Джон Кеннеди

Жаль, что, переключившись на Кубу и Лаос, он действовал не так быстро, позволив русским захватить инициативу, которые не упустили такой возможности. 10 июня они вновь повторили свою угрозу подписать сепаратный мирный договор с Восточной Германией, хотя Кеннеди дал ясно понять, что подобное действие приведет к основному кризису в отношениях Запада и Востока. Возможно, они думали, что Кеннеди блефует. Если так, то они сильно ошибались. В конце июля подписание документов начало оборачиваться тем, что Вашингтон стал готовить похожий случай, и 25 июля Кеннеди обратился по телевидению «к городу и миру». Раньше он предоставлял другим широкое поле деятельности, когда принял президентство — теперь же он сам постарался захватить командование.

Проводя линию, согласованную со всеми союзниками, Кеннеди настаивал на том, что если для установления мира требовалось угрожать, то это была целиком заслуга советской стороны: «Мир знает, что сегодня для берлинского кризиса нет причины, и если он разовьется, то это произойдет благодаря попытке Советского правительства посягнуть на права других и усилить напряженность»[109]. Он старался по возможности доступно объяснить, что западные союзники, и Соединенные Штаты в частности, намереваются защитить эти права. Программа была подана на рассмотрение в Сенат и требовала более трех миллиардов долларов на дополнительную оборону и добавку в 207 миллионов долларов на гражданскую оборону. Это означало, что будет набрано больше человек в армию и флот, призваны резервные части, гражданским лицам придется больше работать, самолеты и суда, у которых кончается срок эксплуатации, продолжат службу, и появится дополнительное обеспечение в виде неядерного вооружения, боеприпасов и снаряжения[110]. Обращение было более чем ясно. Кеннеди придерживался трех основных положений, начало которым дала администрация Эйзенхауэра: воздушный и наземный доступ на территорию Берлина, остающееся там западное военное присутствие и свобода Западного Берлина[111]. На этом настаивало НАТО, и в результате необходимое было успешно достигнуто; но кое-что в то же время упустили. В. В. Ростов однажды заметил: «Кеннеди был готов рискнуть, решившись на войну, чтобы защитить Западный Берлин, но не поддерживая свободное сообщение между советским и западными секторами»[112], хотя эго сообщение было достаточно большим для законных прав Запада, как и для других трех вопросов. В своей телевизионной речи Кеннеди упомянул Западный Берлин четырнадцать раз, как будто остальные части города не представляли для него интереса.

В этом выступлении он был откровенен с американским народом, но также, возможно, ненамеренно, открыл свои планы русским[113]. Эгон Бар, один из коллег Вилли Брандта, позднее мэр Берлина, упоминая об этих трех основных положениях, напрасно возражал: «Это же почти приглашение Советам делать то, что они хотят, с Восточным сектором»[114]. И так думали не только западноберлинцы. Советскому правительству было ясно, что НАТО было готово предоставить Восточному Берлину положиться на судьбу. И в полночь 12 августа 1961 года коммунисты начали строить то, что позже стало пресловутой Берлинской стеной. Таким образом русские охраняли свои собственные интересы.

Постройка Берлинской стены вызвала волну страха и возмущения на всем Западе. Она тут же превратилась в зловещий символ коммунистической тирании и оставалась таковой в течение тридцати лет до падения режима в Восточной Германии. Ее дурная репутация укрепилась после того, как множество людей пыталось ее преодолеть: они были убиты, ранены или схвачены пограничниками под самым носом у Запада, и их судьба постоянно побуждала ассоциировать Западный Берлин со свободой, а Восточный — с ненавистью и беззаконием. Хрущев не помог делу, пожимая плечами: «Я ожидал подобной неприятности», и называл стену «пограничным контролем»[115]. За долгое время своего существования стека объединила мнения Запада, отказав Восточной Германии в любой законности, и внесла вклад в развенчание Советского Союза в глазах Запада (и в то же время добавив романтизма относительно маоистского Китая и Кубы Фиделя Кастро). Но ни одно из этих соображений не оправдывало молчаливого согласия Кеннеди с постройкой Стены.

