Страница 70 из 72
- Полезно иногда проветриться,- дружелюбно сказал Герасименко.- Но он отводил глаза, смущался, руки его беспокойно шевелились.- Подтолкните своих ребят - что-то они запутались.- Герасименковское "вы" коробило, казалось, оскорбляло.
...Не скоро ушли угрюмость и ожесточение, подозрительный взгляд и сухость. Но росла Анюточка, поражая его самобытностью, свободой, с которой она жила в этом угрожающем мире, естественностью, с которой она воспринимала его. И рядом была Наташа, все менявшаяся. И тайна их бытия возвращала Кузьмина к жизни. Ужасное напряжение последнего года рассеивалось, время от времени появлялось желание позвонить Дмитрию Ивановичу, узнать новости, подсказать какие-то подспудно додуманные мелочи, но он сдерживался, помня их холодное прощание.
Его переписка с Коломенской оборвалась - она не ответила ему на последнее письмо: "...мы тратились на погоню за призраком. Меня не хватает на то, чтобы все связать: удачи и никчемность "розочек" и "включений", эту проклятую РНК и токсический эффект живой воды. Надо думать. Я ушел из института".
Его тянуло к прошлому: он снова стал встречаться с неунывающим, вернувшимся на работу В. А., увиделся с Тишиным и даже, наткнувшись в курительном холле библиотеки на испугавшегося Федора, спокойно поговорил с ним.
Он стал болезненно чувствителен к музыке (ночные программы "Маяка" - элегичные, нежно-грустные- доводили его временами до слез), к воспоминаниям- он вдруг разыскал (в доме ветеранов войны) дядю Ваню, довольно бодрого и веселого, выпил с ним вина и вернулся домой каким-то расплющенным.
С ним что-то происходило: он стал часто по-детски трудно болеть; всегда невнимательно-поверхностный, теперь он остро, наравне с родителями, переживал выходки беспутного Николашки. А поверх всего-уже стал задумываться над цепью случайностей, над невозможностью совпадений удач и провалов, и над жалостью к себе поднимались снова еще зыбкие, новые построения.
Однажды в воскресенье они всей семьей съездили за город, под Рузу. Наслушавшись в свое время рассказов Кириллова и Вадика, он захватил с собой наивное удилище с пробковым поплавком. Ему повезло- был клев, и он пристрастился к рыбалке. К осени он стал законченным рыболовом: обзавелся снаряжением, читал специальный журнал и не хвастался на работе добычливыми местами.
Эти еженедельные вылазки как будто измучили Наташу (убедившись, что он отвлекся, что здесь у него, часами сидящего с удочками, не бывает того страшного опрокинутого лица, и угадав его желание), она стала отпускать его, терпя страх до той минуты, пока не узнавала его шаги от лифта к двери.
А он, разложив тихий костерок, валялся на бережке и, всегда мало надеясь на удачу, варил брикетную кашу; и, будь то дождь или солнце, возвращался домой хоть чуть-чуть, но распрямившимся. Он не признавался, что там, особенно если на его глазах менялась погода, вдруг поднимался мощный, порывами ветер, находили клубящиеся тучи и проливной дождь зло лупил по равнодушной земле или, наоборот, ненастье сменялось откровенной, щемящей, предзакатной розовой ясностью, в поднимающемся с земли тумане наплывали тончайшие запахи, и тихо расправлялась трава,- там, отторгая что-то изначальное и нежное, в нем поднималась целительная боль и сладко мучила его. Он подчинялся ей, и она, как музыка, уводила его - в мечты, к мудрости всепонимания. Там спланировалась новая программа исследований - лабораторных, безопасных, однозначных по результатам. И там он догадался о значении РНК, внезапно и верно: зачерпывал котелком воду из реки и замер - будто упала пелена и он у в и д е л.
...Наташа позвонила ему на работу, прочитала телеграмму от Любочки.
Он бросился к Герасименко, вызвал его из кабинета в коридор:
- Умерла Коломенская!..
- Все,- скривился Герасименко, вздохнул. - Все, Кузьмин! Можно ставить точку. Поздравляю!
- С чем? - ахнул Кузьмин и едва не взял тучного Герасименко за лацканы пиджака.
- Ладно-ладно!..- Герасименко похлопал Кузьмина по плечу. В хитрых его глазах ничего нельзя было прочесть.- Мы все знаем о ваших заслугах.
