В землях Заката

Сегодня было лучше, он не чувствовал ломоты в костях и ходил по веранде дольше обыкновенного. Хотя сознавал, что со стороны выглядит комично – согбенная фигура, вихляющая из-за непослушных ног походка. Ничего, надо преодолевать боль, надо бороться за послушность тела, за жизнь. Новости по радио слишком взволновали его: чего он ждёт от объявившихся в Ил-Оу русских? Всё унесли воды Леты. Всё же он позвонил Хелен, и теперь откинулся в кресле, ощущая на лице тёплый солнечный свет.

И незаметно снова стал молодым и здоровым – ноги несли его даже чересчур быстро, словно плыл над забитыми илом улицами, утонувшими автомобилями, а впереди всё жутко горело – это над чёрными этажерками плавились в огне заката остатки стеклянной одежды небоскрёбов. Он узнал мёртвый Нью-Йорк, бывшую столицу мира – гибель настигла его, когда в пароксизме первых минут войны по всему миру были атакованы русские подлодки и одна, уже идя ко дну, выпустила ядерные мины. Произошло это случайно, или командир лодки отдал последний приказ – никто уже не узнает. Стометровая волна радиоактивного кипятка накрыла город и смела всё на десятки километров от побережья…

Всё гуще становились вечерние тени, холоднее воздух, погас этот адский свет, а он всё нёсся над улицами в бесплодном поиске. Кого или чего он искал?.. Он очнулся. В оконных стёклах отражался закат, похолодало. Перед верандой остановилась машина Джанет, кто-то вышел. Он прищурился, стараясь разглядеть получше, и холодок разочарования пробежал по спине… Наконец заставил себя говорить.

– Молодой человек! – послышалось со стороны дома.

Варламов обернулся: с веранды кто-то махал рукой. Он поднялся по ступенькам.

В плетёном кресле сидел мужчина в зеркальных очках, с ёжиком седых волос на голове. Ещё не старый – лицо выглядело даже моложаво, хотя была в нём странная окаменелость черт, словно этому человеку пришлось увидеть что-то невыразимо страшное, и лицо навсегда застыло, сохранив маску горечи и упрямого достоинства.

Варламов вырос вежливым молодым человеком, отец пару раз самолично отхлестал ремнём: первый раз – когда сынок нагрубил незнакомцу, а второй – когда для забавы науськал на старушку собаку.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он. – Меня зовут Юджин, и я только что прилетел из России.

Сидящий снял очки. Света ещё хватало, и Варламов разглядел, что глаза у него серо-зелёные, хотя и тусклее, чем у Джанет. Одно веко подёргивалось, и Варламов подумал, что вероятно, поэтому мужчина и носит очки. Не вставая, тот протянул руку. Пожатие было крепким, но слова дались с трудом:

– Грегори Линдон, полковник в отставке. Извините, что не встаю – памятка о войне. Не думал, что доведётся пожать руку русскому. Это я выпросил вас у Хелен: хотел узнать о России, как говорится, из лошадиного рта…

– Из чего? – уныло переспросил Варламов. Уже не раз сегодня слышал непонятные выражения, а ещё думал, что хорошо знает английский…– Это значит, из первых рук… – затруднённо улыбнулся Грегори, продолжая разглядывать Варламова.

«Вряд ли это тот, о ком я просил… Господи, есть ли Ты на свете? Я долго не верил в Тебя, но когда попросил о помощи, Ты откликнулся. Ты оставил мне жизнь, одному из всей команды. И с тех пор я жду, что Ты выполнишь и другую мою просьбу. Я жду давно. Но это не тот человек. Это просто зелёный юнец. Он ничего не знает. Он ничего не значит. Неужели мне придётся ждать и дальше?.. Наверное, я обманываю себя, и Тебе безразличны земные дела».

– Дядя, потом поговорите. – Джанет поднялась на веранду. – Пора обедать. Наш гость, наверное, проголодался.

Она помогла дяде встать и, придерживаясь за её плечо, тот заковылял к двери. Походка была странная, вихляющая. За дверью оказалась не прихожая, а сразу гостиная – обширный зал с ведущей наверх лестницей. Джанет проводила Варламова в ослепительно чистую ванную.

Отдельной кухни не было, сели в углу гостиной: зелёная лужайка под окнами, в тени дубов пламенеют цветы.

