Страница 17 из 28
И сердито дернула за навощенный локон.
— Он меня не любит… твой любил и все равно улетел, а мой… он сволочь.
— Почему?
— Потому что не любит. Разве не понятно?
— А с чего ты взяла, что не любит?
— Если бы любил, то не стал бы любовницу заводить…
— А он…
— А я не знаю… я запуталась. Я дура и… — Она опять заскулила, а из раскрасневшихся глаз градом покатились слезы.
И Кэри решительно поднялась.
Все-таки без шампанского сегодня никак не обойтись. Но шампанского в баре не нашлось, наверное, если бы Кэри приказала, его бы подали, но ей было отчего-то неудобно обращаться к прислуге с такой почти неприличной просьбой. Еще полудня нет, а она уже пить… и ведь не объяснишь, до чего на душе мерзко.
Грай подошла к бару и, оценив шеренгу из бутылок, сказала:
— Мама говорит, что красное вино улучшает цвет лица… если немного…
— Мы немного.
Красного вина тоже не было… и белого… и вообще вина.
— Виски. И коньяк.
— Коньяк. — Грай шмыгнула носом. — Его папа пьет, утверждает, что полезно для укрепления нервов.
Кэри вытащила бутылку. Ее нервы определенно нуждались в немедленном укреплении. Окинув гостиную взглядом, она вернулась к столику и поставила бутылку между высоким чайником и серебряной сахарницей.
— Чай надо вылить. — Грай перестала плакать, только всхлипывала время от времени, а подбородок ее мелко и часто вздрагивал. — Или с чаем?
— Без чая…
Чай отправился в чайник, и Кэри наполнила чашки коньяком. Грай взяла свою осторожно, словно опасаясь, что в руках чашка рассыплется.
— А ты… когда-нибудь…
— Никогда…
Запах не был неприятен, скорее необычен. И Кэри, решительно вдохнув, сделала первый глоток.
Горько! И горячо! Нёбо опалило, и она едва не выплюнула коньяк, но решительно заставила себя его проглотить. Едкий ком ухнул в желудок, и тот неприлично заворчал, напоминая, что от завтрака Кэри отказалась… и что обеда, кажется, тоже не предвидится.
Ничего не произошло.
Пустота не исчезла. И сердце саднило.
— Горький какой, — выдохнула Грай. — Я… не собиралась плакать.
— И я не собиралась.
Слезы высохли, но глаза жгло, словно в них песка насыпали.
— Я… мне просто страшно. — Грай качала чашку в ладонях. — Я… наверное, его люблю… а он меня нет. А если и да, то это ничего не значит… я видела, как твой муж на тебя смотрит, и… я завидовала.
Было бы чему завидовать.
Смотрел?
Смотрел. С нежностью. И с улыбкой… у него чудесная улыбка, от которой даже морщинки на лбу разглаживаются. И Кэри касалась их, прятала, а Брокк смеялся, что он и вправду староват. Ничуть не старый. Подумаешь, пара седых волосков…
…он уходил на полигон, порой пропадая там днями, чтобы вернуться, принеся с собой аромат ветивера и льда, полосатые камни и сухари, пропахшие дымом. Он подхватывал Кэри на руки, кружил и смеялся, казалось, поцелует, но… всякий раз отпускал.
Отстранялся, когда она сама подходила слишком близко.
Сбегал.
Сбежал, и кажется, насовсем.
— А он… — Грай вытащила из ридикюля смятую газету. Не «Новости», но судя по характерному желтоватому цвету страниц, «Сплетник». — Как он мог променять тебя на эту?
Коньяк дарил тепло, и Кэри вдруг поняла, что безумно замерзла, не снаружи, но изнутри. И если не выпьет вновь, то умрет от холода.
— Помнится, она тебе нравилась. — Кэри налила коньяка в чашку, и Грай протянула свою.
— Это когда у меня жениха не было, — резонно возразила она. — А теперь есть и… я как подумаю, что он тоже…
Грай часто-часто заморгала и мизинцем подхватила слезинку.
— Мама говорит, что я должна ему соответствовать… а я не знаю как…
— Я тоже…
…она училась играть на клавесине, а учитель жаловался, что руки Кэри слишком неуклюжи, их не поставили вовремя и теперь она лишь впустую тратит время. Лучше заняться рисованием. Рисовать ей нравилось. Акварель и темпера, черная строгость угля. Линии, сплетаясь с линиями, создают картину.