И все же было трудно придумать, что еще он мог сделать. Верно, что соглашения 1945 года, которые узаконили британское, французское и американское присутствие в Западном Берлине, также предусматривали создание единого правительства Берлина: «железный занавес» не собирались устанавливать непосредственно перед Брандербургскими воротами. Но на практике власти Запада уступали Восточный сектор коммунистам — российским и немецким, как это было и в 1953 году, когда Запад отказался поддержать берлинское восстание, и в 1956 году, при отказе в помощи Венгрии. Теоретически Запад мог не признать существование Германской Демократической Республики (ГДР), но практически ему пришлось бы это сделать. Берлинская стена просто придала этому факту видимость с помощью колючей проволоки и бетона. Кеннеди не считал, что право на свободное передвижение между секторами может привести к войне или к риску ее возникновения: примечательно, что никто из его советников, даже упорный Дин Ачесон, никогда не предположил обратного. Все они понимали, что престиж и сила Советов очень зависят от того, насколько постоянен режим Ульбрихта, и допускали, что в случае необходимости Хрущев пойдет на решительные меры. И когда в июле поток беженцев с Востока на Запад достиг уровня 10 тысяч человек в неделю, было трудно не понять, что время пришло. Немцы же в действительности держали ситуацию под контролем.

Несомненно, тревога по поводу кризиса, желание уехать, пока можно, несколько увеличила поток эмигрантов, но не было причины считать, что миграция совсем прекратится, потому что Хрущев ничего не предпринял, или потому что она началась в результате кризиса: скорее, кризис возник вследствие роста миграции. Кеннеди и Хрущев с января наступали друг другу на мозоли, но именно Ульбрихт настоял, что необходимо что-то сделать с тем, что вызвало появление стены, и Хрущев не мог ему что-либо противопоставить без того, чтобы не подвергнуть опасности собственную политическую позицию. Неясно было даже, будет ли дальше работать эйзенхауэровская тактика уверток, которая более или менее была успешна на первой фазе берлинского кризиса; как бы то ни было, выборы 1960 года привели демократов к власти, и все они, от Ачесона до Эдлея Стивенсона, выразили свое неодобрение внешней политикой Эйзенхауэра. Они не верили в «помутнение сознания», и Хрущев вздохнул с облегчением, когда направления наконец были четко определены. В то же время обычная осторожность советской дипломатии была очевидна: постройка стены была наименее агрессивным действием, которое могло бы произойти. Установился статус-кво, который Кеннеди всегда обещал соблюдать. За короткое время это не привело к ослаблению ни одной из сторон, но отдалило день, когда вопрос об объединении Германии был решен. Как заметил один историк[116], призрак Большого Альянса все еще не ушел со сцены. Ни Восток, ни Запад в действительности не хотели немедленного объединения Германии; даже федеральное правительство в Бонне не желало этого; и никто не хотел, чтобы ядерная война послужила причиной объединения Германии или спасения Берлина. Эти факты обусловливали происходящие события — неоспоримые, но о которых не упоминалось: они убедительно объясняли происходящее. Сделка по берлинскому кризису (с течением времени упоминания об этом постепенно исчезли из заголовков газет и больше никогда не появились) всех прекрасно устраивала, за исключением негодующих берлинцев.

109

Там же. С. 514. Пресс-конференция президента 19 июля 1961 года.

110

Там же. С. 535–536. Радио и телевыступление перед американским народом по берлинскому кризису, 25 июля 1961 года.

111

Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 149.

112

Дуглас Бринкли. Дин Ачесон: годы «холодной войны», 1953–1971. Нью-Хейвен (Коннектикут), издательство Йельского университета, 1992. С. 145. В результате рассуждений Бринкли становится ясно, что эту позицию разделяла вся команда США, включая Ачесона.

113

Маловероятно, что он перепутал «Берлин» и «Западный Берлин», но если вспомнить, что в 60-х годах он говорил «Вьетнам» вместо «Южный Вьетнам», то это могло иметь место.

114

Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 243, прим. Бечлосс цитирует Бара, который упомянул «Западный сектор», но это сводит на нет поправку, которую я вставил, чтобы это исправить.

115

Никита Хрущев. Хрущев вспоминает. Лондон, Бук Клаб Ассошиэйтс, 1971. С. 456.

116

К огромному сожалению, я не могу вспомнить, кто.