Ярослав Домбровский

«Заботливость» властей простиралась так далеко, что вскоре после свадьбы они решили соединить новобрачных под одной крышей. Этого можно было достичь, освободив Ярослава. Но полиция применила иной вариант: Пелагия была арестована и ее тоже поместили в Десятый павильон. «Мое дело, — вспоминает Домбровская, — было очень мелкое, и его тянули только для того, чтобы повлиять на Ярослава». Когда Домбровскую приговорили к ссылке, ей удалось добиться, чтобы местом ссылки была назначена Нижегородская губерния, где в Ардатове уже находились сосланные раньше сестры Петровские. 1(13) июля 1864 года Домбровский писал туда Игнаций Петровской: «О себе что же вам написать? Ничего нового, тихо и тоскливо, как всегда в тюрьме; вспоминаю прошлое, строю воздушные замки относительно будущего, наконец, читаю и читаю. Здоровье мое сейчас в наилучшем состоянии. В момент ареста Пелагии и потом чувствовал себя очень скверно, но когда все кончилось, когда воля снова овладела чувством, здоровье мое значительно поправилось […]. Это настоящее чудо, потому что именно сегодня кончилось двадцать три месяца моего заключения».

Письма, которые Домбровский писал из тюрьмы в Ардатов своей жене и ее теткам, попали позднее в руки полиции и потому дошли до нас. Это очень трогательные и интересные документы эпохи, свидетельствующие не только о высоких духовных качествах их автора, но и о том, что его представления о семейной жизни были такими же, как у других революционеров-шестидесятников. Когда читаешь эти письма, написанные по-польски и, к сожалению, еще не переведенные на русский язык, невольно вспоминаются герои Созданных в тюрьме романов Чернышевского.

В ответ на опасения жены о том, что при его «слабом телосложении» переносить тяготы тюремной жизни слишком тяжело, Домбровский писал ей: «Позволь мне задать вопрос, что, собственно, можно называть сильной комплекцией? По-моему, так можно называть организм, который не выбивают из колеи различные условия жизни. Моя комплекция с этой точки зрения выдержала тяжелые испытания: из-под знойного неба Кавказа я переместился в сырую мглу Петербурга; после военной жизни, полной физического труда, приковал себя к книжке и студенческой скамье, и это мне совсем не повредило; двухлетнее заключение я одолеваю с успехом. Так что, несмотря на кажущуюся слабость, тело мое еще многое может перенесть и в этом смысле оно достаточно сильное. Но благодаря провидению тело мое слабо настолько, что дух с легкостью над ним господствует. Будь спокойна, если меня не сломил вид твоих мучений, ничего уж меня не сломит».

Особенно трогательна забота Домбровского о том, чтобы его более юная и менее образованная подруга использовала ссылку для расширения своего кругозора. В своих письмах он не только часто писал ей о необходимости побольше читать, но и разработал для нее целую программу занятий по философии, политической экономии, психологии, истории, литературе и иностранным языкам; присылая ей списки книг и сами книги, он просил ее пересказывать в письмах содержание прочитанного и сам писал о том, что читает. При этом он всячески старался избежать навязчивости и менторского тона. Порекомендовав в одном из писем с десяток разных книг и сообщив, что часть их он выслал, Домбровский Писал: «Во всяком случае, однако, прошу тебя, моя любимая, напиши мне, как ты найдешь мой выбор, но Только с полной искренностью и откровенностью, чтобы я по замечаниям мог приноровиться к твоему вкусу.

Прошу тебя об этом тем более, что, читая по большей части сочинения, которые для тебя ни интересными, ни полезными быть не могут, я очень легко мог ошибиться в выборе книг».

