Рассказы из убежища

По глазам Кади сразу можно было понять, насколько она обрадовалась. И не столько потому, что снова увидит своих подружек, сколько потому, что, судя по всему, дело шло на поправку.

Удовлетворенная и успокоившаяся, она съела кашу, которую ей принесли, и снова легла: после обеда полагалось поспать.

Недели тянулись для Кади довольно однообразно. К ней приходило много друзей и знакомых, но большую часть дня она все же оставалась одна. Состояние ее между тем настолько улучшилось, что ей разрешили сидеть, и у нее появилась возможность читать. Она получила особый столик для лежачих больных, а папа купил ей дневник. Теперь она часто сидела и записывала свои чувства и мысли. Никогда бы она не подумала, что это может быть таким интересным занятием и приносить столько радости.

Сестра Анк, которая теперь ухаживала за другими больными, все-таки придерживалась привычки, после того как помогала Кади утром умыться и одеться, остаться с ней на полчасика и поболтать.

Жизнь в такой больнице очень однообразна. Один день похож на другой, все по часам, никаких происшествий. Повсюду царит тишина, и Кади, у которой ни рука, ни нога уже не болели, очень хотела бы видеть вокруг больше жизни и суеты. И все же, несмотря ни на что, время шло сравнительно быстро. Кади не скучала: ей приносили всякие игры, в которые она могла играть одна и пользуясь только правой рукой. Не забудем и о школьных учебниках: каждый день время отводилось учебе. Три месяца провела она здесь, но теперь ее заточение уже подходило к концу. Переломы оказались не столь серьезными, как опасались сначала, и врачи полагали, что, поскольку ей стало лучше, нужно отправить ее в санаторий и там Кади уже окончательно выздоровеет.

И вот на следующей неделе мефроу ван Алтенховен собрала все ее вещи, и в больничной машине Кади вместе с матерью несколько часов ехали в санаторий. Здесь дни для Кади потекли еще более одиноко. Приезжали к ней один-два раза в неделю, не было здесь сестры Анк, и все казалось чужим. Единственная радость — она выздоравливала.

Когда Кади уже совсем прижилась в санатории и с нее сняли повязки, ей пришлось заново учиться ходить. Вот ужас! Поддерживаемая двумя сестрами, она приставляла одну ногу к другой, и каждый день все упражнения начинались сначала. Но чем больше она ходила, тем лучше у нее получалось, и скоро уже ноги снова привыкли к движению.

Это был настоящий праздник! Она вновь стала на ноги, и они настолько хорошо ее слушались, что ей разрешили с палкой и в сопровождении сестры выходить в сад.

В хорошую погоду Кади вместе с сестрой Трюс, которая всегда ее сопровождала, выходили в большой сад, сидели на скамейке и беседовали или читали что-нибудь, если Кади брала с собой книжку. А недавно они даже совершили прогулку в соседний лес, и, поскольку Кади нашла, что там гораздо красивее, сестра не возражала против того, чтобы они ходили туда гулять. Однако идти приходилось очень медленно, и малейшее неловкое движение вызывало боль в ноге. И все же каждый день Кади снова мечтала о получасовой прогулке, когда можно будет очутиться среди вольной природы, где она могла представлять себе, что уже выздоровела.

Через три недели, когда Кади изучила каждый камушек на главной и боковых дорожках, доктор спросил, не хотелось бы ей ходить гулять одной, без посторонней помощи. Кади пришла в восторг:

— А что, правда можно?

— Да, да, иди одна, иди прямо сейчас, и чтобы мы тебя больше не видели, — пошутил доктор.

Кади собралась, взяла свою палку и направилась к выходной двери. Ее охватило необыкновенное чувство: она ведь уже так привыкла к тому, что сестра Трюс всегда с нею рядом. В этот первый день ей не разрешили выходить за ограду, окружавшую сад. Через полчаса дежурная сестра увидела, что она возвращается счастливая и с румянцем на щеках, которого давно уже не было.

— Как видно, прогулка тебе понравилась! Хорошо хоть ненадолго от нас избавиться?

