Страница 55 из 80
Состав комиссии был следующий. Председатель — бригадный генерал Жан Доэр (Lauer) (1758–1816), начальник жандармерии и главный судья Великой армии. Члены комиссии: бригадный генерал и полковник гвардии Клод Этьен Мишель (Michel) (1772–1815), командующий 2-й бригадой 3-й гвардейской пехотной дивизии[702]; бригадный генерал Луи Шарль Бартелеми Сонье (Saunier) (1761–1841), командующий жандармерией 1-го армейского корпуса[703]; майор гвардии (полковник) Пьер Бодлэн (Bodelin) (1764–1828), командующий полком фузелеров-гренадеров Молодой гвардии; штабной полковник Луи Ноэль Жозеф Тери (Thery) (1769–1812), состоявший в Главном штабе армии[704]; шеф эскадрона отборных жандармов Жанэн (Janin). В качестве императорского прокурора выступал бригадный генерал Франсуа Гедеон Байи де Монтион (Bailly de Monthion) (1776–1850), помощник начальника Главного штаба. Место докладчика занял шеф эскадрона жандармерии Франсуа Вебер (Weber) (1773–1844), командующий силами поддержания порядка в Главной квартире армии. Кроме того, в процессе в качестве письмоводителя участвовал Жуве де Гибер, унтер-офицер жандармерии.
Слушалось дело о пожарах в г. Москве 14, 15, 16, 17 и 18-го сентября 1812 г. После чтения бумаг докладчиком Вебером[705] привели обвиняемых числом 26. Особо подчеркивалось, что их «привели свободно, без оков». Комиссия выслушала доказательства, затем самих обвиняемых. В тексте постановления совершенно не говорится, что именно отвечали обвиняемые, но Шамбрэ утверждает, что некоторые из них заявили, что разводили огонь по приказу, не желая или будучи не в состоянии большего объяснить; другие говорили, что делали это по приказу агентов полиции[706].
Обвиняемым приносили «разные вещи, употребляемые к зажиганию, как то фитили, ракеты, фосфорные замки, серу и другие зажигательные составы, найденные частью при обвиненных, а частью подложенных нарочно во многих местах». Как можно понять, далее комиссия совещалась, принимала постановление и выносила приговор уже без обвиняемых, при закрытых дверях.
Содержание постановления было следующим. «Комиссия удостоверилась, что российское правительство уже три месяца назад, предчувствуя опасность, в которую себя ввергло, ввязавшись в войну, а также невозможность воспрепятствовать вступлению французской армии в Москву, решилось использовать для своей защиты необыкновенные средства для поджогов и уничтожения, отвергнутые просвещенными народами». Поэтому было «принято предложение одного доктора англичанина именем Шмита, хотя он себя и немцем называет, а упражнением он механик и машинист (так в тексте. — В.З.)». Этот англичанин с первых чисел мая, проведя тайные переговоры с представителями русского правительства, поселился на даче Воронцово, находящейся в 6 верстах от города. Эта дача охранялась отрядом из 160 человек пехоты и 12 драгунов, дабы «обеспечить тайные деяния Шмита и любопытствующих к нему не допускать». Комиссия посчитала доказанным, что история с постройкой этим Шмитом воздушного шара имела задачу скрыть истинную цель этих работ, которая заключалась в «составлении зажигательных снарядов».
В качестве доказательства истинных намерений Ростопчина комиссия привлекла его афишки. Цитируя одну из них (от 30 августа ст. ст.), где говорилось, что французов удобнее всего убивать вилами, было прибавлено: «Если же они (то есть французы. — В.З.) войдут в Москву, то мы сожжем их там». Последней фразы в данной афишке Ростопчина не было[707]. Далее говорилось, что губернатор велел распустить острог, и около 800 преступников было выпущено с тем, чтобы они подожгли город в 24 часа после вступления французов. Сообщалось также, что различные офицеры и полицейские чиновники получили приказ остаться в Москве и там ждать сигнала к поджогам. В то же время Ростопчин вывез из города все пожарные трубы, дроги, крючья, ведра и другие «пожарные орудия». В разных домах были заранее размещены «разные зажигательные снаряды». Постановление сообщало, что многие из тех, кто с помощью фитилей и ракет совершали преступления, были на месте расстреляны французскими патрулями или же погибли от самих взрывов и огня.
