Страница 125 из 150
Елена спит таким мертвым сном, что, если бы я не тряс ее, звонок будильника ни за что бы ее не разбудил. Прежде чем она открывает глаза, на ее лице появляется гримаса недовольства и отвращения. Я бы хотел никогда не будить ее только из-за одной этой гримасы. Она видит, что я тоже начинаю одеваться, и просит меня не вставать и не провожать ее.
— Зачем тебе меня провожать? — говорит она. — Я и одна могу добраться до станции.
Я не знаю, чего больше в ее словах — нежности или притворства, потому что она прекрасно знает, что я ни в жизнь не останусь в постели, когда она уезжает. И потому я злюсь.
— Как это зачем? — отвечаю я. — Я же должен тебя проводить.
— Почему должен? Ты еще можешь часок полежать.
— Именно поэтому и должен. Обязан проводить тебя.
Этот глупый спор повторяется каждый день. Если бы я с самого начала, в самый первый раз, не пошел ее провожать, было бы лучше. Для нее и для меня; для обоих. Если бы, вместо того чтобы вставать вместе с ней, я лежал в постели, заложив руки за голову, Елена, перед тем как уйти, поцеловала бы меня, довольная тем, что приносит жертву. И я, растроганный и благодарный, тоже поцеловал бы ее. Мысль, что я провожаю ее по обязанности, а не потому, что просто забочусь о ней, отравляет наши чувства. Теперь она, возможно, и хотела бы уезжать одна, и не боялась бы темноты пустых улиц только из-за того негодования, которое поднимается в ней при мысли, что провожать ее меня толкает холодное чувство долга. Так в наши отношения входит досадная фальшь, даже больше того, подозрение, что мы просто-напросто еле терпим друг друга. Но я люблю Елену, и когда вспоминаю о первых днях нашей супружеской жизни, нисколько не сомневаюсь, что провожаю ее не только по обязанности.
Мне бы очень хотелось, чтобы Елена не работала, чтобы она спокойно хлопотала по дому и думала только о нашей семейной жизни. Если бы мне побольше зарабатывать!.. Наверно, я был бы даже рад уезжать на заре, как сейчас Елена, мне было бы приятно оставлять ее спящей в нашей постели, и мы, конечно, были бы гораздо счастливее. Разве мы решили жить вместе не для того, чтобы быть счастливыми? Не важно, если нам пока не удалось осуществить почти ничего из того, о чем мы мечтали. Я не уповаю на то, что когда-нибудь мы с Еленой будем жить в собственном доме, отправимся в далекое путешествие или заимеем дачу, но даже в том доме, в котором мы живем, в этом старом, холодном, угрюмом доме, мы тоже могли бы быть счастливы, если бы Елена не уезжала на заре.
Под вечер, после работы мне не под силу сидеть дома одному. Я выхожу, нехотя слоняюсь по центральным улицам, останавливаясь у каждой витрины, иногда даже загоняю себя в кино и сижу там, не глядя на экран. Мне отчаянно хочется семейных радостей, уюта, хочется, чтобы у меня была жена, моя жена.
Когда вечером приезжает Елена, мне хочется чувствовать себя счастливым, и я целую ее, едва она выходит из вагона, как будто мы встречаемся после долгой разлуки.
— Ну вот ты и дома! — говорю я. — Как ты себя чувствуешь, милая?
Елена опирается на мою руку, и мы идем к выходу.
— Как я устала, — говорит она.
Больше она не произносит ни слова. И эта фраза выскакивает у нее механически, потому что в ответ на мои слова она никогда ничего другого не говорит. И взгляд у нее блуждающий и туманный.
— А я такой ужин приготовил, — говорю я ей, — и даже банан тебе купил.
— Мне бы сейчас только до постели… Как же я устала, — повторяет она и больше уже ничего не говорит до самого дома. Я тоже ничего не могу придумать. Я очень хорошо знаю, как она устала, и чувствую себя виноватым.
А ей как будто все не важно. И то, что она вернулась домой, и что опять видит меня, и моя радостная встреча, и моя заботливость. Может, она даже думает, что муж должен уметь заработать столько, чтобы жене не приходилось подрабатывать на прожитие, чтобы он был в состоянии преподносить жене меха, драгоценности, симпатичный домик, а не один неизменный банан? К черту! Если уж она так презирает меня за то, что я мало зарабатываю, почему бы ей не сбежать с любовником? Но Елена не презирает меня, и, конечно, у нее нет мыслей, которые я ей приписываю. Просто она действительно очень устала. Так устала, что даже не в силах сказать мне: я рада, что опять дома, и поблагодарить за банан. Но я ведь тоже устал, и с удовольствием бы лег спать без всякого ужина, и тоже бы хотел поплакаться.
