Страница 15 из 125
Брат любил, когда я бывала у него. Но, поздоровавшись, тотчас садился за работу. Он очень хорошо относился ко мне, и мне разрешалось что-то приносить ему, правда, очень скромное. Называл он меня поэтому «красный обоз»[230].
В его бумагах я нашла написанное им стихотворение:
У брата был замечательный голос. Кто-то из учившихся вместе с ним в Академии и слышавший, как он поет, уговорил его пойти прослушаться к профессору Россету. Брат согласился. Прослушав его, профессор предложил заниматься с ним. Бесплатно. Но брат, узнав, что Россет нашел у него бас, отказался, считая, что у него тенор, а тот ошибается.
В это время я брала уроки пения, и брат попросил меня заниматься с ним, но как с тенором. Так как брат в это время собирался написать мой большой портрет и остановка была только за отсутствием холста (был 15-й год), я сказала, что соглашусь заниматься с ним только в том случае, если он напишет меня такой, какая я «есть», а не так, как он хочет. Брат, подумав, согласился, и мы приступили к занятиям. Занимались ежедневно, так как в те годы жили вместе, у сестры Екат[ерины] Николаевны. Познания вокальные мои в то время были еще очень слабые. И я сразу начала «с конца». Правда, в мое время и настоящие педагоги начинали с конца, если голос позволял, понятно. Так и со мной занимались.
Брат очень любил арию Алеши Поповича из Гречанинова[232]и арию Нерона, музыка Рубинштейна[233]. По его настоятельной просьбе я начала занятия с ар[ии] Алеши Поповича. Как долго продолжались наши занятия, не помню. Трудно бороться с природой, трудно из баса сделать тенор, и мы прекратили наши обоюдные мучения. Бесславно закончился мой первый педагогический опыт и его попытки стать тенором.
Но брат сдержал данное слово, и портрет был написан, по словам брата, «точь-в-точь»[234].
Скажу, кстати, портрет мой был написан на дворницком переднике — это все, что можно было достать в 1915 году, — и брату во время работы приходилось выдергивать пинцетом какие-то крошечные щепочки из холста, а порой и приниматься за бритву.
И у меня был хороший голос, но, несмотря на то что я много занималась (в числе педагогов была Медея Фигнер[235]), петь, владеть голосом я не умела. Поэтому голос то звучал неизвестно почему, то не звучал, тоже неизвестно отчего. Позднее я поняла причину — тоже «начинали с конца».
И брат, и муж любили мой голос и хотели, чтобы я пела на сцене. Я же не любила исполнительства, а любила педагогику. И вот брат через несколько лет после написания, отдавая на выставку мой портрет, сделал подпись: «Портрет певицы Глебовой», думая этим заставить меня выступать публично. Но и это не помогло, на сцене я была недолго.
Брат написал двенадцать портретов своих сестер, в том числе один семейный[236]. Портрет старшей сестры Екатерины Николаевны (масло, холст) находится в Париже у ее сына Рене Армановича Азибера. Сестра умерла. Второй раз она была замужем за французом Арманом Францевичем Азибером. В первую мировую войну он ушел добровольцем на фронт и в боях на Марне пропал без вести[237].
Дважды рисовал брат сестру Александру Николаевну[238]. Первый портрет (масло, холст) написал в Териоках, теперь г. Зеленогорск. Она стоит у шкафчика, на ней темно-красная ротонда на меху. Ротонда наброшена на одно плечо и поэтому видно светло-голубое платье, все в кружевах. Стоит она вполоборота. Шкафчик розового дерева, украшенный бронзой и живописью на фарфоре.
Пишу эти подробности, надеясь на то, что, может быть, портрет будет когда-нибудь обнаружен. Кто знает? Может быть… Написана она, как мне помнится, в натуральную величину, до колен, размер портрета больше метра, он не закончен. Так как началась война, и мы среди лета уехали в город, оставив вещи, в том числе и портрет сестры в Териоках.
Сестры Марии Николаевны сохранились два портрета. Писать ее было трудно, так как она вносила в работу брата свои «поправки» кистью. Брат, обнаружив их, бросал писать, рвал написанное. Так было два раза, и он сказал: «Пиши сама, я не буду». И только лет через двадцать написал ее второй портрет акварелью[239], но на некоторых работах брата легко можно увидеть ее лицо, написанное по памяти. Это — в «Первой симфонии Шостаковича», написанной в 1935 году[240], в акварели «Головы», без названия, 1922 год, в графическом листе «Четыре головы» — год написания неизвестен. (Я полагаю, после тридцатого года, так до этого все даты на своих работах он проставил, готовя их к выставке.)
Свою жену он писал два раза. Вначале брат стал писать портрет Екатерины Александровны акварелью. Писал почти месяц и вдруг во время работы (это был семнадцатый сеанс), не говоря ни слова, разорвал портрет[241]. Ек[атерина] Ал[ександровна] пришла в ужас — портрет ей очень нравился. Утешая ее, брат сказал, что начнет писать другой портрет, но маслом — лишь таким образом он сможет выразить то, что хочет. От первого портрета не осталось и следа. Наверное, брат сжег его, как поступал со своими работами, которые чем-то не удовлетворяли его. Это было в 1922 году, а мне стало известно много позднее от Екатерины Александровны. Интересная подробность: работая над портретом жены, он разрешал себе обедать у нее.
