Страница 72 из 72
Великий мир был прекрасен и тих, и Кузьмин улыбнулся ему одеревенелыми сухими губами.
Огненная калина на другой стороне полянки казалась костром, и он пошел к ней, все торопливее ступая; шатаясь, привалился всем телом к упругим живым ее веткам и поймал губами гроздь налитых ягод. И, зажмуривая глаза, в наслаждении изумляясь силе сладко-горького вкуса сока жизни, упиваясь его многосложностью, теперь рукой он грубо смял ягоды. Живое тепло вошло в его пальцы.
Солнце встало над верхушками деревьев, погладило его небритое, иссохшее лицо, согрело, и долгожданная свобода слабостью тяжелеющего тела, туманящейся головой и предчувствием сладкого долгого сна пришла к нему.
Он вспомнил: в то первое утро после проводов родителей за окнами крестниной комнаты солнце так же торжественно и нежно заново творило мир, открывая его ярким и ясным, незнакомым и неожиданным.
"Вот теперь все!" - понял Кузьмин без страха, потому что стало легко; и, теряя отболевшую, умершую свою часть, обретая свое единое больное тело, тянувшее его к земле, он уступил - заснул, не слыша приближающиеся знакомые голоса. На миг, пораженный шаровой молнией, умер. И проснулся в слезах.
15
Не больничными испытаниями, не долгой болезнью и не мелочными волнениями бытия, а новизной ощущений, новыми мерами боли и радости, ненависти и любви, времени и масштаба началась его вторая жизнь. А еще прежде он услышал: кто-то счастливо смеялся неподалеку. "Хочу туда!" - сказал себе Кузьмин,
Дня не проходило, чтобы к Кузьмину не было посетителя. Но только Актриса не давала о себе знать - и, получив однажды в передаче банку со знакомым вареньем, он подошел к окну. Актриса, присев у подмороженной кучи старых бурых листьев, раздувала под ней огонь... Она ждала Кузьмина там, за стенами клиники. А сейчас улыбнулась ему, благодарно кивающему, улыбнулась, как ребенку, утешившемуся малым. И он свободно и легко улыбнулся ей - Наташа уже увезла его письмо Кириллову. Назавтра тог приехал. За ним в палату вошли Маньяк и откровенно радующийся Дмитрий Иванович.
За окном два часа шел тихий упорный снег, пушистый валик нарос у стекла - зима подступала строгая, белая, а они все говорили: о цели, о тактике...
"Папа!" - крикнула с улицы пунцовая от возни в снегу Анюточка. Хлопья падали в ее подставленные ладони. Кириллов, из-за плеча Кузьмина глядя на нее, улыбнулся:
- Ягодка на снегу.
- Свет мой ясный!-шепнул Кузьмин.- Так вот, первоочередное...-глядя на дочку, говорил он.
Он жил еще только свой тридцать четвертый год, и ему казалось - долго: так много он уже знал, так много раз изменялся, отрекаясь от себя прежнего. Но - "на алмазе след оставит лишь алмаз" - теперь ему открылось, что он остался прежним: все, на кого он хотел походить, стали всего лишь его гранями.
Как безличный кристалл, скрипя и воя меж гранильных камней, брызжа искрами, превращается в чисто светящийся изнутри, чуткий к звездному свету бриллиант, обретает стократную ценность и завораживающую взгляд законченность, так и талант Кузьмина освобождался от изначальных несовершенств. Счастливчик, так рано узнал наконец он душевный покой: закон бытия - преодоление себя в следовании цели - был усвоен им.
Охраненный величием и мощью своей державы, любовью и нежностью, Кузьмин жил, исповедуя, что мир неделим для тех, кто часть его, что долг души- настаивать и терпеть, а наслаждение разума - познавать и отдавать.
Он шел к ясной далекой цели, опять и опять опровергая себя, рождая блистательные идеи. Какие слова подставят к его имени! В каком ряду оно прозвучит...
Но нет! Не Кузьмин, а тот, другой, некогда узнанный и взлелеянный им талант, явившийся новый гений, пройдя по стопам своих предтеч, освоив и опровергнув их попытки, прогремев, как шаровая молния, дойдет до цели - ибо цепь попыток и не утраченных для человечества жизней создает знание и энергию, сродни тем, которые подняли человека с четверенек - в небо...
"Скорби, что ты каприз случайный природы - матери всего. Скорби, что воздух, солнце, тайны - тебе случайно все дано. Гневись на это, поднимайся и из крупицы развивайся - в жемчужину, в кристалл, в зерно!"