Страница 83 из 90
Ее ноздри раздуваются.
— Нет, мистер Браун, не собиралась.
— А как насчет той секунды, когда вы достали из сумочки пистолет и приставили его к виску Шишинского? Вы все еще не собирались его убивать?
Нина поджимает губы.
— Вы должны ответить, — говорит судья.
— Я уже сказала суду, что в тот момент вообще не думала.
Квентин уже пустил первую кровь и отлично это понимает.
— Миссис Фрост, правда ли, что за семь лет работы в окружной прокуратуре вы расследовали две сотни дел о растлении малолетних?
— Да.
— И только двадцать из этих двухсот были доведены до суда?
— Да.
— И только в двенадцати из этих двадцати вы добились обвинительного приговора?
— Все правильно.
— А в этих двенадцати случаях, — спрашивает Квентин, — дети могли давать показания?
— Да.
— И в некоторых из этих случаев слова не были подкреплены вещественными доказательствами, как в деле вашего сына, не так ли?
— Да.
— Будучи прокурором, человеком, имеющим выход на детских психиатров и социальных работников, зная изнутри весь судебный процесс, вы не думали, что смогли бы лучше других матерей подготовить Натаниэля к выступлению в суде?
Она щурится:
— Можно располагать всеми возможностями на земле и все же не суметь подготовить к этому ребенка. Действительность, как вам известно, такова: правила для суда составлены так, чтобы защищать не детей, а подсудимых.
— К счастью для вас, миссис Фрост, — сухо заключает Квентин. — Вы бы назвали себя убежденным прокурором?
Она колеблется:
— Я бы сказала… слишком убежденным.
— Вы бы сказали, что старались изо всех сил, чтобы вызвать детей в качестве свидетелей?
— Да.
— В свете тех двенадцати обвинительных приговоров, как вы считаете, ваша работа с детьми оказалась успешной?
— Нет, я бы так не сказала, — прямо отвечаю я.
— Но разве все те преступники не оказались в тюрьме?
— На слишком короткий срок.
— И тем не менее, миссис Фрост, — ведет свое Квентин. — Для двенадцати детей вы заставили правосудие работать.
— Вы не понимаете! — с жаром отвечает она. — Это был мой ребенок. Мой долг как прокурора совсем в другом. Я должна для каждого из них, насколько могу, вершить справедливость. И я делала это. Все остальное, что происходило за пределами зала суда, — дело их родителей, не мое. Если мать решила податься в бега, чтобы держать ребенка подальше от отца-насильника, — это ее решение. Если мать не может смириться с приговором и убивает насильника — я не имею к этому никакого отношения. Но на этот раз я уже не прокурор. Я становлюсь матерью. И уже от меня зависит, что предпринять, чтобы обезопасить своего сына… любыми путями.
Именно этого момента Квентин и ждал. Четко уловив ее гнев, он подходит ближе к свидетелю.
— Вы сейчас намекаете, что вашему сыну полагается справедливости больше, чем другому ребенку?
— Те дети — моя работа. Натаниэль — моя жизнь.
Фишер Каррингтон тут же вскакивает с места:
— Ваша честь, мы бы хотели объявить небольшой перерыв.
— Нет, — одновременно отвечают судья и Квентин.
— Этот ребенок — ваша жизнь? — повторяет Квентин.
— Да.
— Следовательно, вы готовы обменять свою свободу на безопасность сына?
— Разумеется!
— Вы думали об этом, когда приставили пистолет к голове отца Шишинского?
— Конечно думала! — гневно отвечает она.
— Вы думали о том, что единственный способ защитить вашего сына — это выпустить все эти пули отцу Шишинскому в голову…
— Да!
— …убедиться, что он никогда не выйдет живым из зала суда?
— Да!
Квентин откидывается на спинку стула.
— Но вы уверяли нас, миссис Фрост, что в тот момент вообще ни о чем не думали, — говорит он и пристально смотрит на Нину, пока она не опускает глаза.
Когда Фишер встает, чтобы продолжить допрос, я не могу унять дрожь. Как я могла, кто тянул меня за язык? Я обвожу безумным взглядом лица присяжных, но ничего не вижу: по лицам присяжных никогда ничего нельзя понять. Одна женщина едва не плачет. Вторая в углу разгадывает кроссворд.
— Нина, — говорит Фишер, — когда вы в то утро находились в зале суда, вы думали о том, что готовы обменять свою свободу на безопасность Натаниэля?
— Да, — шепчу я.
— Утром в зале суда вы думали о том, что единственный способ остановить тикающие часы — это остановить отца Шишинского?
