Школа гетер

«Терон – значит охотник, – боязливо подумала девушка. – Где ж он получил эти шрамы, на какой охоте? Наверное, когти у дичи оказались длинней, чем его нож!»

– Пошли, малышка, – продолжал Кутайба. – Твой отец ждет тебя на галере.

– Почему же он сам не явился за мной? – встревожилась Доркион.

– Ну, это… – замялся Кутайба, – у него много дел на галере. Вот и прислал нас тебя забрать.

– А больше отец ни о ком не спрашивал? – спросила Доркион, надеясь, что сейчас прозвучит имя Филомелы, но Кутайба только плечами пожал:

– Да нет, а о ком еще он должен спрашивать?

Доркион только вздохнула:

– Да так… Ну что ж, тогда я готова. Нет, подождите чуть-чуть, самую капельку, – я сбегаю домой и кое-что заберу с собой.

– Бабы не могут без того, чтобы не взвалить на мужчину свое барахло! – буркнул Кутайба, но тут же благосклонно махнул рукой: – Беги, да поскорей! Туда и обратно! Только смотри, много узлов не волоки, а то лодка перевернется!

Стоявшие вокруг сельчане, которые таращились на Кутайбу и Терона с таким восторгом, словно их навестили самолично вещий морской старец Нерей и владыка морей Посейдон, расхохотались: они-то знали, что у Доркион лишнего хитона не найдется, о каких узлах может идти речь?!

Ей тоже стало смешно. А впрочем, даже если бы у нее были сундуки, которые ломились от вещей, она бы все равно ничего не взяла с собой. Тот волшебный ветер судьбоносных перемен, который внезапно взвился вокруг Доркион, взвихривая волосы и кружа голову, должен был унести ее из безотрадного прошлого легкой, невесомой, ничем не обремененной – кроме самой малой малости.

Доркион вбежала в хижину, мгновение постояла, давая глазам привыкнуть к полутьме (в домишке не было окон), а потом кинулась к дальней стене. Под этой стеной в земляном полу была вырыта ямка, а в ней стояла крошечная корзинка, давным-давно сплетенная Филомелой. Здесь Доркион держала свои сокровища: витую розовую раковину, в которой вкрадчиво и бессонно шумело море; большую жемчужину – правда, приплюснутую, кособокую, а потому не имеющую никакой ценности, хоть она и была удивительного золотистого оттенка; обломок древесного корня, напоминающий единорога, – и глиняную птичку, которую Филомела слепила и обожгла на огне, чтобы не растрескалась. Птичка была не простая: в клюве у нее проделали дырочку, а в голову уже после обжига вставили обмазанную глиной камышинку. Дунешь в камышинку – раздастся свист. Доркион раньше часто играла с этой птичкой-свистулькой, но после смерти Филомелы ни разу не поднесла к губам, только пыль с нее смахивала да побыстрей укладывала на место. Но сейчас она поцеловала птичку, виновато вздохнула, мысленно простившись с прошлым, и подняла корзинку, чтобы взять с собой, как вдруг на пороге показалась чья-то тень.

Орестес!

– Зачем пришел? – сердито спросила Доркион. – Пропусти! Меня ждут!

А он как бы даже и не собирался тронуться с места. Набычился, тяжело дыша… Доркион не видела его лица, но не сомневалась, что выражение его самое злобное.

– Орестес! Мне было приятно слышать все, что ты говорил, но… это другая жизнь, она не для меня! Пойми, я с самого раннего детства знала, что отец когда-нибудь увезет меня отсюда, что мой жребий – иной, чем тот, который ты мне предлагаешь! Коринф – мечта моей жизни, моя судьба. А ты найдешь и полюбишь другую девушку, ведь каждая будет счастлива, если ты назовешь ее своей!

– Мне не нужна каждая! – крикнул Орестес, врываясь в хижину. – Мне нужна только ты! Это тебя я хочу назвать своей! И назову!

Он так сильно толкнул Доркион, что она повалилась навзничь. И в следующее мгновение Орестес вскочил на нее верхом и стиснул коленями бедра:

– Ты будешь моей! Сейчас я развяжу твой девичий пояс, возьму твою невинность – и тогда никто не сможет увезти тебя от меня!

– Когда об этом узнает мой отец, он явится и убьет тебя! – в отчаянии закричала Доркион, но Орестес будто и не слышал: задрал ее хитон и зачарованно уставился на обнаженные бедра. На лице его было незнакомое, странное выражение: мучительное и жадное.

