Страница 14 из 65
— Хобсон отправляется в Нью-Берн? Откуда ты узнала?
— Миссис Фаулз сказала, — быстро ответила Марсали. — Она сказала это, когда я ходила к ней взять рубашку для Германа, ее мальчик такого же роста. Она беспокоится за Хью — это ее муж — потому что ее отец, мистер Хобсон, хочет, чтобы он отправился с ним, но он боится.
— Зачем Джо Хобсон отправляется в Нью-Берн? — спросила я, глядя на них поверх моей аптечки.
— Чтобы представить ходатайство губернатору, — ответил Абель МакЛеннан. — Толку от этого мало, — он немного печально улыбнулся Марсали. — Нет, девушка, сказать по правде, я не знаю, куда подамся. Хотя, конечно, не в Нью-Берн.
— Не вернетесь к жене на Пьяный ручей? — Марсали с сочувствием поглядела на него.
— Моя жена умерла, девушка, — сказал МакЛеннан тихо. Он разгладил на колене красный платок. — Два месяца назад.
— О, мистер Абель, — Марсали с глазами, полными сочувствия, наклонилась вперед и сжала его руку. — Мне жаль!
Он, не глядя, похлопал ее по руке. Крошечные капельки дождя мерцали в редких прядях его волос, и струйка воды текла за его ухом, но он не вытирал ее.
Джейми, вставший, когда спрашивал Марсали, теперь сел на бревно рядом с МакЛеннаном и обнял маленького мужчину за плечи.
— Я не слышал, charaid, — сказал он мягко.
— Нет, — МакЛеннан слепо смотрел на огонь. — Я… дело в том, что я никому не говорил об этом. До сих пор.
Джейми и я обменялись взглядами через огонь. На Пьяном ручье вряд ли обитало более двух дюжин семей, разбросанных по хижинам вдоль его берегов. Но ни Хобсоны, ни Фаулз не упоминали про его потерю, очевидно, Абель действительно не говорил никому.
— Что случилось, мистер Абель? — Марсали все еще сжимала его руку, безжизненно лежавшую на красном платке.
МакЛеннан поднял глаза и мигнул.
— О, — сказал он неопределенно, — так случилось. И все же… все так просто. Эбби… Абигейл, моя жена… она умерла от лихорадки. Она простудилась и… умерла.
Он казался немного удивленным.
Джейми налил виски в пустую чашку и вложил ее в одну из его податливых рук, держа свои пальцы на его, пока МакЛеннан не сжал чашку своей ладонью.
— Выпей это, человек, — сказал он.
Все молчали, наблюдая, как МакЛеннан покорно пил виски. Юный рядовой Огилви тревожно ерзал на камне, выглядя так, как если бы хотел немедленно вернуться в полк, но он также оставался на месте, словно боялся, что его внезапный уход каким-то образом ранит МакЛеннана.
Абсолютная неподвижность МакЛеннана притягивала все взгляды и замораживала всякий разговор. Моя рука невольно потянулась к бутылкам, но у меня не было никакого средства от этого.
— У меня было достаточно запасов, — внезапно сказал он. — Да, — он поднял глаза от чашки и поглядел вокруг, словно бросая вызов любому, кто стал бы спорить с ним. — На налоги, да? Это был не очень хороший год, но я был осторожен. Я отложил десять бушелей зерна и четыре оленьи шкуры. Это было больше, чем шесть шиллингов налога.
Но налоги должны были платиться деньгами, а не зерном, шкурами и блоками индиго, которыми фермеры обменивались между собой. Бартер был общим средством торговли. «Я знаю об этом хорошо», — подумала я, взлянув на мешок с самыми разными вещами, которые народ приносил мне в оплату за травы и препараты. Никто ни за что не платил деньгами, исключая налоги.
— Ладно, это разумно, — убедительно сказал МакЛеннан, моргая на рядового Огилви, как если бы молодой человек возражал. — Что делал бы Его Величество со стадом свиней или связкой индюков, не так ли? Нет, я хорошо понимаю, почему это должны быть настоящие деньги, все понимают. И у меня было зерно, за которое я мог получить шесть шиллингов.
Единственная трудность заключалась в превращении десяти бушелей зерна в шесть шиллингов налога. Даже если на Пьяном ручье были те, кто хотел бы купить зерно Абеля, они не имели денег. Нет, зерно нужно было везти в Салем, где находился ближайший рынок, и где можно было получить твердую валюту. Но Салем находился в сорока милях от Пьяного ручья — неделя пути туда и обратно.