Если бы хоть ночь была в нашем распоряжении! Как хорошо отдаться друг другу, едва проснувшись, когда полоски солнечного света, пробравшись в комнату, постепенно взбираются на кровать… Когда Елена раздевается, чтобы ложиться спать, у нее уже слипаются глаза, и она знает, что завтра ей подниматься до зари. А я знаю, что могу взять ее только сейчас, пока мы еще не уснули, и зову ее подвинуться ко мне поближе, и стараюсь приласкать ее. Только в эти минуты мы и можем побыть вместе. И мы должны это сделать, потому что не сделать этого сейчас — значит упустить случай. Это тоже наш долг, и, обнимаясь, мы с Еленой уже не можем отличить естественное любовное желание от его привычной необходимости. Если я чувствую, что она лишь равнодушно терпит мои ласки, я спрашиваю ее:
— Тебе не хочется?
Она улыбается и говорит:
— Я совсем сплю.
— Значит, тебе не хочется?
— Хочется, только я очень сонная…
И я беру ее чуть ли не в спешке, потому что она равнодушна, да и сам я в глубине души не знаю, зачем все это делаю.
Всю неделю мы ждем воскресенья. Воскресенье — это наш день любви. Мы знаем, что в воскресенье мы можем валяться в постели, сколько хотим, что можем лежать обнявшись, когда солнце заливает одеяло. В этот день мы должны отдаваться друг другу. Иначе придется ждать еще семь дней, пока появится новая возможность. Мы встаем поздно, и тут нам кажется, что уж и день прошел. Нас немножко тошнит от ласк, и мы сердиты от пресыщения.
— Вечером можно сходить в кино, — предлагаю я. Но по воскресеньям людей в кино, как сельдей в бочке.
— А может, сходим на бастионы? — говорит Елена, — Хотя что там хорошего, на бастионах?
— Давай сходим в гости к Лилиане, — снова предлагаю я.
Лилиана — Еленина подруга. Ее муж — служащий и ездит на работу за город. Он тоже каждый день уезжает чем свет, случается, я его вижу на вокзале, когда возвращаюсь, проводив Елену.
— Пойдем к Лилиане… Больше некуда…
В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят два воскресенья. Каждое из них подобно капле воды, единожды в час каплющей на язык умирающего от жажды. Как бы хороша была жизнь, если бы каждый день приносил новые впечатления и знания, открывая какую-то неведомую до сих пор частичку мира. Но наши дни выливаются в одну неизменную форму тоски, их бег казался бы неподвижностью, застывшей в бесконечности настоящего, если бы календарь не уведомлял нас, что уже давно в минувшем мгновенья, за которые прошло и вызрело существование, подобное годичным кольцам растений, окаменевших в тысячелетних слоях под земной корой. Можно было бы взять один день нашей жизни, так же как шприцом берут из артерии каплю крови, и, рассмотрев его под микроскопом, разглядеть в этой крошечной частичке строение всего нашего существования, окоченевшее, неизменное. Чтобы в одной-единственной капле крови мог содержаться секрет всей жизни человека, чтобы в малюсеньком отрезке времени от восхода до заката солнца можно было обнаружить смысл его существования среди других людей! Неправдоподобно!
Иногда, провожая Елену на станцию, встречаясь на еще темных и пустынных улицах с велосипедными фонарями, наблюдая, как отправляются утренние поезда, я спрашиваю себя, почему все это есть? Вопрос, по правде говоря, глупый. Спрашивать об этом — все равно, что добиваться, почему существуют звезды и солнце, почему бьется сердце, почему огонь горячий, а воздух прозрачный, почему на свете существует добро и зло. Я уже давно решил не ломать голову над такими вещами, но я еще не могу не спрашивать себя, почему Елена уезжает на заре, почему уезжают другие люди, чьи фонарики попадаются нам в темноте, почему каждый день отправляются грустные утренние поезда. И мне серьезно кажется, что во всем этом — приговор, перечеркивающий сам смысл жизни: «И будешь ты, человек, добывать хлеб свой насущный в поте лица своего!..» Это — проклятие труда. Почему Елена работает? Почему я работаю? Почему все работают? Хотя все люди на свете живут лишь плодами земли, всеми, какие только были в эдеме, и будут до скончания веков…