Заколдованная земля

Первые примчались к обрыву лошади. Один из жеребцов, разбежавшись, сорвался через край пропасти. Падая, блеснуло его тело. Я видел, как перевернулось оно в пространстве и упало в туманную глубь.

Остальные бежали, фыркая и дрожа, вдоль обрыва, свободной рысью, одна за другой. Но огонь алчно близился с обоих боков. По временам дым, нанесенный ветром, окутывал все. Вспыхивало бледное пламя, длинными полосами неслось оно вперед, дождем искр перескакивало через промоины, подобно живому существу. Огненный круг постепенно суживался.

Животные, нагромоздившись над обрывом, поднимались на дыбы, обертывались назад, хотели бежать от пропасти, но задние, которых огонь преследовал по пятам, неодолимо теснили передних к обрыву. И в этой кишевшей и теснившейся массе поднимались, как острова, хоботы мамонтов, которые свивались и крутились, подобно гигантским змеям.

Наконец, первый карибу, теснимый сзади, был сброшен вниз. За ним последовали два-три быка. Потом настал сплошной водопад тел, которые разбивались внизу.

Раненые животные с перебитыми членами, издыхая, ревели, рычали, стонали, хрипели.

Мрачные женщины гак-ю-маков равнодушно смотрели на это страшное побоище.

Особенно грустное зрелище представляли мамонты.

Несчастные великаны стояли уже в дожде искр, и в клубах дыма, полузадушенные и ослепленные. Матки телом защищали своих молодых. Их косматая шерсть загоралась от жара. И, наконец, не решаясь прорваться через огонь, и они последовали за другими.

Я почувствовал припадок жестокой ненависти к дикарям при взгляде на это невиданное истребление. Мне хотелось кричать. У меня захватило дыхание, когда я увидел, как падает первая жертва. Надежда, бледная, с крепко сжатыми губами, отвернула голову, чтобы не видеть всего.

Но что же делать? В первобытные времена научился человек этому простому способу охоты от пещерных гиэн. Он усовершенствовал его, благодаря огню. Он прост и очень действителен. Сострадание — понятие здесь незнакомое и излишнее.

XXXIII.

Орды разделили поровну добычу последней общей охоты и разошлись без всяких церемоний.

Долгий день между тем уже клонился к концу. Солнце погружалось за зубчатый южный горизонт и пряталось все дальше и дальше. Наступила пора изумительных зорь, которые раскрашивали небо роскошной гаммой красок. Небесный купол над нами был то янтарным, то цвета мальвы и жемчужно-белым, то шафранным и лиловым. Глаза наши с наслаждением любовались этими цветными сумерками.

Теперь великая ночь уже двинулась в поход и победоносно приближалась. Во время непогоды мы беззаботно сидели в своих теплых пещерах. Мы снова взялись за работу, готовясь к отъезду.

Гак-ю-маки о нас почти забыли. Они сушат мясо и укладывают его в особые отверстия в скалах. Заслуживает упоминания, что некоторые пещеры сохраняют свежее мясо не испортившимся целую зиму. Но ходить в эти места нам не было позволено. Я не мог узнать, в чем кроется причина консервирующего свойства этих пещер.

Однажды мы шли сумрачным кедровым лесом. Гак-ю-мак, который нас вел, легко двигался в двух шагах впереди нас с копьем в руке и с каменным молотом за поясом. Ветер шумел в кронах кедров. Редкие снежинки кружились между стволами.

Каму выдала Фелисьену одну лесную тайну. Есть одно таинственное место — табу. Только опытные охотники знают его. Потом он узнал, что это место, куда мамонт уходит умирать, когда чувствует свои последние минуты.

Мамонтово кладбище... Мы должны видеть его. Каму, до сих пор еще большая любимица у молодых гак-ю-маков, склонила одного из них провести туда меня и Фелисьена.

Мы старательно вооружились, наполнили мешки запасами и отправились в лес. Кедровый лес троглодиты называют «кья-мун».

Два дня уже продирались мы непроходимой тайгой, местами болотистой, полной моха и ям с коричневой водой, местами сухой, полной пожелтевшей хвоей. Мы перелезали через корни и буреломы, переходили через ручьи. Наконец, мы нашли мамонтовую тропинку. Гак-ю-мак шел в двух шагах впереди нас и, казалось, был полон мрачной заботы. Ночью мы построили себе шалаши из хвои, зажгли костер и испекли мясо. Мы предложили провожатому мяса. Он взял его, съел, но остался угрюмым и недружелюбным, как и прежде.