— Вас не проведешь, — отвечала Кади, — но до чего же хорошо снова хоть немножко походить одной!

Сестра понимающе кивнула и посоветовала ей теперь полежать.

С этого дня Кади можно было каждый день видеть в саду, и, поскольку все шло хорошо, ей разрешили ненадолго выходить за ограду. Санаторий располагался в тихой местности, домов поблизости почти не было, кроме больших вилл, находившихся в десяти минутах ходьбы и на таком же расстоянии одна от другой.

На одной из боковых дорожек Кади обнаружила скамью, сделанную из лежащего на земле ствола дерева, и стала брать с собой что-нибудь подстелить, чтоб устроиться удобнее.

Каждое утро приходила она сюда посидеть, мечтала или читала. Если Кади брала с собой книгу, то прочитывала всего несколько страниц; книга выпадала из рук, и она думала про себя: «Да что, собственно, может мне дать эта книга? Разве не лучше просто сидеть здесь и смотреть на что-нибудь? Разве не лучше самой размышлять о мире, о том, как он устроен, чем читать о переживаниях этой девочки из книжки?»

Она смотрела вокруг, на птиц, на цветы, следила за муравьем, который с былинкой быстро пробегал около ее ног, и была счастлива. Она мечтала о том времени, когда вновь сможет бегать и прыгать, где и как ей захочется, и приходила к выводу, что несчастный случай, который принес с собой столько боли, имел и свои хорошие стороны. Кади вдруг поняла, что здесь, в лесу, в санатории и в тихие часы в больнице она открыла в самой себе что-то новое. Она открыла в себе человека с собственными чувствами, мыслями и мнениями, человека, который не зависит от других и что-то значит сам по себе.

Как случилось, что раньше она никогда не задумывалась об этом, что прежде ей никогда не приходила в голову мысль подумать о людях, которые ее каждый день окружали, даже о собственных родителях?

Ведь что сказала ей сестра Анк? «Быть может, твоей матери столько пришлось испытать, что она избегает разговоров на трудные темы?» И каков был ее ответ? «Что знает дочь о жизни своих родителей?»

Как мог вырваться у нее столь горький ответ, если она знала, что до сих пор никогда не размышляла об этом? И все же разве сейчас она ответила бы иначе? Разве она сказала неправду? Что знает ребенок о жизни других людей? То же самое она могла бы сказать о жизни своих подруг, своей семьи, своих учителей. Что знала она о них, кроме чисто внешней стороны? Да приходилось ли ей говорить хоть с кем-нибудь из них серьезно? В глубине души ей было стыдно, хотя она и не знала, как следует поступить, чтобы что-то узнать о людях. И Кади подумала: «Какой, собственно, толк в том, что я пользуюсь их доверием? Разве я могу помочь им в их затруднениях?» И хотя она понимала, что не знала, как им помочь, она понимала также, какое это утешение и поддержка, если можешь кому-то довериться. Ведь она и сама недавно очень переживала из-за того, что не имела никого, с кем могла бы поговорить «по-настоящему». Разве не этим объясняется чувство гнетущего одиночества, которое охватывало ее иногда? Разве оно не исчезло бы, окажись рядом с ней подруга, которой можно обо всем рассказывать? Кади определенно знала, что мало что сделала для других людей, но ведь и они тоже никогда не обращали на нее внимания.

Кади подняла глаза и заметила, что все это время не слышала никаких звуков. Она снова взялась за книгу и читала в то утро так долго, как никогда еще в лесу не читала.

По своей натуре Кади была девочкой жизнерадостной и охотно разговаривала с людьми. К тому же она больше не чувствовала себя одинокой, если выпадала возможность о чем-нибудь поговорить. Хотя, впрочем, это не так — чувство одиночества заключалось в чем-то другом.

Ну вот, она снова задумалась. Пожалуй, из-за того, что все время крутишься вокруг одной точки, еще больше тупеешь. Кади мысленно шлепнула себя и посмеялась над такой глупостью: теперь, когда она вообще не слышала упреков со стороны, ей их, видимо, не хватало и она сама их выдумывала.