— У меня оставалось пять акров неубранного ячменя, — пояснил Абель, — созревшего и готового для косьбы. Я не мог оставить его, а моя Эбби… она была маленькой женщиной, она не могла косить и заниматься молотьбой.
Не имея возможности потратить неделю, бросив урожай, Абель обратился за помощью к соседям.
— Они хорошие люди, — настаивал он. — Они могли занять мне пенни или два, но им самим нужно было платить налоги, не так ли?
Все еще надеясь получить необходимые деньги без поездки в Салем, Абель задержался и задержался слишком надолго.
— Говард Треверс, шериф, — произнес он и машинально вытер капли влаги на кончике своего носа. — Он пришел с бумагой и сказал, что он должен выселить нас, так как налоги не заплачены.
Столкнувшись с такой ситуацией, Абель оставил свою жену в хижине и поспешил в Салем. Но когда он возвратился с шестью шиллингами, его собственность был арестована и продана свекру Говарда Треверса, в его хижине жили чужие люди, а жена исчезла.
— Я знал, что она не могла уйти далеко, — объяснил он нам. — Она бы не оставила ребят.
И он действительно нашел ее там, завернутую в старое изношенное одеяло, на холме под большой елью, защищающей могилы четырех детей МакЛеннана, которые все умерли в первый год их жизни. Несмотря на его просьбы, Абигейл отказалась спуститься к хижине, чтобы попросить помощи у тех, кто выгнал ее из дома. Было ли это безумие лихорадки или просто упрямство, он не мог сказать; она цеплялась за ветви дерева с сумасшедшей силой, выкрикивая имена своих детей, и умерла там той же ночью.
Его чашка была пуста. Он аккуратно поставил ее на землю возле своих ног, игнорируя жест Джейми, потянувшегося к бутылке.
— Они разрешили ей взять с собой то, что она могла унести. С ней был узел, и в нем ее похоронная одежда. Я хорошо помню день, когда на следующее утро после нашей свадьбы она села прясть себе саван. По одной стороне у него были маленькие цветочки, которые она вышила. Она хорошо шила.
Он завернул Абигейл в вышитый саван, похоронил рядом с младшим ребенком и потом прошел две мили, намереваясь рассказать Хобсонам о том, что произошло.
— Но когда я пришел к ним, они гудели, как шершни — к Хью Фаулзу заявился Треверс за налогами, а денег не было. Треверс усмехнулся, как обезьяна, и заявил, что ему все равно, и через десять дней он явился с бумагами и тремя мужчинами и выставил их вон.
Хобсон наскреб денег, чтобы заплатить свои налоги, и Фаулзы были у них в безопасности, но Джо Хобсон кипел гневом от того, как обошлись с его зятем.
— Он, Джо, кричал, обезумев от ярости. Джанет Хобсон пригласила меня сесть и предложила мне ужин, а Джо кричал, что Треверс заплатит за землю своими боками, Хью был, словно побитая собака, его жена плакала, дети пищали, прося есть, словно выводок поросят, и… я не стал им говорить…
Он покачал головой, как бы в недоумении.
Сидя забытый возле камина, он испытывал странную усталость, от которой его голова падала на грудь; им овладело летаргическое состояние. Было тепло, и его переполняло чувство нереальности происходящего. И переполненная однокомнатная хижина Хобсонов, и тихий склон со свежей могилой под елью — все было нереально.
Он уснул под столом и проснулся, обнаружив, что чувство нереальности сохранилось. Все вокруг казалось не больше, чем сном наяву. Сам МакЛеннан, казалось, перестал существовать; его тело встало, помылось и поело, кивало и разговаривало без его участия. Больше ничего во внешнем мире не существовало. И таким образом, когда Джо Хобсон поднялся и заявил, что они с Хью идут в Хиллсборо искать справедливого суда, Абель МакЛеннан обнаружил, что шагает вместе с ними, кивая и разговаривая, когда обращались к нему, имея не больше воли, чем труп.
— Мне казалось, что по дороге идут мертвецы, — произнес он, как во сне. — Я и Джо, и Хью, и остальные. Я мог быть в том или ином месте; мне было все равно, до тех пор пока не придет время закопать мои кости возле Эбби. Я не возражал.