Остров

– Тост, тост! – требовали громкие голоса.

Монголоид взял за горлышко вторую бутылку и, к его удовольствию, пробка выскочила сразу.

Я спросила Лауру, кто он такой, и она прошептала, поднеся платок к губам:

– Тс-с-с. Не так громко… Кажется, это ее муж.

Последний раз я ела кокинас[5] много лет назад – это было еще до войны, когда я ездила с родителями в Пало. И теперь я поглощала кокинас с жадностью. Шампанское и полутьма создали иллюзию интимности. Рафаэль кокетничал с двумя американками и после иронического тоста за здоровье супруга дамы из Лос-Анжелоса рассказал о случае в одном из каталонских городов: тамошним женщинам надоело терпеть неверность мужей, и они решили поджечь гостиницу с иностранками.

– Рыбаки теперь уже не рыбачат… Немки от них без ума, и в конце курортного сезона каждый обзаводится мотоциклом и разъезжает по городу в синем костюме и в дорогом плаще.

Валтасар сказал, что в Торремолпносе происходит то же самое. Летом работают только старики.

– Раньше испанцы славились своей беспечностью. Но, с тех пор как сюда нагрянули американцы, они стали материалистами. Теперь все делают только за деньги.

– О, нет, нет, – запротестовала белокурая сеньора. – В моей стране люди не знают экономических трудностей, но они много несчастней, чем здешние жители. Испанец хранит честь и гордость…

Каждый приводил свои доводы, но договориться они не могли, и какая-то женщина в костюме от Шанель вмешалась, чтобы рассказать, что произошло с ней на пляже.

– …Вечером я шла под руку с Эллен, а какой-то солдат из тех, что стоят в лагере Бенитес, подошел и без лишних разговоров схватил меня. Верно, Эллен? – Жена амфитриона утвердительно кивнула. – Я закричала, требуя оставить меня в покое, и – бог ты мой! – у него глаза на лоб полезли… Он стал краснее перца и сказал, знаете что? «Простите, сеньора, я думал, вы англичанка!»

Раздался дружный смех. Эллен перевела рассказ своему супругу.

– А каков был из себя солдат? – поинтересовалась Лаура.

– Неужели ты думаешь, детка, я успела разглядеть?

– А я так всегда успеваю.

– Сравнила! Ведь ты свободна… А у меня есть муж, и я его очень люблю. Мы же любим друг друга, Мигелито?

– А мне хотелось бы знать, какого дьявола вы с Эллен вечером торчали на пляже? – сказал Рафаэль.

– У-у-у, какой умник… Гуляли, представь себе. Или ты считаешь, что две женщины не могут немного прогуляться?

Валтасар с шутовским видом ударил ложкой по столу.

– Все это кажется мне очень подозрительным… А не столковались ли вы с ним заранее?

Хозяин закусочной принес чанкетес, и, пока супруг Эллен угощал нас, Лаура сплетничала о собравшихся, рассказав попутно о себе. Она была когда-то замужем за агентом по продаже недвижимости, но их союз не продлился и двух месяцев: «Этот бестия хотел приучить меня ложиться спать в десять часов вечера. Несколько недель я терпела, а потом сказала ему: «Подожди, я схожу позвонить». Наверное, он до сих пор ждет».

Женщина с пепельными волосами действительно оказалась Долорес Велес. Я видела ее пятнадцать лет назад, когда она играла в «Покинутой» и в «Веере леди Уиндермиер», и критика считала ее наиболее одаренной преемницей Ксиргу. Я не нашла в ней никакой перемены. Только разве крашеные волосы и выражение усталости в очертании губ. Я сказала Лауре, что восхищена Долорес, но та сделала вид, что не поняла меня.

– Да, когда-то она была хорошей актрисой… Но сейчас почти не выступает. У нее плохие отношения с Романом, ее мужем, и она уже не та…

Она рассказала, что Роман – врач, работает в Мадриде, и, если Долорес не выезжает на гастроли, они всегда проводят лето в Торремолиносе.

– Он изумителен… Один из тех мотов, что способны спустить за ночь десять тысяч песет. Я вас потом познакомлю. Вон он, напротив, курит гаванскую сигару…

Взглянув в сторону, куда указывала Лаура, я увидела спортивного типа мужчину, загорелого, с почти лысым черепом, более похожего на уже несколько потрепанного сердцееда и краснобая, чем на врача. Наши глаза встретились, и он перевел взгляд на Лауру, потом послал ей воздушный поцелуй.

