Семья

Заскрипела Генкина койка, тот, кажется, встал и зашагал по комнате. Да, да, и Генка... Почему он ничего не понимает? Почему не поймет, что это нахлынуло на него, Аркадия, сразу. Он никогда и ни к кому не тянулся так, как к ней. Почему?

Аркадий открыл глаза. Гена стоял у окна и смотрел на улицу. Что он думает? Они дружили уже давно, прощали друг другу некоторые обидные мелочи, но разве можно простить насмешки над тем, что дорого?

Снова закрыты глаза, снова бьют в голову мучительные мысли. И снова капризные, милые губы Тамары, ее удивительные глаза, в которых каждый миг читаешь и ласку, и смех, и что-то смелое, вызывающее, чего не было во взглядах других девушек. Да, она очень смелая. Она верно угадала, что он робок в обращении с девчатами, что ей надо самой пойти навстречу ему. И она с захватывающей смелостью пошла. И добилась своего. Он стал ее тенью, и это, вероятно, льстило ей. И все же сознанием пробуждающегося в нем мужчины он понимал, что ее любви еще не добился. И то, что в последние дни Тамара может быть без него, что она с какой-то дьявольской последовательностью избегает встреч, обожгло его огнем первой ревности, вселило неверие в искренность их отношений.

Он вспомнил памятный майский вечер.

...На первомайской демонстрации, когда колонна техникума еще стояла на месте, Тамара, улучив момент, сказала ему:

— Вечером приходи к Лиле, знаешь, где она живет? Дома у них никого не будет, соберутся две-три пары, все свои, без посторонних.

Когда он вошел в квартиру Лили, там и действительно, кроме хозяйки и Тамары, были только курчавый, тщательно одетый студент-выпускник техникума Герман Павлов. Общество этого франтоватого парня мало прельщало Аркадия, но радовало, что весь вечер он проведет с Тамарой. Впрочем, Аркадий ошибся: вскоре пришли еще парень и девушка, с которыми Зыкина никто почему-то не познакомил. Как потом выяснилось, Тамара и сама-то знала их не очень хорошо.

В гостиной царил полумрак. Свет освещал только стол, давая возможность разглядеть богатое убранство праздничного ужина: красные вина, коньяк, всевозможные холодные закуски.

Здесь, вероятно, не привыкли к долгим ожиданиям, Герман на правах хозяина усаживал гостей за стол, тут же наполнил их рюмки, затем еще и еще, и вскоре он и парень, пришедший позднее, о чем-то громко заспорили. Тамара, выпившая вместе с красным вином рюмку коньяку, махнула на них рукой:

— Пойдем, Аркадий. Второй раз встречаются здесь и каждый раз спорят, стараются быть умнее друг друга...

Они ушли от стола, сели на тахту и сразу очутились в уютной полутьме.

— Тебе хорошо со мной, да? — придвинулась Тамара, он осторожно поцеловал ее. Девушка вздохнула, безвольно опустила голову на его плечо, закрыв глаза, и лишь спустя некоторое время, странным, необычным голосом, словно в полузабытье, сказала:

— Как мало надо человеку, чтобы быть счастливым. Мне вот сейчас ничего ничего, не хочется, потому, наверное, что рядом — ты.

Аркадий ничего не ответил, чтоб не нарушить этой счастливой минуты.

Он мог бы сказать, что ему хорошо с ней, но только с нею одной, а Лиля с Геркой и те, другие, стесняют его, вызывая чувство раздражения.

Но Аркадий молчал, понимая, что те, сидящие за столом, друзья Тамары. Но друзья ли? Эта мысль все больше занимала его. Ведь сейчас вот она попросту ушла от них, вероятно, ей скучно с ними.

— А что такое коллектив, это модное нынче понятие? — доносится от стола голос Герки. — Ерунда, сплошная эвклектика... Ищи истину в самом себе, — так изрекали величайшие философы мира сего. В себе самом, в отдельном индивидууме... А где же истина у коллектива, в таком случае? Десятки, сотни, тысячи, миллионы людей, и у каждого — своя маленькая истина. Все идеи — ложь, кроме той, которая принадлежит мне, вот так, дорогой мой... Мне нужна сейчас, например, только Лилька, разве что...

От стола слышится смех. «Ну и болван, — морщится Аркадий. — Коллектив ему не нужен, умник нашелся... А штаны, интересно спросить, кто для него шил? Или чей хлеб он ест, да еще и вином запивает. Вот трутень! А Лиля? Только флирт у нее в голове».

А Томка затихла на его плече, он снова осторожно поцеловал ее, она приподняла голову, посмотрела как-то странно и опять припала к нему.

