Н.С. Хрущев

На XXII съезде партий Хрущев достиг апогея своего всевластия. Он сам открывал и закрывал работу съезда. Он выступил с отчетным докладом ЦК. Он сделал доклад о новой программе КПСС. После XXII съезда на всех пленумах ЦК партии, за исключением июньского в 1963 году, именно Хрущев выступал с докладом.

Воспевание личности Хрущева, его действительных и мнимых заслуг отличало весь ход работы XXII съезда. Министр культуры Е. Фурцева, критикуя действия «раскольников» Молотова, Маленкова и Кагановича в 1957 году, витийствовала: «Какое счастье для всей нашей партии, какое великое счастье для нашего советского народа, что в тот момент Центральный Комитет нашей партии во главе с нашим дорогим Никитой Сергеевичем оказался на высоте своего положения». По словам Д. Полянского, «за последние годы самое важное в жизни страны, партии, и в том числе разгром антипартийной группы, неразрывно связано с именем верного ленинца, выдающегося политического деятеля современности — с именем Никиты Сергеевича Хрущева». А ветеран партии Ф. Петров «с чувством глубокого удовлетворения» сказал, что старые большевики испытывают величайшее счастье, видя, как воплощаются в жизнь ленинские заветы, с каким искусством ведет партию, весь народ по пути создания коммунистического общества Центральный Комитет во главе с выдающимся ленинцем, воплотившим в себе лучшие черты пламенного революционера-большевика, сына рабочего класса, Никитой Сергеевичем Хрущевым».

В 1962–1963 годы все более нарастала пропагандистская кампания по восхвалению Хрущева. Школьные учебники и даже буквари начинались с портрета «великого борца за мир» и «верного ленивца». Газеты и журналы воспевали Хрущева, имя его постоянно звучало по радио и телевидению. Теперь уже все это сам Хрущев воспринимал как должное.

История свидетельствует: на месте обманутой веры возникает пустота. Подорвав веру в Сталина как символ социализма, новая власть подорвала веру и в сам социализм как общественный строй. Конечно, в самом Хрущеве веры было с избытком, и она с избытком заменяла ему знания и убеждения. Но чем больше в лидере веры, тем больше опасности субъективизма, тем шире возможности для безответственности.

Со временем Хрущев стал настолько самоуверенным, что начал делать то, за что сам же критиковал Сталина, то есть управлять партией и государством самолично, минуя и Президиум, и Секретариат ЦК, напрочь отбросив заявленный им же принцип «коллегиальности». Он становился все более капризным и нетерпимым, попадая под влияние подхалимов. «Мне лично трудно забыть «соловьиные песни» Аджубея и Сатюкова», — свидетельствует В. Новиков, работавший при Хрущеве председателем Госплана.

Пожалуй, начало открытого воспевания Хрущева положила группа журналистов, идеологов и аппаратчиков, которые написали книгу «Лицом к лицу с Америкой»: А. Аджубей, Н. Грибачев, Г. Жуков, Л. Ильичев, В. Лебедев, Е. Литошко, В. Матвеев, В. Орлов, П. Сатюков, О. Трояновский, А. Шевченко, Г. Шуйский. В апреле 1960 года им была присуждена Ленинская премия.

Как говорится, авторитет политика, что хрусталь: шлифуется долго, но все равно остается хрупким. По оценке Н. Мухитдинова, именно 1960–1961 годы стали переломными в деятельности Хрущева. К этому времени он израсходовал свой творческий потенциал, стал чрезвычайно вспыльчивым, обидчивым, нетерпимым к чужому мнению. Самыми близкими к нему людьми стали А. Микоян, М. Суслов, Ф. Козлов. Пожалуй, никто не относился к Хрущеву с такой подобострастностью, не раздувал в нем мании величия, как они.

И именно Суслов в докладе на октябрьском пленуме 1964 года, когда Хрущев был смещен, обвинял его в культе личности. Он заявил, что за 1963 год в центральных газетах сто двадцать раз помещали портрет Хрущева, а за девять месяцев 1964 года — сто сорок раз. Между тем даже изображения Сталина печатались десять-пятнадцать раз в год. Хрущев давно окружил себя советниками из числа родственников, к которым он прислушивался больше, чем к мнению членов Президиума ЦК КПСС. Суслов говорил также, что Хрущев втянул в политику всю свою семью, а в печати и на радио его окружали подхалимы.

