Джон Браун

«Наполеон» с несколькими людьми отправился в горы и там обучал их стрельбе в цель. От него приходят известия, что его стрелки давно готовы. А Браун все медлит, все не дает сигнала. Он целыми днями пропадает в горах. У него в кармане рядом с картой лежит библия. Теперь он часто вынимает эту старую, потрепанную книгу, которую еще носили с собой его отец и его дед. Но они думали, что истинный бог — это бог милосердия, а он, Джон Браун, окончательно постиг теперь, что истинный бог — это бог гнева. Быть может, именно ему, Джону Брауну, бог вручил меч, сделал его своим орудием в борьбе за справедливость на земле?

Джон Браун. (Фотография 1859 г.)

Старые, давно забытые сказания из Ветхого завета обступали его. Он воображал себя то Авраамом, приносящим в жертву Исаака, то вдруг припоминался ему архангел Гавриил с мечом — олицетворение справедливого гнева. Он, как негры, хотел бы увидеть, какое-нибудь знамение с неба, чтобы окончательно уверовать в божественную волю. Но знамения не было, и он возвращался домой изжелта-бледный, с ввалившимися глазами и бескровным ртом. Люди задыхались на чердаке, и ропот все возрастал. Теперь они опасались даже спуститься вниз, и только когда внезапно над горами разражалась гроза, они высыпали гурьбой под ливень и бегали, сорвав с себя рубашки, опьянев от воздуха и давно невиданной свободы. Браун наблюдал за ними, стоя у окна. Дольше медлить невозможно. Он должен думать не о боге, а о людях. Теперь или никогда.

Вечером в воскресенье 16 октября Джон Браун созвал всех своих товарищей в кухне фермы. Негры и беглые собрались перед большим, жарко пылавшим очагом.

За окном было черно и сыро. Энни и Марта, закутавшись в плащи, ходили вокруг дома на страже. Лири подбросил в очаг большое полено, искры взлетели вверх огненным фонтаном, сухая кора затрещала, и стало слышно, как ветер гудит в трубе.

Браун оглядел своих товарищей. Все это были молодые, полные сил люди, которых идея свободы заставила бросить их дома, мирный, привычный труд и пуститься навстречу опасностям. В случае неудачи их ждала гибель. Всем были известны суровые законы Союза, карающие за бунт против существующего строя. И все-таки они окружали теперь своего капитана: Каги — ученый латинист, писатель и философ, два брата Коппок — крепкие фермеры из Спрингделя, свободный мулат Копленд, молодой боец Стевенс, беглый негр Андерсон, Лири, который мечтал освободить свою семью, Кук и три сына Брауна — все они собрались здесь ради одного дела. Неровный свет свечей пробегал по их лицам, серьезным, молодым, спокойным.

— Могу вас обрадовать, друзья, — сказал им Браун, — сегодня ночью мы выступаем…

Послышались радостные восклицания.

— Нам нельзя медлить дольше, — продолжал он, — иначе мы погубим все дело…

Браун изложил свой план: пользуясь темнотой, они проберутся в город Харперс-Ферри, по дороге перережут телеграфные провода, арестуют часовых на Потомакском мосту, поставят там свою стражу, а затем захватят здание правительственного арсенала. Арсенал охраняется всего одним часовым; его надо взять, не подымая шума. Когда арсенал будет захвачен, в их руках фактически окажется не только весь город, но и весь штат. У местных жителей имеются только старые, заржавленные ружья. К тому же брауновцы захватят заложников, и для выкупа их виргинцы пойдут на любые условия.

— Заложниками надо взять самых крупных плантаторов. Кук займется этим.

— Слушаю, капитан, — радостно ответил Кук, — будет сделано.

— Ура! — Оливер Браун подбросил вверх свою круглую шляпу. — И всыпем же мы этим негодяям!

— Ты рассуждаешь, как маленький, Оливер. — Средний сын Брауна, Ватсон, резко отодвинул скамейку. Он был удивительно похож на отца: те же нависающие брови и светлые глаза, лицо его обрамляли густые темные бакенбарды. Темносерая шинель военного покроя ловко сидела на его широких плечах.

Среди общего оживления только этот сын Брауна оставался сосредоточенным и молчаливым.

