Остров

Он снова церемонно поцеловал мне руку и поднялся.

– Что ж, до следующего раза…

Долорес была удовлетворена.

– Не хочет понять, что надоел мне. Между нами все кончено, а он вдруг принимается ворошить пепел.

Муж Эллен наполнил бокал Долорес.

– Как вспомню, какой я была дурой… Представь себе, я устраивала ему сцены на людях. Это был лучший способ заставить его важничать еще больше… А с тех пор как я перестала обращать на него внимание, он начал преследовать меня. Если бы он только знал, как он мне опостылел!

Нашей беседе снова помешали: женщина в костюме от Шанель, которая рассказывала про солдата, поцеловала Долорес и пригласила нас назавтра в свой бассейн.

– Мы с Клаудией предпочитаем море. Отчего бы и тебе не пойти с нами?

– Куда?

– На пляж. А пообедаем в закусочной.

Впервые за долгое время кто-то решал за меня, и я прониклась безграничной благодарностью к Долорес. Сначала в Торремолиносе я чувствовала себя, как ребенок в незнакомой обстановке, и по прошествии нескольких часов подумала, что, очевидно, придется запастись решимостью и избавиться от назойливых знакомых, если я хочу быть свободной, однако я забыла, что это не Париж, а Малага, где все совершенно бескорыстно готовы к твоим услугам.

– Мы почти соседи, – сказала мне женщина. – Если хочешь, я заеду за тобой в одиннадцать.

Когда она нас оставила, я спросила у Долорес, кто это, и узнала, что женщину зовут Магдой. Муж ее разбогател в Бразилии, и они круглый год живут в Торремолиносе на его доходы.

– Он мнит себя художником. Если попадешь к ним в дом, не вздумай критиковать картины, а то можешь влипнуть… Как-то я сказала, что они ужасны, а выяснилось, что это его работы.

Рыжеволосый парень взял гитару и пропел грустную песню на английском языке. Под светильниками шептались и целовались пары. Валтасар по линиям руки гадал иностранке. Муж Эллен со своей невозмутимой улыбкой продолжал откупоривать бутылки.

– Ну как? – спросил Рафаэль. – Тебе хорошо?

Я успокоила его жестом и, чтобы не разговаривать, взяла предложенную рюмку. Рядом курила погруженная в себя Долорес. Я поискала глазами Лауру и Романа, но они, видимо, уже скрылись.

За столом лысый объяснял иностранцам, что испанцы темпераментные, подверженные бурным взрывам бешенства люди. «Вы народ практичный, разумный. Не то что мы. Сегодня мы сжигаем храмы, а завтра поклоняемся им. Мы не способны работать, если нас не погоняют палкой. Это верно, что каждый народ имеет то правительство, какого он заслуживает…» Белокурая американка возразила ему, сказав, что она всегда была и будет против всякой диктатуры, в какие одежды она ни рядилась бы. «Я лишь хочу, чтобы душа вашего народа оставалась неизменной. Народ Соединенных Штатов потерял свою душу. Мы только и отдыхаем, приезжая в Испанию…» Она уже обращалась ко мне, и я сухо заметила ей, что испанцы дорого платят за этот отдых. Я устала вечно слушать одну и ту же песню, одни и те же глупости и поэтому встала из-за стола. Долорес последовала за мной.

– Они несносны… Умирают от скуки в своей стране и налетают на нашу, как саранча… Давай прокатимся?

Взяв меня под руку, она пошла к своей машине. Луна брела над морем меж кудрявых облаков, и был слышен лишь шум волн, бьющих о берег.

– Оставаться здесь – значит попусту терять время. Когда собирается больше трех человек, беседа теряет интерес.

Долорес опустила верх машины и повязала голову шелковым платком. В темноте ее глаза блестели, как у кошки.

– В Кариуэле есть бар, который открыт всю ночь. В это время там много народу. Можем съездить и мы, как ты считаешь?

Я согласилась; фары машины проложили световой тоннель в ночной темноте. Было так хорошо мчаться, чувствуя на лице соленый ветер, зная, что это только первый день каникул. Все спало в этот час: плантации тростника, каменные стены, банановые рощи. Дорога шла в гору, и время от времени перед нами открывался вид на море. В течение нескольких секунд хандра улетучилась.