Комиссия приговорила 10 человек, уличенных показаниями свидетелей и признавших свое участие в поджогах, к расстрелу. Ими были: Петр Игнатьев, поручик 1-го полка Московского ополчения; Стратон Баров, живописец (то есть маляр); Алексей Карлум, солдат московской полиции; Иван Томас, сиделец (то есть продавец или приказчик в лавке — commis-marchand); Петр Стигневич, живописец (то есть маляр); Илья Агакомов, кузнец; Иван Максимов, лакей князя Сибирского[708]; Семен Ахрамеев (род занятий не был указан); Николай Левутьев, живописец (то есть маляр) и Федор Сергеев, портной.
16 человек, «недостаточно изобличенных», были приговорены к заключению в тюрьму, а также, как сообщает Шамбрэ, «к присутствию при казни»[709]. Ими были: Иван Касианов, пономарь 67 лет; Николай Вакселев, кузнец; Федор Мидцов, солдат; Василий Ермолаев, ремесленник; Семен Иванов, обойщик; Андрей Шестоперов, Федор Ефимов, Луциан Мойтейц, Сивал Сеахов, Гаврила Абрамов, Самойло Никифоров, Гаврила Беглов, Федор Григорьев — все восемь солдаты московской полиции; Степан Логинов и Николай Бельшеров — лакеи; Андрей Шестопьяров (род занятий не указан). Таким образом, среди последних 16-ти половину составили солдаты московской полиции; но никто не был зафиксирован в документах как колодник.
Согласно постановлению, приговор должен был быть приведен в исполнение в течение 24 часов. К постановлению был приложен обширный список вещей, найденных на даче Воронцово, которые, как можно понять, были сочтены судом теми материалами, с помощью которых Ростопчин должен был организовать поджоги в Москве.
Шамбрэ сообщает нам, где и каким образом приговор был приведен в исполнение. А именно, на следующий день, 25 сентября, приговоренные, исключая тех, кто был отправлен в тюрьму (странно, ведь согласно тому же Шамбрэ, они должны были присутствовать при экзекуции!), были доставлены на Девичье поле (1е Champ des Demoiselles) к стенам большого монастыря, там расположенного (определенно Новодевичьего монастыря); им был зачитан приговор на русском языке и затем был произведен расстрел. Их трупы были привязаны к столбам, и на каждый (не ясно — труп или столб) была повешена табличка с надписью на французском и русском языках: «поджигатели Москвы» («incendiares de Moskou»)[710].
В день заседания военно-судебной комиссии Наполеон написал Марии-Луизе очень милое письмо: «Моя добрая Луиза, я получил твое письмо от 8 сентября, из которого увидел, что в Париже очень скверно. Я согласен с тем, что ты решила в отношении твоих красных женщин[711]. Мое здоровье очень хорошее. Погода стала немного холодной, но холод определенно весенний. Я тебя прошу хорошо держаться, быть веселой, крепко обними от меня маленького короля. Как, этот маленький глупец не признает свою кормилицу? Какая маленькая гадость! До свидания, мой друг. Всего тебе хорошего»[712]. Было письмо и в день экзекуции: «Моя дорогая Луиза. Я получил твое письмо от 9-го и увидел с удовольствием, что твое здоровье очень хорошее, что твой сын любезен и это тебя радует. Мое здоровье хорошее. Всего тебе хорошего»[713].