– Он гениален, – прошептала Лаура. – А Долорес я терпеть не могу.

Я же, напротив, горела желанием познакомиться с ней, но в течение почти получаса была вынуждена беседовать с торговцем пушниной, большим почитателем статей Рафаэля. Он подошел ко мне представиться как человек, у которого со мной много общих знакомых. «По-моему, только в таком городе, как Париж, можно жить полной жизнью, как вы считаете? Прошлой весной я несколько дней гостил там, а когда вернулся, Мадрид показался мне деревней. Большой, но все же деревней».

Желая охладить его, я сказала, что мне Париж не нравится, но мне это не удалось.

– В такой столице, как Париж, каждый развитой человек может найти развлечение по вкусу, – сказал он. – Кино, например…

– Я никогда не хожу в кино.

– Или чтение…

– Я и не читаю.

– Беседы с друзьями…

Я сказала, что лучше чувствую себя в одиночестве.

– Вижу, что вы похожи на меня. Посидеть дома, послушать пластинки…

– У меня нет пластинок.

Он туповато воззрился на меня.

– Вы помогаете мужу?

– Нет.

– Чем же вы занимаетесь?

– Сплю.

Я говорила совершенно серьезно и воспользовалась его растерянностью, чтобы смыться. Клаудия, сказала я себе, ты была бесподобна. На другом конце стола засмеялась Долорес, и я подошла к группе, окружавшей ее. Какой-то юнец щелкнул зажигалкой, чтобы дать ей прикурить, и я услышала ее низкий голос: «Постарайтесь не спалить мне ресницы, хорошо?» Мне показалось, что я снова вижу Долорес на сцене в пьесе Бенавенте или Уайльда, и сердце мое замерло. Рафаэль поспешил представить нас:

– Долорес. Моя жена.

Я протянула ей руку, но она, словно не заметив ее, обняла меня за талию.

– Твой муж много рассказывал про тебя, – сказала она. – Не хочешь присесть?

Ее выгнутые дугой брови четко выделялись над светлыми глазами. Несмотря на складки у рта, Долорес показалась мне невероятно красивой.

Она спросила меня, надолго ли я приехала в Торремолинос, и я сказала, что это зависит от Рафаэля.

– Газета направила в Париж другого корреспондента. Мы еще не знаем, куда теперь пошлют Рафаэля.

Долорес молча курила, потом пригубила шампанское.

– Эллен прекрасная женщина, – проговорила она. – Искренняя, умная, откровенная… Мне бы хотелось, чтобы ты побеседовала с ней.

– Похоже, что ее муж – несчастный малый.

– Каждый муж – несчастный малый. Идея этого ужина – насмешка над ним. Эллен его презирает.

Пока мы беседовали, ее лицо смягчилось. Потом она показала на Романа:

– Вон тот павиан – мой. Не поверишь, но я была влюблена в него. Я ревновала, когда он изменял мне с какой-нибудь девкой… Вскрывала его письма, подслушивала телефонные разговоры. Пока однажды не сказала себе: «Долорес, ты совершенная дура. Тебе скоро стукнет сорок, а ведешь ты себя как девочка». В один день я разлюбила его. Теперь его очередь страдать…

Рафаэль рассказывал новый антиправительственный анекдот, и почти все придвинулись к нему. Любовники Эллен метали бисер перед ее мужем. Словно догадавшись, что речь идет о нем, Роман подошел к нам и сел рядом.

– Обворожительная Клаудия, – сказал он, целуя мне руку.

Он был похож на озорного, избалованного мальчика и улыбался, уверенный в собственной неотразимости, жеманно, как мужчина, привыкший к успеху у уличных женщин.

– Я не знаю, что тебе рассказывала про меня Долорес, но ты все равно ее не слушай. Я трудолюбивый, опытный врач и почтенный глава семьи…

– Кажется, мы с Клаудией беседовали вдвоем, – заметила Долорес. – Ты не мог бы хоть ненадолго оставить меня в покое?

Роман посмотрел на нее без злобы, но с выражением, которого я тогда не поняла, и пожал плечами.

– Я подошел не к тебе, – возразил он.

5

Съедобные моллюски.