— Да.
Мы встречаемся взглядами.
— Когда вы в то утро находились в зале суда, вы собирались убить священника?
— Нет, конечно! — отвечаю я.
— Ваша честь, — объявляет Фишер, — защита закончила допрос свидетелей.
Квентин лежит на ужасной кровати в номере с минимальными удобствами и недоумевает, почему же так холодно, если он открутил вентиль отопления почти до двадцати семи градусов. Он натягивает на себя одеяло, щелкает по телевизионным каналам. Викторина «Колесо удачи» и реклама для лысеющих мужчин. С улыбкой Квентин дотрагивается до своей бритой головы.
Он встает и делает шаг к холодильнику, но обнаруживает там только ящик с шестью бутылками пепси-колы и гниющий плод манго, который он не помнит, когда и покупал. Если он собирается ужинать, ужин нужно приготовить. Он со вздохом опускается на кровать, чтобы обуться, и случайно садится на пульт телевизора.
Вновь вспыхивает экран, на этот раз идут новости Си-эн-эн. Диктор с гладким шаром рыжих волос на фоне небольшого снимка Нины Фрост.
— Сегодня днем закончился допрос свидетелей по делу об убийстве священника помощником окружного прокурора, — вещает он. — Заключительное слово стороны будут произносить завтра утром.
Квентин выключает телевизор и завязывает ботинки. Его взгляд падает на телефон у кровати.
После трех гудков он начинает спорить с собой, стоит или не стоит оставлять сообщение. Неожиданно ему в ухо врываются звуки музыки, оглушающий зажигательный рэп.
— Да, — произносит голос, когда звук чуть прикрутили.
— Гидеон, — говорит Квентин, — это я.
Повисает молчание.
— Кто «я»? — уточняет голос, и Квентин не может сдержать улыбку: Гидеон отлично знает, кто звонит. — Если ищешь маму, ее здесь нет. Возможно, я скажу, чтобы она тебе перезвонила, но могу и забыть.
— Гидеон, подожди!
Квентин практически слышит, как трубка, которая уже летела на рычаг, опять прижимается к уху сына.
— Что?
— Я звонил не с Таней поговорить. Я хотел поговорить с тобой.
Они продолжительное время молчат. Потом Гидеон не выдерживает:
— Если позвонил поговорить, у тебя не очень-то выходит.
— Ты прав. — Квентин потирает виски. — Я просто хотел извиниться. За принудительное лечение, за все остальное. Тогда я искренне верил, что так будет лучше для тебя. — Он собирается с духом. — Я не имел права указывать тебе, как жить, после того как добровольно ушел много лет назад. — Его сын продолжает молчать, и Квентин нервничает: неужели их разъединили, а он и не понял? — Гидеон?
— Ты об этом хотел со мной поговорить? — наконец произносит он.
— Нет. Я позвонил, чтобы пригласить тебя поесть пиццы.
Квентин бросает пульт на кровать и смотрит, как он отскакивает. Секунды, пока он ждет ответа, кажутся вечностью.
— Где? — спрашивает Гидеон.
Вот что самое смешное в жюри присяжных: неважно, насколько они кажутся рассеянными, когда свидетели дают показания, неважно, что кто-то засыпает в заднем ряду, а кто-то красит ногти прямо во время перекрестного допроса, — важно, что, как только приходит время действовать, они тут же принимают вызов. Сейчас присяжные не сводят глаз с Квентина, их внимание приковано к его заключительной речи.
— Дамы и господа, — начинает он, — для меня это очень сложное дело. Несмотря на то что я лично не был знаком с подсудимой, я бы назвал ее коллегой. Но Нина Фрост уже больше не на стороне закона. Вы своими глазами видели, что она совершила утром тридцатого октября две тысячи первого года. Она вошла в зал суда, приставила пистолет к голове невинного человека и выстрелила в него четыре раза. По иронии судьбы Нина Фрост заявляет, что совершила это преступление, чтобы защитить своего сына. Тем не менее, как она выяснила позже… как мы все позже узнали, если бы судебной системе дали поработать так, как она должна работать в цивилизованном обществе… убийством отца Шишинского она не защитила своего сына. — Квентин серьезно смотрит на присяжных. — Именно для этого и существуют суды — потому что очень легко обвинить человека. Суды придерживаются только фактов, чтобы вынести справедливый приговор. Но миссис Фрост не руководствовалась фактами. Миссис Фрост не только обвинила человека, она вынесла ему приговор, определила наказание и в то утро лично привела свой приговор в исполнение.