Поначалу я решила, что Долорес хочет чем-то поделиться со мной, но скоро поняла, что она бежала из Баондильо по тем же причинам, что и я. Улица Сан-Мигель была почти пустой. На площади Долорес затормозила у «Центрального» и зашла туда. Она тотчас вернулась, объяснив, что назначила здесь свидание с одним другом; объехав цветники, мы остановились у «Эльдорадо».

– Может быть, он здесь. Я сказала ему, что освобожусь к часу. Бедняге надоело ждать.

Обстановка заведения напоминала восточный дворец. На террасе пары с воодушевлением танцевали «ча-ча-ча». Мы выпили в баре виски, Долорес здоровалась со знакомыми. Молодой человек с ресницами, как веера, расцеловал ее в обе щеки. Несколько минут мы разглядывали посетителей, но друга Долорес среди них не оказалось.

Шоссе тянулось, блестя, словно рыбья чешуя. Долорес прекрасно вела машину, разутой ногой регулируя газ, и, когда показалась Кариуэла, свернула в первый же проулок. Потянулась грунтовая, вся в буграх и колдобинах дорога, которая вела прямо к берегу, и теперь мы продвигались, подпрыгивая и раскачиваясь из стороны в сторону. Хотя предместье было заселено простым людом, разгул туризма и здесь давал себя знать: светящаяся надпись оповещала об «экзистенциалистском гроте», а справа несколько строящихся отелей поднимали вверх свои гигантские, белевшие во тьме скелеты. Дома рыбаков мирно спали. Долорес пересекла улицу и поставила машину у кромки прибоя.

– Пошли. Это рядом.

Подул свежий ветерок. Двое жандармов патрулировали с карабинами за плечом. Луна только что скрылась за парусами целой флотилии облаков, и мы пробирались к бару ощупью. Это была рыбачья лачуга с тростниковым потолком, слабо освещенная единственной лампочкой. Когда мы вошли, пьющие у стойки внимательно оглядели нас. Долорес была в брюках и плотно облегающей блузе, на голове у нее по-прежнему красовался платок; на мне был костюм из темного шелка, и я почувствовала себя туристкой, разгуливающей по веселому кварталу. Хозяин принес нам бутылку мансанильи. «Вон ту старуху, что в углу, зовут Бетти, – прошептала Долорес – Ей семьдесят два года, у нее целая орава внучат, а она все еще ходит сюда».

Мансанилья была сухой, и я выпила ее залпом. Толстый американец дрых после попойки на пляже. Его жена тщетно пыталась разбудить его и наконец, безнадежно махнув рукой, заказала новую порцию коньяку. Бетти кокетничала со своим очередным дружком, и Долорес сказала, понизив голос: «Люблю наблюдать разлагающихся буржуа».

Я спросила, часто ли она бывает здесь, и, помедлив, она ответила: «Приличные бары мне наскучили. Богачи хотят изведать все, но с условием, чтобы их никто не видел за этим занятием. А здесь люди теряют совесть…»

Подошел цыган предложить контрабандные часы, и мы дали ему на рюмку, чтобы отвязаться от него. Долорес закурила сигарету и пыхнула дымом:

– Ты не в ладах со своим мужем, да?

– Да.

– Я это поняла… Мы с тобой не рождены для замужества.

Смеясь, я спросила, для чего же мы рождены.

– Не знаю. Иногда я часами думаю об этом и не нахожу ответа. И все же мы стоим больше мужчин.

Я сказала, что в любых ситуациях мы оказываемся сильнее и, обнаружив это, не можем им простить.

– У женщин слабая память, и уж если они забывают, то основательно.

Долорес сказала, что любопытно было бы послушать разговор между нашими мужьями:

– Интересно, что говорят о нас Рафаэль и Роман, как ты думаешь?

– О, – заметила я, – они не так откровенны.

Остаток ночи мы почти не говорили. Мансанилья понемногу оказывала свое действие, и сон совсем пропал. К нашему столу подошла Бетти и, давясь от смеха, рассказала о своей беседе с лейтенантом жандармерии, который явился к ней от имени местных жителей с просьбой оставить в покое рыбаков.

– Я сказала, что только в одном Торремолиносе потратила больше денег, чем правительство моей страны во всей Испании, и он заткнулся… Бедняга не знал куда деваться!

По пляжу шли женщины с корзинами и ведрами. Приближалось время возвращения рыбачьих лодок, и надо было нести рыбу в ледники. Был тот странный предрассветный час, когда бодрствуют только те, кто встал спозаранку, и те, кто провел ночь без сна. Ночь еще не кончилась, а солнце уже окрашивало горизонт.