- О каких заслугах? Вы на что намекаете? - закричал Кузьмин. В конце коридора мелькнуло знакомое лицо и спряталось. Открылась соседняя дверь и захлопнулась...
- Доказали псевдонаучность ее направления.
- Будь я проклят! - сказал Кузьмин сквозь зубы, ударил кулаком по стене.- Будь я проклят!..
- Поедете на похороны? - с любопытством спросил Герасименко.
- Я порядочный человек,- сказал Кузьмин.- Я и речь скажу. Если слово дадут.
...Было холодно, все время начинал сыпать мелкий дождь; все дорожки на кладбище были в грязь истоптаны. На ветках лип сидело множество ворон и наблюдало за копошившейся внизу толпой. Когда бухнули колокола на маленькой церквушке, вороны даже не взлетели. Они закаркали, засуетились, едва лишь толпа отхлынула от могилы, заваленной венками, и все- поднимали головы, потому что всем, как и Кузьмину, казалось, что в этом карканье слышатся издевательски-радостные нотки.
Поминки были в большом доме покойной.
Любочка, отозвав Кузьмина на кухню, сказала:
- Я не говорила ей и то письмо не показала.- Она вернула Кузьмину распечатанный конверт с измятым письмом. Любочка была так худа в черном,, мешковатом платье...
- Спасибо тебе,- тихо говорил Кузьмин.- Что же будет, Любочка? Хочешь, я поговорю, перейдешь к Кириллову? - Он вглядывался в ее лицо.
- Что я там делать буду, Андрей Васильевич?- сказала Любочка.- Я же на подхвате была.- Она помолчала. - Она уж пожалела об этом...
- Что же ты будешь делать? - спросил Кузьмин, беря ее руки.- Будешь продолжать? Не надо.
- Я знаю,- кивнула Любочка.- Жалко только, что мы надеялись. Много народа пришло, правда? И Федор из Москвы с кем-то приехал...
Кузьмин догадался - в толпе он видел энергично скорбящего товарища Н.
- Я вам все испортил... - Кузьмин отвел глаза.- Но знаешь, эта РНК...
- Что вы, Андрей Васильевич, не надо.- Любочка наконец посмотрела на него, и он ладонями почувствовал вступившее в ее руки тепло.-...Как вы? - шепотом спросила она. В ее зеленых незаплаканных глазах была открытая любовь, и только. Она развязала черный платок, взяла его в руку.
- Я в порядке,- кашлянув, сказал Кузьмин.
На кухню вошла измученная Актриса; ее строгое лицо было по-бабьи мягким, кротким, может быть, из-за такого же черного платка, что и у Любочки. Она брезгливо отстранилась, когда Кузьмин потянулся к ней рукой.
- Воркует? - с усмешкой спросила она, не глядя на отшатнувшегося Кузьмина.
- За что же ты его так! - вдруг заплакала Любочка, содрогаясь худенькими плечиками, и черный платок упал на пол.- Сегодня! Она простила, она! А ты не можешь... Ну что он такого сделал?
- Перестань! - Актриса обняла Любочку, ладонью вытерла ей лицо.- Не плачь над ним, плачь над ней. Почему ты над ней не плачешь? - спросила она, ужасаясь.- Расскажи ему все, ну, расскажи! Или я расскажу! Говори!
- Я читала ей ваши письма,- захлебываясь, из-за спины Актрисы говорила Любочка.- Да, писала их и читала. Она улыбалась, да!-торопливо, убежденно бормотала Любочка.
- О-о-о!-воскликнула Актриса, повернулась лицом к Кузьмину, и ярость вспыхнула в ее глазах.- Он не понимает! Не понимаете? Перечеркнуть все- все!-о чем она мечтала. И умыть руки!.. Он разочаровался!.. Это... Я...- сказала она, приближаясь в Кузьмину,- я жива! И останусь жить, чтобы быть вам укором, напоминанием, проклятьем! Вы ударили ее последний - значит, она умерла из-за вас! Как называется ваша роль? Только это была не роль!
- Ну, замолчи же! - разрыдалась Любочка и встала между ними, прижимаясь к Кузьмину спиной.- Не слушайте ее, Андрей Васильевич! Она умерла спокойной, да! Почему вам надо взять этот груз на себя?.. Ну, скажи, почему ему? - спросила она Актрису звонко.
- И вправду,- вдруг успокаиваясь, сказала Актриса.- Почему?