Последний танцор

Эддор наблюдал, как аэрокар заставили сесть. Кто-то внутри, очевидно, пытался управлять им вручную. Водитель, скорее всего, попадет на Общественные работы, если только его не казнят как идейного противника режима. Прошло почти десятилетие с тех пор, как был принят закон, запрещающий самостоятельно управлять транспортом в пределах юрисдикции Транскона — Трансконтинентальной Автоматической Системы Транспортного Контроля, — которая сегодня охватывала почти всю Землю.

Через несколько минут после того как аэрокар и преследующие его миротворцы скрылись из виду, Эддор с некоторой долей раздражения проговорил:

— Если окажется, что нашего гостя невозможно спасти, может быть, это и к лучшему.

Секретарша согласно кивнула и оставила его одного.

5

Когда мир вокруг него наконец приобрел очертания, Седон понял, что его куда-то перевозят. С трудом прорываясь сквозь пелену транквилизаторов, он попытался наладить свой слуховой нерв. Голоса были слабыми, далекими и едва различимыми. И все равно он услышал достаточно, чтобы усомниться в том, что это слова из языка шиата. Его мыслительный процесс оставался расплывчатым, но все равно услышанное немного успокоило его; если мужчины и женщины вокруг не говорят на шиата, значит, он все еще находится среди варваров.

Не понимая смысла слов, он все-таки запоминал их на будущее.

Чьи-то руки подняли его и закрепили на теле какие-то ремни. Затем последовал короткий период мягкого ускорения, прижавшего его к поверхности, на которой он лежал. Как ни пытался, он не мог открыть глаза, как ни напрягался, не мог пошевелить даже мизинцем. Седон изо всех сил старался заглушить свой страх, но и в этом не преуспел.

Откуда на этой проклятой Силами Зла планете-тюрьме взялся летательный аппарат?!

Когда протяженная волна заглушаемой наркотиками боли схлынула, Седон почувствовал себя калекой — координация мышц и нервной системы практически отсутствовала.

Эти люди, кем бы они ни были, ничего не знали о том, как лечить Танцора. Такая мысль мелькнула на периферии его сознания, пока он систематизировал информацию.

Если присутствие охранников у дверей его палаты что-нибудь означает, он в такой же степени заключенный, как и пациент. Охранники его заинтересовали. Их было трое, и они менялись по три раза за сутки. Тот, что наблюдал за Седоном по ночам, немного его беспокоил. Его черты казались смутно знакомыми, но за долгие часы наркотического полусна Седону так и не удалось вспомнить, где он мог видеть это лицо.

Два раза они пытались допросить его, вводя в кровь препараты, полностью лишающие контроля. Один из них делал его сонным и веселым, а второй придавал яркости всем цветам в комнате и вызывал галлюцинации. Даже если бы они говорили на шиата, эти попытки не увенчались бы успехом. Обращаясь же к нему на различных языках, которых Седон не знал, допрашивающие только впали в полное расстройство. Седон догадался об этом по их голосам.

На восьмой по его подсчетам день, после того как он сюда прилетел, Седон впервые проснулся бодрым и с ясной головой. Еще не все органы чувств пришли в норму, и он не смог бы Двигаться, даже если бы от этого зависела его жизнь. Но мысли его уже приходили в порядок, а память, нарушенная уколом китжана и наркотиками, применявшимися для допроса, начала восстанавливаться.

И первой четкой мыслью Джи'Суэй'Ободи'Седона за тридцать семь тысяч лет стала мысль о мести. Со своей кровати он смотрел на неестественно неподвижное лицо гвардейца Миротворческих сил Сэмюэля де Ностри, человека, который вырвал у него из рук ключ от вневременного шара, сломав ему пальцы, и с наслаждением думал о том, как медленно и мучительно будет его убивать.

Максимилиан Бошан мало заботился о своей внешности. Он рано облысел, но не стал обращаться к биоскульптору. Низенький, плотный, суетливый лингвист включил ручной компьютер, склонился над изголовьем кровати и улыбнулся пациенту.