– О моя любимая… – простонал он, медленно скользя рукой по ее животу, и как ни была возмущена и испугана Доркион, сердце ее затрепетало в ответ на трепет его голоса, а тайные глубины тела отозвались на эту неумелую ласку.

Она слабо застонала от наслаждения и невольно приподнялась, желая как можно ближе прильнуть к юноше, но в тот же миг разум вернулся к ней, а вместе с разумом страх: Орестесу нет места в ее жизни, он будет сметен с ее пути, она может его погубить!

И Доркион снова закричала, плача и от злости на него, обезумевшего, и от горя близкой разлуки:

– Отпусти меня! О боги Олимпа, да помогите же мне!

Похоже, ее крик достиг слуха небожителей, ибо неведомая сила вдруг вздернула Орестеса вверх, так что он на мгновение повис над Доркион, а потом был отброшен вон из хижины.

Она испуганно приподнялась – и поняла, что небожители в ее освобождении не участвовали, а если даже и участвовали, то действовали руками Терона, который расправился с Орестесом легко, как с цыпленком, а теперь равнодушно смотрел, как Доркион возится на полу, поправляя задравшийся хитон, поднимается, собирает рассыпанные игрушки и, прижав к себе корзиночку, вытирает свободной рукой слезы.

Орестес лежал недвижимо, словно лишился сознания от удара о землю. А может быть, он убился насмерть?!

– Это что еще такое? – раздался удивленный голос Кутайбы, и Доркион, выглянув, обнаружила, что поблизости собрались все односельчане. Видимо, они пришли сюда вслед за мореходами, которым надоело ждать Доркион, но теперь, при виде беспощадности, с которой Терон расправился с юношей, прежнее восторженное выражение на их лицах сменилось страхом и злостью.

– Что ты с ним сделал? – вскричал Агазон, помогая подняться сыну и одергивая его одежду, и Доркион не без облегчения увидела, что Орестес жив, только сильно ушибся, а теперь пришел в себя. И тут же она подосадовала на то, что Орестес очнулся, потому что он снова бросился с кулаками на Терона.

Сумасшедший! В драке с мореходом он обречен!

Впрочем, Терон и не собирался драться: только выставил руку – и юноша, ударившись о нее, как волна ударяется о скалу, снова свалился на песок.

– Да что же это такое? – снова закричал Агазон. – Эта девушка – невеста Орестеса! За что ты бьешь моего сына?! Если бы кто-то пришел и отнимал у тебя твою невесту, что бы ты с ним сделал?!

Терон только плечами пожал и ухмыльнулся, но всем стало ясно, что такой наглец не успел бы и моргнуть, а дух его обидчика уже стремительно летел бы по направлению к царству мертвых.

– Невеста? – Кутайба вопросительно посмотрел на старосту общины, и тот кивнул:

– Агазон почти выкупил девчонку у общины, она уже почти принадлежит ему и его сыну…

– Хм, – задумчиво сказал Кутайба. – Почти, значит… ну что же! А теперь признавайся, малышка Лаис: ты тоже помираешь от любви к этому хорошенькому мальчишке с такими чудненькими «юношескими частями»? – И он нарисовал две округлости у себя за спиной.

Мужчины, собравшиеся на берегу, как ни были возмущены, все же не удержались от хохота: «юношескими частями» называли выпуклый задок.

– Ну так что, Лаис? Отвечай: ты влюблена и хочешь выйти за него? – повторил Кутайба настойчиво. – Если это так, мы сию минуту отчалим, вернемся на галеру и передадим Леодору, что он больше тебя не увидит.

Доркион на миг зажмурилась.

Она должна сделать выбор! Сейчас и навсегда!

– Я ни в кого не влюблена, – решительно сказала она. – Мою участь здесь решили без меня. Я хочу увидеть отца! Я поеду с вами!

– Да кто бы спрашивал эту девчонку?! – заорал Агазон, и Доркион даже удивилась: привычную мягкость и доброжелательность с него как рукой сняло. – Она принадлежит общине! Люди! Эти разбойники хотят нас ограбить!

Эти слова словно бы искру бросили в сухую траву. На лицах рыбаков и пастухов появилось угрожающее выражение, и вот уже кое-кто потянул колья из вешал для сетей, а иные кинулись в дома и выбежали оттуда с ножами или припрятанными до поры мечами.