Насколько убедительными оказались материалы показательного процесса? Отечественные историки, за исключением М.И. Богдановича, А.Н. Попова, а также С.П. Мельгунова[714], практически не писали даже о факте этого процесса над «поджигателями», априорно считая его решения заранее предопределенными. Что же касается Богдановича и фактически принявших его точку зрения Попова и Мельгунова, то они справедливо замечали, что в материалах этого суда «ложь перемешана с истиною»[715], и пытались на его примере показать всю сложность вопроса о том, кто же поджог Москву. Мы так же, вслед за этими историками, полагая важным увидеть проблему в более широком контексте вопроса о виновниках сожжения Москвы, пытаемся понять, как формировалась и в чем заключалась и заключается «французская правда» о московском пожаре.
702
В тексте постановления обозначена только его должность командира 1-го полка пеших гренадеров гвардии.
703
В тексте постановления значится как главный судья 1- го армейского корпуса.
704
В тексте постановления значится как комендант императорских квартир.
705
Шамбрэ сообщает, что среди прочего Вебер поведал, будто некоторые из обвиняемых были схвачены в тот момент, когда разводили огонь на крышах и между досок хлебных амбаров, и что это объясняет, почему огонь начинался часто с кровли. Вебер такие очаги пожаров находил лично ([Chambray G.] Reponse de…P. 7–8).
706
Ibid. P. 8.
707
На это обратил внимание М.И. Богданович (Богданович М.И. Указ. соч. С. 310), а затем А.Н.Попов (Попов А.Н. Французы в Москве. С. 90) и А.Е. Ельницкий (Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 283).
708
Примечательно, что Ростопчин по возвращении в Москву говорил с одним из лакеев князя Сибирского, который был арестован в самом начале оккупации Москвы ночью на улице, и позже чуть было не был расстрелян возле Высокопетровского монастыря (Rostopchine F.V. Op. cit. P. 9–10).
709
Фразу Шамбрэ «et en outre a assister a l’execution» можно перевести и как «оказание помощи при казни».
710
[Chambray G.] Reponse de… P. 9. События, имевшие место в горящей Москве, так фантасмагорически запутаны, что истинная картина расстрела могла быть другой. Мы не исключаем, что это могло происходить почти так, как рассказали Ростопчину чудом спасшиеся «поджигатели» — служитель кн. Сибирского, «старый подметальщик в Кремле» и магазинный сторож. Их арестовали еще в первые дни оккупации и держали в кордегардии в Кремле, а затем «одним утром» вместе с десятью другими русскими препроводили в Хамовнические казармы. Там к ним присоединили еще 17 человек и отвели под сильным прикрытием к Петровскому (так в тексте; реально, видимо, к Высокопетровскому) монастырю, находящемуся на бульваре. Там они простояли почти час, после чего приехало множество офицеров верхом, которые сошли на землю. 30 русских были поставлены в одну линию, из которых отсчитали 13 человек справа, поставили к монастырской стене и расстреляли. Тела их были повешены на фонарные столбы с надписями на французском и русском языках о том, что это поджигатели. Другие же 17 человек были отпущены на свободу (Rostopchine F.V. Op. cit. P. 9–10). Картина достаточно реалистичная! Никакого суда, никаких разбирательств, о чем вещали французы… Случайный набор имен и столь же случайный выбор жертв! Что же касается несовпадения численности приведенных на место казни (30 и 26 человек), то тем, кто чудом избежал смерти, можно простить ошибку в этом подсчете. Да и в текст постановления военной комиссии также можно было вписать любое количество оправданных!
711
Этим выражением обозначены «первые дамы» императрицы, так как они, подобно камергерским мундирам, носили платья ярко красного цвета.
712
Наполеон — Марии-Луизе. 24 сентября 1812 г. (в оригинале вначале было написано «22», но затем исправлено на «24» // Napoleon I. Lettres inedits de Napoleon I. P. 82–83.
713
Наполеон — Марии-Луизе. 25 сентября 1812 г. // Ibid. P. 83.
714
Богданович М.И. Указ. соч. С. 309–317; Попов А.Н. Французы в Москве. С. 89–91; Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 166–167. Кратко писал об этом процессе Е.В.Тарле (Тарле Е.В. Указ. соч. С. 171–172), но без каких-либо оценок: расстреляли «тех, кого угодно было считать поджигателями».
715
Богданович М.И. Указ. соч. С. 311.