно большое пространство, по-видимому, не все возделываемое. На более близких к реке равнинах, как обломки битого стекла, блестела талая вода. Быть может, это был лед, — не разберешь с высоты горы. Во многих местах виднелись ржавые длинные зигзагообразные линии. Возможно, это были окопы и траншеи.

— Вот он, вот какой этот Ключ! — наморщив лоб, проговорил Петелин, нацелившись биноклем на другие квадраты местности. — Действительно, будет «горячий»!

В значительном отдалении от переднего края в бинокль смутно угадывались движущиеся человеческие фигурки на нашей стороне; они возникали, будто внезапно проступали из земли, и затем снова исчезали, как бы растворялись на затянутой дымом поверхности. И на нашей, и на вражеской стороне то и дело вспыхивали взблески взрывов; от земли отскакивали выпуклые темные облачка, вытягивающиеся потом кверху дымными столбиками. Они долго висели в воздухе, затем дробились и постепенно оседали над снегом, образуя над поверхностью почти сплошную заволакивающую окопы и траншеи пелену. Эта пелена снова и снова рвалась с очередными взблескам, сопровождаемыми взрывами, и колебалась, словно кисея, редела кое-где и опять сгущалась. Поле сражения представляло сверху какое-то фантастическое зрелище. Там шел горячий бой, но Петелин, как ни напрягал зрение, не мог разобраться, в чью там пользу складывается обстановка.

— Вот оно тут какое дело, вот как получается здесь, — сквозь стиснутые зубы шептал он. — Ишь ты!.. Горячий Ключ, что и сказать! А воды, воды в низине как невозможно много, черт бы ее побрал! Все сразу — и горячее, и холодное, и мокрое в то же время! А придется вперед сначала на животе. Однако где это наши рекогносцировщики?

И он тотчас начал шарить биноклем у подножья горы. Отчетливо выделялись плантации, окруженный живой оградой, тянувшиеся котловиной до ее разделения бурной, с холодным блеском рекой. «Эх, форсировать бы Горячий Ключ, так уж с двух бы сторон, чтобы и с тыла — с гор вихрем на них!» — думал Петелин.

Но как обойти противника с правого фланга, он не мог себе представить. За поселком, на небольшом от него отдалении после впадины, взору подставлялась почти отвесная гора, по которой трудно спуститься в низменность внезапно. «Нет, справа «вихря» никак не получится».

— Кажется, пора возвращаться, — подумал Петелин, увидев внизу группу офицеров во главе с Булатом. — Да, надо возвращаться, пора уже.

А в лагере батальона жизнь шла своим чередом. Пока самолетов не было видно, разжигались небольшие костры, варилась каша, кипятился чай, обсушивались, штопались, чистили оружие. Бугаев, увидев Петелина, пошел к нему и встретил вопросом:

— Ну что, стратег, налюбовался Горячим Ключом? Рассказывай, что увидел интересного. Какова там обстановочка?

— Хороша! На пузе придется да по воде до самой реки, — зло ответил Петелин.

— А потом? — посумрачнев, спросил Бугаев.

— А потом — «ура!». И через реку вплавь или как, черт ее знает! В общем, дело поганое, потому что все надо брать в лоб.

— А ты же говорил что-то о выходе к противнику в тыл? — насмешливо напомнил Бугаев. — Оглядеться бы да поискать…

— Мне не известно, сколько времени мы тут готовы оглядываться.

— Ожидая, когда гитлеровцы утратят бдительность?

— Хотя бы и так! — воскликнул Петелин рассерженным голосом. Он помолчал, сдерживая себя, чтобы не сказать Бугаеву какую-нибудь грубость. Молчание его, правда, длилось недолго. — Рассуждение об обходе противника с тыла не лишено смысла. Хотя удобного случая, когда можно будет так сделать, ожидать мы тоже не можем. Но как же быть, — смотрел я на передний край и думал: тут не успеешь и до реки добежать, как всю роту срубят подчистую! А бежать придется, потому что, пока здесь будем ожидать удобного случая, Клейст будет вытягивать группировку своих войск на Таманский полуостров.

— Тебе-то откуда известно, что на Таманский?

— Слышал разговор командира полка с нашим комбатом.

— А насчет обхода, в самом деле, они ничего не говорили? Насчет того, чтобы, как ты толковал, «вихрем» с тыла?

— Вот не горы, что с левого фланга у нас, тех не рассмотрел. А справа «вихрем» не выйдет, — вздохнув, сказал Петелин, как бы не расслышав вопроса. — Тем более что Горячий Ключ обороняют не какие-нибудь забитые, насильно мобилизованные в оккупированных немцами странах эрзац-солдаты.

— Это известно, что здесь эсесовцы.

— Злы, как черти.

— И исполнены к тому же жаждой мщения га разгром под Сталинградом и на Северном Кавказе. Не очень-то приходится полагаться на то, что в обороне они задремлют.

— У нас к ним не меньше злости… А оснований для злости побольше, — сказал Петелин и крикнул своему связному: — Кашу мне подавай, дорогой!.. — И опять к Бугаеву: — Потеплело, что ли, Павел? Смотри, снег под следами начинает лосниться!..

С рекогносцировки Симонов и Рождественский возвратились вечером, когда уже начал сгущаться туман. По мягкому теплому воздуху чувствовалось, как быстро стало наступать потепление. Симонов нагнулся, набрал горсть снега, скомкал его в кулаке и показал затем Рождественскому, сказав ворчливо:

— Видишь, что получается? Жижа, а не снег!..

Рождественский поглядел на полуталый снег в его кулаке, как на личного врага.

— Неприятно, да ничего не поделаешь, не прикажешь погоде, — задумчиво проговорил он. — Но все равно уж! И чего б только ни сделал ради успеха!

— Это верно, мокрый снег не остановит.

— Соберем, что ли, ротных командиров и политруков потолковать до выступления? — спросил Рождественский.

— О чем толковать на этой горе? Спустимся вниз, там и расскажем обо всем, что завтра на рассвете ждет нас у этого Горячего Ключа.

— А по-моему, этим делом лучше бы заняться здесь, — стоял Рождественский на своем. — А то получится, приведем мы людей к новому рубежу — ползите, товарищи! — и все!

— Да, ползите!.. И поползут, если так складывается, что надо ползти. Слово командира имеет силу закона, — без этого нет армии и не будет победы. Поползут!

— Я не собираюсь, Андрей Иванович, принижать роли командира, но боевую задачу будет решать не только один он, — заметил Рождественский, решительно встряхнув головой, как бы желая подчеркнуть значительность своего довода. — Важна не только ясность поставленной задачи. Командиры и политруки рот обязаны знать всю обстановку.

По тону голоса Рождественского Симонов угадал, что в эту минуту горят в душе этого пропагандиста те пламенные страсти, которые всегда руководили его практической деятельностью при исполнении обязанностей комиссара.