Кедровые шишки также созрели, и испеченные в золе орехи были замечательно вкусны.

Лес становился все непроходимей. Тропа пропала между мхами и валежником.

Мы отбрасывали целые занавеси седого усатого мха, висящих на сухих деревьях; лезли настоящим тоннелем, который образовался из упавших деревьев, лежавших на холмах и скалах. Потом наш путеводитель снова нашел след — след одинокого мамонта, пробиравшегося целиной. Куда он шел? Не был ли это старый опасный отшельник, выгнанный стадом? К такому приближаться опасно. Мы усилили нашу осторожность, приготовив оружие.

Вдруг стены оврага, по которому мы шли, расступились. Открылся широкий амфитеатр. Его боковые склоны покрывал редкий узловатый лес. Этот лес был мертв.

Не двигаясь, стояли тут ряды белых кедров, простирая, как призраки, голые ветви. И внизу, в долине, стоял такой же мертвый лес. Там и сям зияли темно-коричневые трясины.

Тут было кладбище, огромный склад костей, заполнявших долину. Можно было видеть где целые, где развалившиеся скелеты, сотни тысяч превосходных клыков, полупогрузившихся в мох, огромнейшей цены слоновую кость. Здесь лежали настоящие клады. Целые тысячелетия никто не трогал их. Гак-ю-маки никогда не пользовались слоновой костью мамонта, которого они не убили сами. Здесь царила тишина могилы.

Мы уселись на краю чащи, так как наш проводник не решался делать ни шагу дальше. Молча рассматривали мы амфитеатр смерти. Приближался вечер.

Кровавый свет вечерней зари ложился над южным краем долины и сумрак быстро прокрадывался в котловину.

И тут я увидел его. Он стоял неподвижно, как камень, у белого пня. Это был столетний исполин. Его бахрома посерела от возраста; его хобот висел вяло, и все животное казалось лишь поднятым трупом. Здесь, на великом мамонтовом кладбище, терпеливо ждал он своей последней минуты. Погнутся столбы его ног — и великан рухнет, чтобы его кости смешались с прахом предков.

Только в эту минуту заметил я черные точки на ветвях деревьев. Это были вороны, которые сидели в молчаливом ожидании... Наше любопытство было удовлетворено в высшей мере. Возвращались мы домой на этот раз другой дорогой.

И вдруг, я вскрикнул так, что Фелисьен испугался. И тотчас я подал ему предмет, поднятый с земли. То был обрывок полуистлевшей пеньковой веревки.

— Откуда она взялась тут?

— Машина! — крикнул Фелисьен.

Такова же была и моя первая мысль! Возможно, что здесь мы найдем воздушную машину Алексея Платоновича.

Фелисьен уже бросился в чащу. Я последовал за ним, оживленный, полный внезапно воскресшей надежды.

Но, о ужас! Перед нами, наполовину погрузившись в мох и хвою, лежали три человеческих скелета. Их черепа были разбиты ударами молота. Остатки истлевшей одежды безошибочно говорили о том, что это были европейцы...

Я искоса посмотрел на гак-ю-мака. Троглодит отвернулся. Мне показалось, что глаза его блеснули зловещим огнем, но скоро погасли.

С ближайшего кедра спускалась веревка и обрывки шелковой ткани. Из мха торчал кусок доски, на котором виднелась металлическая пластинка. Я очистил доску. Буквы были видны ясно и отчетливо.

А. Е. Е. S. Р.Х.Р. 1896.

Руки у меня опустились. Фелисьен побледнел. Андрэ!.. Стриндберг!.. Френкель!.. Эти три скелета!..

Это была новая тайна, которую скрывала «Заколдованная земля»!..

XXXIV.

Эти буквы значили: «Andrees Polar Expedition», — смелая экспедиция, которая 11 июля 1897 г. оставила залив Виго на Шпицбергене и никогда больше уже не возвратилась в Европу. Шар «Ornen»[3] поднялся, исчез из глаз зрителей на севере, и с того времени осталось свободное поле для смелых гипотез. Три храбрых шведа исчезли с аэростатом; три героя, первые из людей, осмелившихся взять приступом по воздуху неприступные тайны полюса.

3

Орел.