Бывший диссидент, «шестидесятник» Владимир Буковский говорит, что Хрущев был лишь скверной пародией на Сталина.

«Судьба этого человека трагична и поучительна, — пишет Буковский. — Конечно, после того шока, который дало нам всем разоблачение Сталина, ни один коммунистический вождь никогда уже любим народом не будет и ничего, кроме насмешек да анекдотов, не заслужит. Но никто, видимо, и не вызовет столь единодушной и лютой ненависти, как Хрущев. Все раздражало в нем людей. И его неумение говорить, неграмотность, обычная для всех коммунистических правителей до него и после! И его толстая ухмыляющаяся рожа — кругом недород, нехватка продуктов, а он ухмыляется, нашел время веселиться!.. До него был тот же голод, страх, безысходность, но была вера в усатого бога, которая заслонила все. Он отнял эту веру, и, хотя очевидность сказанного им ни у кого сомнений не вызвала, вся горечь, вся ненависть, вызванная смертью бога, обрушилась на Хрущева… лишив людей иллюзий, он позволил им оглянуться, увидеть реально всю свою жизнь, и, точно до него не было всей этой жизни, тотчас же оказался для всех виновен».

Однако у другого «шестидесятника», писателя Михаила Глинки, иной взгляд на Хрущева и его культ:

«Из всего того, что наиболее определяло духовный строй тех людей, о которых идет речь, доминирующим событием был XX съезд… В те дни мы вдохнули другой воздух, до тех пор даже не понимая, каким спертым было то, чем мы дышали в нашем детстве и отрочестве. Когда же перемены, связанные с XX съездом, стали захлебываться, нам показалось, что захлебываемся и мы. Но никакого — ни общественного, ни политического, ни даже возрастного опыта — дабы объединиться и противостоять — мы не имели… К тому же культ Хрущева, который приходил на смену поре надежд, был не страшный, скорей, даже смеховой. Казалось, что даже те, кто лепил ему памятник, похлопывая по серому гипсу, похохатывают… По сравнению со сталинскими временами все это казалось буффонадой».

Однако у партноменклатуры, вынужденно раздувавшей культ Вождя, постепенно нарастал свой счет к нему. Аппарат был вполне удовлетворен, когда Хрущев заявил о сталинских преступлениях против номенклатуры и о возвращении к «ленинским нормам партийной жизни». Все более расширялась система привилегий. Дошло до того, что в начале шестидесятых годов появляются торгующие за валюту знаменитые магазины «Березка», предназначенные именно для номенклатурщиков и иных лиц, близких к ним. Постепенно партийно-государственная элита переходила на западное обслуживание товарами ширпотреба. Даже у Хрущева вместо всегда помятого и, с точки зрения помощников, совершенно не модного костюма, появился новый элегантный костюм из Италии.

Но когда Первый секретарь попытался набросить на номенклатуру свою узду, ситуация стала меняться. При Ленине надо было признавать его лидерство, быть умелым практиком. При Сталине — это нерассуждающий исполнитель, лично преданный Вождю. При Хрущеве же главным для номенклатуры было удержаться на плаву.

А. Авторханов пишет:

«Окружающие Хрущева имели дело утром — с одним, в обед — со вторым, а вечером — с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд бесконечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и беспечность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике, — это только некоторые черты столь богатого, красочного, динамичного характера Хрущева. Эти черты делали его исключительно опасным для окружающих».

К тому же Хрущев, сам будучи весьма нетребовательным в быту, начал требовать чуть ли не аскетизма от своих приближенных. Он стал закрывать спецраспределители и переводить аппаратчиков на обслуживание через обычную торговую сеть. В начале шестидесятых годов был резко сокращен перечень лиц, имевших право на пользование персональными государственными автомобилями. Особенно недовольны аппаратчики были резким принижением их роли в жизни общества, снятием покрова секретности и таинственности с деятельности партийных органов. А ведь еще великий инквизитор у Достоевского призывал править, опираясь на «чудо, тайну и авторитет». Теперь же все это рушилось.