Настоятельно рекомендовал Домбровский, чтобы Пелагия занялась изучением основ политэкономии. Он писал: «Могут заметить, что эта такая наука, которая в женских занятиях не может найти применения, но разве законы мироздания не так же занимательны для нас, как для астрономов? Законы политической экономии в такой же мере занимательны для каждого мыслящего существа, ибо на них покоится развитие человечества. Ведь благосостояние составляет основу цивилизации, а эта последняя определяет нравственность. Кроме того, политическая экономия сейчас так распространена, что на каждом шагу встречаются технические выражения этой науки, и, по моему мнению, их нужно знать, чтобы не оказаться в глупом положении. Зная, как сильно в тебе стремление к знаниям, я решил воспользоваться скукой ардатовской жизни, чтобы ты прочитала сочинение, которое познакомило бы тебя как-нибудь с этим предметом. Сначала, наверное, оно покажется тебе сухим и скучным, но я уверен, что при твоем умственном развитии ты будешь потом с удовольствием изучать законы, которые уже сейчас управляют судьбами народов».

Письмо Домбровского от 31 октября (12 ноября) 1864 года так любопытно и содержательно, настолько созвучно с нашими теперешними раздумьями и дискуссиями, что привлекает особое внимание. Вот его текст, воспроизводимый почти полностью:

«Сегодняшнее мое письмо, любимая Пелагия, будет, как мне кажется, коротким, во всяком случае, я не смогу ответить на твои письма так, как желал бы, потому что хочу, чтобы написанное еще сегодня было просмотрено комиссией. Письма ваши[29] были восхитительным подарком ко дню моего рождения — благодарю вас стократно за то, что о нем помнили.

Ты видишь, моя милая старушка, что я не позволяю тебе опередить себя и, как будто устыдившись, что у меня такая старая жена, поскорее спешу окончить двадцать восьмой год своей жизни. Очень жалею только, что ты не прислала мне из Нижнего своей фотографии […].

Твое письмо, моя дорогая, было для меня тем более приятным, что я нашел в нем несколько твоих суждений и взглядов. Такие письма позволяют нам влиять один на другого, сближают наши понятия и подготавливают то единство мыслей и чувств, которое, даст бог, будет нас когда-то воодушевлять.

Особенно понравилось мне твое мнение, «что нет такой науки, которой женщина не была бы в состоянии вонять и освоить». Я всегда именно так и думал. Когда физическая сила играла на свете огромную роль, тогда, разумеется, женщина должна была занимать зависимое, полностью подчиненное положение, более того, становилась даже какой-то игрушкой, безделушкой. Такое положение с небольшими изменениями продолжалось до нашего времени, и главной предпосылкой этого было воспитание, которое старалось развивать в женщине только то, что могло ослепить разум, что могло сделать из женщины прекрасный, но бесполезный цветок, источник очарования, но слабый, без мысли и самостоятельности.

Сейчас иные условия, сейчас уже свет стремится к тому, чтобы управляла не грубая материальная сила, а интеллект. Поэтому положение женщины должно совершенно измениться, ибо сейчас нет предпосылок, обусловивших отличия прав одного пола от прав другого пола; при этом овладение этими правами зависит от самой женщины, а полем, где они могут быть завоеваны, является ученье. Уважаю и восхищаюсь женщинами, которые открывают для своего пола дорогу к овладению специальностью, как мисс Элизабет Блейквел, так же как уважаю всех тех, которые дорогой тяжелого труда и страданий добывали для человечества новые представления. Но приобретение специальности — это вещь подчиненная. Прежде всего нужно быть человеком, человеком в подлинном значении этого слова, а потом уже стать врачом, натуралистом или правоведом.

Для женщины специальность пока еще является исключением и, вероятно, останется таковым навсегда, ибо призвание женщины — семья. По моему мнению, это призвание, такое почетное и святое, не лишает женщину человеческих и гражданских прав; напротив, освящает их; но при этом оно требует от нее образования, позволяющего как следует пользоваться своими правами. Разве без этого женщина сможет оказывать влияние на мужа? Разве будет она в состоянии воспитывать из своих детей счастливых людей и полезных членов общества? Могло это быть когда-то, когда задачей матери было вырастить богатыря, ломающего подковы, но сейчас ведь у нее иная, о! совершенно иная задача. Ты ведь знаешь мои взгляды в данной области, мы говорили с тобой.

29

То есть письма жены и ее теток.