— Отец, неужели ты серьезно решил сегодня выступать? — обратился он к Брауну. — Ведь это безумие, отец, у нас слишком мало людей. Если придут солдаты — нам не уйти. Харперс-Ферри — настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Существует только один мост — через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы окажемся в западне.

— Ты забываешь Канзас, — отвечал Браун, — там нас тоже было немного, но мы справились с тремя сотнями негодяев. Поверь, как только мы возьмем Ферри, к нам придут со всех плантаций негры, сотни рабов, которые мечтают о свободе.

Ватсон покачал головой:

— Боюсь, что пока негры хорошенько не узнают, кто мы такие, что мы делаем и зачем, они не придут. Мы все это время учились стрелять и мало заботились о том, чтобы сообщить им о наших планах. Здешние негры не знают нас.

— Чепуха все это! Я не для того приехал из Индианы, чтобы торчать перед котлом овсянки, — сказал Кук. — Действуйте, капитан, не слушайте его, мы все пойдем за вами!

У себя на родине, в Индиане, Кук считался искусным садовником, но теперь, глядя на его военную выправку, никто бы не подумал, что он некогда подрезал розы и прививал яблони.

— Я буду делать то, во что я верю, — твердо сказал Браун. — Тебе меня не переубедить. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не могу терпеть рабство в своей стране. Короче, Ватсон, идешь ты или остаешься? Выбирай, здесь каждый свободен.

Ватсон слабо усмехнулся.

— Иду, отец. Иду потому, что, даже если мы погибнем, это тоже принесет пользу. Платой за свободу всегда была чья-нибудь жизнь. Пусть это будет наша жизнь. Я не боюсь.

Лицо капитана разгладилось. Он приказал Стевенсу прочесть вслух конституцию Временного правительства Соединенных штатов. В сосредоточенном молчании слушали брауновцы полные значения слова о равенстве людей всех цветов кожи и о полной отмене рабства. Подняв правые руки, они торжественно присягнули этому символу новой революции.

К ночи пошел дождь. Мелкая водяная пыль носилась в воздухе. Горы были закрыты пеленой тумана. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.

Потомак вздулся, острые, бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.

«Наполеон» насилу вывел из конюшни пару мулов: животные упирались, им не хотелось выходить из теплого стойла. Ноги их сейчас же начали разъезжаться в жидкой размазне, покрывавшей дорогу.

По двору фермы скользили, качаясь в невидимых руках, фонари. Это люди Брауна готовились в поход. В плетеный возок под брезент складывались мотыли, ломы, пики Блэйра, большие лопаты, связки железных прутьев. Ружей и револьверов было не так много, и до взятия арсенала приходилось дорожить всем, что могло служить оружием. Люди работали быстро и молча, не обращая внимания на дождь. Капитан торопил их: надо было попасть в город до рассвета. Браун накинул плащ, и теперь из-под капюшона виднелись только его глаза, холодные и решительные. Подозвав к себе Оуэна, он отдавал ему последние распоряжения. Оуэн с двумя товарищами оставался на ферме. При первых слухах о взятии города сюда должны явиться негры. Их надо будет вооружить оставленными специально для этого винтовками, составить из них отряд и повести к Ферри. Все это должен был сделать Оуэн.

— Пчелы роями слетятся сюда, — сказал ему отец, и Оуэн понял, что под «пчелами» следует понимать невольников.

Каги доложил, что все готово. Энни с фонарем в руках стояла у порога и смотрела на отца. Ветер раздувал ее светлые волосы, дождь мочил лицо — она не замечала. Отец поцеловал ее в мокрую щеку:

— Ты собралась?

Энни молча кивнула. Сейчас же вслед за уходом людей она и Марта отправлялись в Чемберсбург, а оттуда с первым же поездом — домой, в Северную Эльбу. Так приказал Браун, и не в обычаях семьи было возражать.

— Передашь матери, что все идет хорошо, — сказал, обнимая ее в последний раз, Браун. В последний раз промелькнули перед Энни вздрагивающая белая борода и лицо, освещенное внутренним огнем. Долго еще стояла девушка у порога, тщетно вглядываясь в темноту и ловя звук удалявшихся шагов.