Вместо привычной по дому трески перед Варламовым поставили тарелку с ломтиками чего-то жёлтого и ароматного. Не то фрукт, не то овощ – на вкус нежно-сладкий и назывался дыней. Курицу подали в столь остром соусе, что пришлось открыть рот, чтобы его остудить. Варламов испытал лёгкую панику, увидев, как Джанет разделывает курицу ножом и вилкой, дома обходились руками. Он попытался копировать движения девушки, вспотел при этом, и ему показалось, что та слегка улыбается…

Под конец Джанет подала мороженое, дома Варламову это лакомство доставалось редко.

– Спасибо, – пробормотал он, едва не облизываясь. – Всё очень вкусно.

Джанет улыбнулась, в первый раз за сегодня, хотя всё равно хмуро, а её дядя поинтересовался, складывая салфетку:

– А что едят обычно в России?

Варламов с досадой оглянулся на свою салфетку, которой забыл воспользоваться.

– Я знаю только про Карельскую Автономию. Рыбу… – Он снова ощутил во рту вкус надоевшей трески. – Ещё картофель и мясо, а фрукты привозные, из южных Автономий. Летом пекут пироги с грибами и ягодами…

Тут Грегори задал неизбежный вопрос:

– А откуда вы так хорошо знаете язык, юноша? У вас даже южный выговор.

Варламов вздохнул.

– У меня мама американка, – нехотя начал он, в третий раз за сегодня. – Родом из Южной Каролины. Приехала в Россию ещё до войны, с христианской миссией. Тогда у нас вроде была дружба с Америкой…

Закончив, он ненароком глянул на Джанет: её глаза были широко открыты и чуть не светились зелёным пламенем. Она тут же опустила их, и Варламов заметил, что в комнате стемнело.

– Завтра наговоритесь, дядя, – тихо сказала Джанет. – Гостя положим спать наверху. – Мельком глянула на Варламова: – Пойдём, покажу твою комнату.

Евгений последовал за девушкой вверх по лестнице, затем по коридору. Джанет открыла дверь в большую комнату. Вдоль стен стояли широкая кровать, комод и шкаф; дубы протягивали чёрные ветви к окну.

Вспыхнул свет, и дубы спрятались в темноту. Открыв комод, Джанет побросала на кровать постельное бельё.

– Спокойной ночи, – пробормотала, исчезая.

Варламов сел на кровать, вдохнул запах свежих простынь и попытался унять калейдоскоп в голове: схватка на базе, сумасшедший перелёт, мёртвый Чикаго, аэропорт в Лимбе, чужая страна, чужой город, чужой дом… – всё обрушилось на него за один непомерно долгий день. Он почувствовал озноб, это могло кончиться гораздо хуже: схватил бы случайную пулю, самолёт сбили или разбился при посадке, попал бы в тюрьму…

Варламов содрогнулся и пошёл в ванную.С трудом разобрался в кранах, разок его обдало ледяной водой, зато потом понежился в горячей воде – редкое удовольствие дома. Накинул махровый халат и вернулся в спальню. Другой смены белья у него не было, но на кровати лежала пижама. Поколебавшись – Марьяна его такими глупостями не баловала, – Варламов облачился в неё и долго искал выключатель, пока не догадался тронуть пластинку в стене.

Свет погас, темнота и шелест деревьев хлынули из-за окна.

Дважды за этот долгий день для Варламова наступало утро, но наконец и его настигла пришедшая вслед за их самолётом ночь.

Она приготовила таблетки на ночь для дяди, прошлась по гостиной. Всё убрано, входная дверь на замке. По лестнице поднялась медленнее, чем обычно: второй этаж больше не принадлежал ей одной. Косо глянула на закрытую дверь: долго ли придётся терпеть новое соседство? Неуклюжий, не подстриженный и плохо одетый молодой человек вызывал раздражение.

Что поделаешь, такова дядина прихоть…

Войдя в ванную, брезгливо перевесила мокрое полотенце. Придирчиво посмотрела в зеркало: кожа лица светлая, даже бледная, и осталась довольна. К её досаде, на вешалке не оказалось любимого халата – наверное, надел тот русский.

Прошла в свою комнату и, не включая лампы, встала у окна. Слабый свет падал на лужайку, и красные огоньки цветов выглядывали из темноты.

Она улыбнулась им: ничего, всё пройдёт.