Не дождавшись ответной улыбки, Бошан позволил себе более внимательно присмотреться к «гостю». Кожа оливкового цвета вызывала ассоциацию с выходцами из Латинской Америки. Возраст на первый взгляд немного за тридцать. Трудно поверить, что совсем недавно, где-то с неделю назад, тот находился на грани жизни и смерти. Сегодня он выглядел как реклама преуспевающего биоскульптора. Взгляд карих пронзительных глаз вызывал беспокойство. Они редко моргали и постоянно перебегали от Бошана к гвардейцу, дежурившему у дверей, и обратно к Бошану. Лингвисту запомнились и мелкие детали. В первую очередь аристократически длинные и изящные пальцы. Несколько десятков лет назад, до появления медботов, с такими пальцами «гость» мог бы стать первоклассным хирургом. Мускулы легко скользили под его кожей, такой гладкой, какую Бошан встречал только у детей или у стариков сразу после регенеративного лечения. Лицо пациента было полностью лишено волосяного покрова, как будто он только что произвел депиляцию, а волоски на руках казались совсем тонкими и светлыми.

Бошан присел на край постели. Он не думал, что установление контакта займет у него много времени. Лично он свободно говорил на восьми языках, а благодаря вживленному в череп инскину имел почти мгновенный доступ к любому языку, известному человечеству. Его немного удивило, когда он получил инструкцию ограничиться французским. И все же это не станет большим неудобством, если пациент пойдет на контакт.

Пациент пошел на контакт с неожиданной готовностью. Вначале это приятно обрадовало лингвиста, но чем дальше заходил процесс, тем сильнее раздражался и злился Бошан.

Ровно в 3.30 пациент внезапно прервал сеанс, и лингвист покинул палату, трясясь от страха и негодования.

Комната, где Седон окончательно пришел в себя, была большой, светлой и почти пустой. Здесь стояла кровать, под ней небольшое приспособление, которым он должен был пользоваться, когда мочился; еще были дверь и потолок, излучающий свет в том же спектре, что и солнце этой системы. Имитация была неплохой, хотя и не такой яркой, как настоящее солнечный свет. Человек-охранник просто стоял у дверей, постоянно наблюдая за пациентом. Его присутствие бесило Сед она до такой степени, что он едва позволял себе задуматься над этим.

Слишком большую часть своей жизни он провел в заключении или под надзором.

Круглый, лысый коротышка, посланный побеседовать с ним, оказался скучным и предсказуемым типом; Он хотел обучить. Седона своему языку и выучить язык Седона. Для этого он пользовался приспособлением, записывающим слова пациента, и сравнивал их со словами своего языка, чтобы тот их выучил. Приспособление показывало в воздухе образы предметов, помогая им подобрать слова к различным картинкам и действиям. Вначале шли части человеческого тела, потом последовали образы мужчины и женщины, выполняющих различные функции. Сидящие, бегущие, поднимающие и роняющие что-то. Едящие, пьющие и — очевидное смущение коротышки при этой демонстрации порядком позабавило Седона — справляющие нужду. Значит, они не очень-то цивилизованный народ, раз у них до сих пор существуют табу на естественные функции человеческого тела.

Некоторые картинки Седон вообще не мог понять. Одна, например, показывала мужчину и женщину, прижавшихся губами друг к дружке; следом две женщины в той же позе, а потом двое мужчин. Было ясно, что коротышка придает этим образам какое-то особое значение — когда они появлялись, он наблюдал за Седоном более внимательно, чем обычно. Должно быть, эти картинки отображали эротическую сферу жизнедеятельности аборигенов.

Они перешли к одежде, потом к различной мебели. Кроме «стула» и «стола», остальным предметам Седон не мог дать никакого названия, хотя, судя по тому, как пользовались ими люди, становилось ясно, что это именно мебель. В таких случаях он выслушивал предложенное слово, но не давал соответствующего своего. Для «кровати» он нашел слово, хотя знал только одно для нескольких типов мебели, предназначенных для сидения. То же самое касалось большинства транспортных аппаратов, показанных ему — различные типы летающих, крылатых машин вроде той, что доставила его сюда, и еще одна поменьше, какая-то обрубленная, главной задачей которой была транспортировка по земле. Это средство передвижения имело четыре колеса, а другое, совсем маленькое и удерживающееся в вертикальном положении при помощи небольшой металлической ножки сбоку, — всего два.