Берег, на который они выходили вместе. И Брокк помогал установить этюдник, отступал и, присев на землю, наблюдал за Кэри. Порой он вытаскивал записную книжку и принимался что-то черкать, вскакивал и, погруженный в собственные мысли, мерил шагами линию прибоя… иногда, летом, вытягивался на песке ли, на зеленой пропыленной траве и, надвинув шляпу на лицо, засыпал.
И Кэри рисовала его.
Спящим.
Задумчивым. Раздраженным, когда он, схватив себя за ухо, хмурится.
Сердитым и… счастливым?
Слишком мало. Клавесин и краски. Год, проведенный вдвоем… побережье, море и янтарь, который выносит на берег… городская ярмарка с ее засахаренными яблоками, орехами в меду — их продавали завернутыми в тонкие сухие лепешки, и есть полагалось руками. Руки же становились липкими, и Брокк долго ворчал, оттирая с пальцев вересковый пьяный мед. А потом купил ей соловья в плетеной клетке. Птиц продавали мальчишки, и еще толстых жаб, которых тут же подкармливали мухами, и Кэри удивлялась — кому они нужны. А Брокк ответил, что покупают горожанки, кладут в молоко, чтобы молоко не скисало…
…соловья они отпустили…
И оставшись до ночи, смотрели, как разжигают костры… и искры вились над огнем, а жар его опалял.
— Он и вправду живой, — сказал тогда Брокк, прижимая Кэри к себе.
— Кто?
— Огонь…
Живой. И проглотит что сухую листву, что плетенные из соломы фигурки, связанные по парам, которые бросали человеческие девушки, и этот обычай был странен. Но Кэри тоже купила у разносчицы соломенную парочку, которую тайком бросила в огонь.
…не помог чужой заговор.
Желтый ком газеты Кэри расправила на коленях.
— Не читай, они там вечно вранье пишут, — обронила Грай, которая до того сидела молча, понурившись, и нюхала коньяк. — Надо было сжечь, а я… дура.
И Кэри не лучше, если совета не послушала. Но желтый лист притягивал взгляд. Буквы-буковки-букашечки… плывут перед глазами, и зацепиться не получается. Кэри читает упорно, морщась, хотя в гостиной светло. Слово за слово и еще несколько.
Насмешливые.
Она почти видит газетчика, который писал эту грязную статейку, и отчего-то невероятно важно доказать этому незнакомому ей, но неприятному человеку, что все ложь.
…Лэрдис из рода Черного Титана рассказала о своих отношениях с…
Ложь.
Ложь заедают или, на худой конец, запивают… коньяком, к примеру.
…Недавно стало известно, что в высшем свете вот-вот вспыхнет новый скандал. Оказалось, что у Лэрдис из рода Черного Титана и мастера-оружейника все очень серьезно. Они по-настоящему влюблены и счастливы вместе…
Счастливы вместе.
Влюблены.
…Поначалу мастера обвиняли в том, что он якобы увел Лэрдис из семьи, но леди опровергла эти домыслы. По ее словам, отношения с супругом были обречены задолго до ее встречи с Брокком. «Мой муж — хороший человек, он прекрасный отец. За то время, что мы были вместе, мы многому научились. Мы любили друг друга, и наш сын родился от этой любви… Но жизнь идет, наши отношения давно стали другими. И в какой-то момент я поняла, что все изменилось: мои взгляды на жизнь, мечты, планы…
Ее мечты. И ее планы.
А планам Кэри не суждено сбыться. И она закрывает ладонью лицо Лэрдис… та выглядит такой юной. Прекрасной.
…мой уход от супруга только выглядит импульсивным и необдуманным, но на самом деле это очень взвешенный и осознанный шаг. Думаю, и моя встреча с Брокком произошла не просто так. Все к ней шло. И поначалу я пыталась сопротивляться этому чувству, подчиняясь голосу долга. Я вырвала любовь из своего сердца, приняв решение за двоих. Я надеялась, что сумею забыть, но, увы, чувства оказались сильней меня. И встретив Брокка вновь, я осознала, что не представляю себе жизни без него», — говорит Лэрдис.
Кэри допила коньяк и разодрала газету на мелкие клочки.
— Правильно, — сказала Грай и решительно поднесла кружку к губам. — Все-таки почему он горький такой?