— Хороший мой...

Аркадий тихо позвал ее:

— Томка, я что-то хочу сказать тебе... — и он зашептал возле ее уха, ощущая губами щекочущее прикосновение мягких волос ее:

— Почему ты с ними дружишь, Томка? Мне кажется, что они... Ну, не то что нехорошие, а какие-то совсем чужие, неискренние и... плохие, одним словом, люди. А ты ведь не такая, как они, зачем тебе все это?

Тамара подняла голову, долго с непонятной ему внимательностью всматривалась в его лицо, затем вдруг рассмеялась, откинувшись к стене:

— Ох ты, критик мой.

— Нет, я серьезно, Томка.

Она потушила смех, пристально посмотрела в сторону стола, потом встала, сделала шаг к тем, спорящим у вина и закусок, но тут же вернулась и тяжело опустилась возле Аркадия. Затем неожиданно вскочила, почти подбежала к столу, налила две рюмки коньяку и подошла к Аркадию.

— Давай лучше выпьем.

Он отвел ее руку, но она ласково, просяще произнесла:

— Ну, я хочу, чтобы ты выпил... И я с тобой... За нас двоих, понимаешь?

За это не выпить нельзя было, но Тамара наполнила рюмки снова... И тут Аркадий отказался.

Тамара, нетвердо ступая, поставила вино на стол, вернулась и, помолчав, обернулась к нему:

— К чему ты портишь мне вечер? Думаешь, я хочу с ними быть всей душой? Глупости... Но что мне делать, с кем встречаться? Эти хоть говорить умеют умно, с ними интересно. А разве этого мало, чтобы быть хотя бы просто товарищами?..

— Мало, Томка...

— Ай, брось... — махнула она рукой, перебивая его. — Не надо, не надо... Сегодня мы отдыхаем, так хоть сегодня не надо морали... Нужно просто быть веселыми и — все! Согласен?

— Ну, Томка...

— Нет, нет, нет...

Вероятно, коньяк подействовал на нее, она снова стала веселой, в движениях появилась какая-то порывистость.

— Герка, давай танцы! — крикнула она Павлову и повернулась к Аркадию: — Забудь все, Аркадий... Ну, что тебе до них? Они сами по себе, а ты — мой, и больше ничей... Понятно тебе? Эх ты, дурашка мой... Хочешь я скажу всем, что... люблю тебя? Хочешь? — не дожидаясь ответных слов, спрыгнула с тахты, сунула ноги в туфли и, разрумянившаяся, с блестящими от вина глазами, встала возле стола.

— Слышишь, Лилька, и ты, Герка, и вы, и вы... хотите узнать... А-а, конечно, хотите... Аркадий мне очень нравится, ясно? Очень, очень...

Она быстро побежала к тахте, сбросила на пол туфли и села, почти упала, прижавшись к Аркадию. И ему, смущенному, но счастливому и гордому за нее, было слышно, даже сквозь грянувший от стола хохот Герки и Лили и тех двоих, что пришли после, как гулко и часто бьется сердце Тамары. Она казалась ему в этот момент такой беззащитной, что Аркадий чувствовал: угрожай ей опасность, он, не раздумывая, закрыл бы ее своей грудью...

— Понял? — шепнула она, и он даже здесь, в полутьме, видел возбужденный блеск в ее глазах. Притянув ее к себе качнул головой:

— Да, Томка, понял...

Он ждал, что Тамара будет с ним всегда ласкова, он с нетерпением искал встреч, но... Встретив его после праздника в коридоре, она чуть приметно улыбнулась, глянула вслед уходящей Лиле и сказала равнодушно:

— Ты извини меня за вчерашнее, это — от вина. Наболтала я лишнего. Больше на вечера я с тобой не пойду. Если желаешь, приходи к нам, как прежде... Только так...

И пошла к остановившейся у лестницы Лиле, гордая, чужая... А он ошеломленно стоял и смотрел ей вслед, плохо соображая, что все это значит...

Позднее, спустя недели полторы, перестрадав от острой и злой обиды, неожиданно поймал себя на предательской мысли: «Может быть, это нормально для девчат — поступать вот так... Может, и она мучается, но гордость не позволяет ей позвать меня домой еще раз? А я... Эх, дурило... Ведь не было бы у нее ко мне ничего, так даже перепив вина, не сказала бы она тех слов. Не смог бы я почувствовать ее сердце, всю ее, с такой доверчивой трепетностью прижавшуюся ко мне... Да, мне надо пойти к ней, ведь я — мужчина»...