Этот портрет — масло, холст: она сидит на простом стуле, стул почти не виден, светло-серый, чуть голубоватый фон, Екатерина Александровна в темно-сером платье, которое на груди немного открыто, и виднеется белая блузка, кажется, вышитая, руки лежат на коленях. Изумительно написанные руки, но такие некрасивые! Сине-красные толстые пальцы — это от долгого позирования они стали такими. Лицо ее очень похожее, тонкое лицо с чудесными большими карими глазами, волосы каштановые. Спокойные глаза, смотрящие вперед, чуть-чуть вверх. Фон совершенно гладкий, светлый, и потому так рельефно читается все, о чем пишу. Пишу опять из тех соображений, а может быть он будет обнаружен! Портрет этот готовился втайне от меня. Увидела я его только на выставке[242](теперь уже не помню, какая это была выставка на улице Герцена, 38). Помню, портрет этот произвел на меня просто ошеломляющее впечатление и тем, как он написан, и неожиданностью его появления на выставке. И брат, и Екатерина Александровна были искренне рады, как-то по-детски рады впечатлению, произведенному на меня их сюрпризом. Увы, этого портрета нет… но, может быть, он найдется? К счастью, есть фото с этого портрета, сделанное в Русском музее. Эта дата проставлена кем-то из работников музея на фото (1922), которое стоит на столе, где я пишу. Но мне кажется, что он написан позднее. Второй портрет — тоже масло, холст: Екатерина Александровна вместе со своим сыном, работа 1928–1929 годов[243].
230
Иногда в роли «красного обоза» выступала Мария Николаевна Филонова.
231
Так называли меня брат и муж. — Прим. Е. Н. Глебовой.
232
Ария из оперы А. Т. Гречанинова «Добрыня Никитич» (1901).
233
Речь идет об арии Нерона из одноименной оперы А. Г. Рубинштейна (1876).
234
П. Н. Филонов. «Портрет Евдокии Николаевны Глебовой». 1915. Холст, масло. 97 × 77,5. ГРМ.
235
Е. Н. Глебова пишет в «Автобиографии»: «[Я] училась в Василеостровской гимназии. По окончании учебы поступила на работу машинисткой. Вскоре совершенно случайно у меня был обнаружен хороший голос, и я стала заниматься у Медеи Ивановны Фигнер». (Глебова Е. Н. Автобиография // OP ГТГ. Ф. 151. Ед. хр. 35. Л. 1). Фигнер Медея Ивановна (1859–1952), русская певица (драматическое сопрано), по национальности итальянка. Пела в Мариинском театре (1887–1912).
236
П. Н. Филонов. «Семейный портрет (Пасха)» 1924. Бумага, акварель, графитный карандаш. 30,5 × 51,3. ГРМ.
237
П. Н. Филонов. «Портрет Армана Францевича Азибера с сыном». 1915. Холст, масло. 115 × 83. ГРМ.
238
Второй из портретов Александры Николаевны хранится в ГРМ: П. Н. Филонов. «Портрет А. Н. Гуэ». 1915. Холст дублированный, масло. 66,5 × 62,5 (овал). ГРМ. Первоначально находился в семье Александры Николаевны, позднее Е. Н. Глебова передала его в ГРМ под названием «Портрет сестры». Сотрудниками музея ошибочно было названо «Портрет М. Н. Филоновой». См.: Пронина И. А. О реализме Филонова: Биографические мотивы в творчестве художника. С. 50–51.
239
П. Н. Филонов. «Портрет Марии Николаевны Филоновой, сестры художника». 1923–1924. Бумага, акварель, графитный карандаш. 22,2 × 17,5. ГРМ.
240
Картина «Первая симфония Шостаковича» ныне находится в собрании ГТГ, куда она поступила из собрания Г. Д. Костяки в 1977 году. Долгое время не было единого мнения о времени создания картины. Чаще всего назывались более ранние даты: 1925, 1925–1927, 1927, 1930 годы. Были расхождения и в названии картины («Без названия», «Симфония Шостаковича», «Головы. Первая симфония Шостаковича»; «Первая симфония Шостаковича»). И. А. Прониной была подтверждена датировка, предложенная Е. Н. Глебовой. См.: Пронина И. А. «Симфония Павла Филонова». Материалы к передатировке картины // Реставрация и атрибуция произведений искусства: Материалы IV конференции. М., 2000. С. 174–177.
241
В дневниках Е. А. Серебрякова описывает обстоятельства уничтожения первого варианта портрета: «Сегодня я как-то плохо сидела. Он несколько раз делал замечания: „это хамство“ раза два сказал и, наконец, как-то я потянулась, схватил портрет и разорвал. Я не своим голосом вскрикнула, он опустился на колени, я вскочила и легла на диван. Он стал меня успокаивать и просил встать. Он говорил, что он чувствует, что в этот портрет входит, что у меня есть дурное и что он чувствует облегчение и что теперь он начнет новый…». Цит. по: Петрова Е. Н. Павел Филонов глазами его жены // Павел Филонов: Очевидец незримого. СПб., 2006. С. 85–86. В 1928–1929 годах был написан «Портрет Е.А. и П. Э. Серебряковых». Холст, масло. 49,5 × 68. ГТГ.
242
См.: прим. № 223.
243
П. Н. Филонов. «Портрет Е.А. и П. Э. Серебряковых». 1928–1929. Холст, масло. 49 × 68. Местонахождение неизвестно.