Страница 50 из 55
– Вы знаете, в чем дело?
– Нет. А что случилось?
– Убили паренька вон там, наверху. – Человек ткнул пальцем в сторону подъезда, который охраняли жандармы и осаждала толпа. – А убийца здесь, в баре. По-видимому, сам отдал себя в руки правосудия.
Рауль локтями проложил себе дорогу. Его исполинская фигура, словно ножом, разрезала толпу надвое: с обеих сторон образовались стенки из рук, ног, туловищ, лиц. Кортесар, вцепившись Раулю в плечо, пробирался следом за ним.
– А где он?
– В баре, – ответила дородная женщина. – Но ему не позволят пройти. Оттуда выставили всех посетителей и никого не пускают.
– Я все видел, – сказал какой-то коротышка, державший под руку женщину. – Я только пришел с приятелями, а этот тип вдруг стал угощать нас водкой. Угощать ни с того ни с сего незнакомых людей, сразу видно, что-то неладно…
Рауль не слушал его. Прижавшись лицом к стеклу, он вглядывался внутрь бара. Хозяйка плакала, прислонившись к стойке. У двери разговаривали три полицейских агента в штатском. Больше в баре никого не было.
– …И не из отпетых. Да и паренек-то был его другом. Хозяйка только принесла ему ужин, а этот тип взял, да и сожрал его, и это рядом с трупом. Уж и не говорите! Бывает, это делают, потому что нужно, а уж такие подонки…
– Десять лет живу в этом квартале и никогда еще не слышал ничего подобного. Я бы этих гадов всех перестрелял без колебаний…
– Говорят, они оба из хороших семей и приехали сюда учиться. Чему учиться, скажите на милость? Никогда ничего не делают, дрыхнут до полудня… Я так думаю, между ними что-то случилось, и этот зверь…
– Это все женщины, – вскричала толстуха. – Такое всегда получается, когда замешана юбка. Будь моя власть, я как следует проучила бы этих грязных потаскух, которые обманывают парней. Боже правый, маешься-маешься, noria вырастишь сына, и чтоб его вот так убили…
Стоявшие у дверей бара официанты подозрительно всматривались в Рауля. Не раз вместе с Агустином и Давидом он приходил сюда. Глаза одного из официантов, как сторожевые псы, подстерегали каждое его движение.
– Это все деньги, – говорила какая-то женщина. – Если бы они, вместо того чтобы получать их от родителей, сами зарабатывали, раздирая в кровь руки…
– Этот тип сразу мне не понравился. Угощать ни с того ни с сего… Нет, что ни говорите, сразу видно, что-то неладно.
Кортесар стал тянуть Рауля за рукав. Он заметил, что на них смотрят официанты. Приятели стояли, сжатые разъяренной толпой, изрыгающей на убийцу потоки проклятий.
– Пойдем.
Кортесар побелел и чувствовал, как все его тело покрыл липкий холодный пот. Рауль что-то сказал, но голос его потонул в громком крике толпы.
– Смотрите! Убийца! Убийца! Убить его самого! Убийца!
Один из жандармов вышел из дверей бара. За ним между двумя другими шел Агустин. Плащ делал его солидней, чем он был на самом деле. Ироническая улыбка застыла у него на губах.
Ни Рауль, ни Кортесар, стоявшие в первом ряду, не имели времени убежать. Стена тел, вздыбленных рук, кулаков преградила им путь к отступлению. Человеческая волна подхватила их и бросила вперед. Мендоса сразу же заметил приятелей, и его улыбка копьем вонзилась в них.
Проклятия градом сыпались на голову Мендосы; люди грозили ему кулаками, что-то кричали: всюду разверстые рты, как у задыхающихся рыб. Агустин остановился в дверях, пока жандармы оттесняли толпу. А они, его друзья, трусливо опустили глаза, отрекаясь от него, подобно апостолу Петру, перед разъяренной толпой. Это была агония. От жгучего стыда Рауль и Кортесар готовы были провалиться сквозь землю. Мендоса прошел мимо них, не проронив ни слова.
«Убив Давида, мы как бы убили самих себя, а отрекшись от Агустина, мы отреклись от собственной жизни». Зыбкая волна тошноты накатывала на Рауля, душила его. Вдруг он заметил, что Кортесар скрылся в суматохе. Мендосу посадили в полицейскую машину, и толпа понемногу стала расходиться. Из дверей бара два официанта все так же хмуро наблюдали за ним.
Раулю казалось, что все смотрят только на него, и на его губах заиграла презрительная усмешка. Он прибавил шаг. Здесь ему нечего было делать. Давид умер, а с ним и все прошлое. Дойдя до площади, Рауль остановился и стал рыться в карманах. Отыскав в брюках раздавленную сигарету, он закурил, прикрыв от ветра огонек ладонями. Потом медленно зашагал, глубоко засунув руки в карманы. Луна призрачным светом заливала конную статую и асфальт на середине площади. Рауль тенью проскользнул мимо уснувших домов и исчез в сером сумраке аркад.
Послесловие
Четыре романа Хуана Гойтисоло
«Вы можете победить, вы не можете убедить». Слова, которые старый испанский писатель и философ Мигель де Унамуно бросил в лицо франкистскому изуверу, оказались пророчеством. За годы своего господства в Испании фашисты сумели казнить и сгноить в тюрьмах десятки тысяч людей, сломить одних, запугать других, лишить родины полмиллиона испанцев, у миллионов отнять свободу… Но завоевать умы и сердца миллионов они оказались не в состоянии, несмотря на соединенные усилия государственной и церковной пропаганды. Люди научились молчать, прятать глаза, скрывать мысли. Верить в фашизм они – за малым исключением – не научились.
Молодое поколение, еще в детстве травмированное войной, подрастало в атмосфере насилия и лжи, в обстановке, где наука была заменена официальной демагогией, а каждое слово генералиссимуса Франко провозглашалось чуть ли не божественным откровением. Оно росло обозленным, во всем изверившимся, не знающим правды. Но и его – если говорить о поколении в целом – фашистам не удалось заставить принимать черное за белое, зло – за благо.
Потом обнаружилось, что и победа – непрочная. В глубинах народной жизни не переставали бить родники сопротивления, и едва успел Франко отпраздновать десятилетний юбилей своего режима, как режим этот зашатался от первых подземных толчков. Начало 50-х годов ознаменовалось подъемом массового антифашистского движения.
«В забастовках и демонстрациях весны 1951 года, охвативших важнейшие промышленные центры, участвовали сотни тысяч трудящихся.
В массовых народных демонстрациях наряду с рабочими-ветеранами принимали участие молодые трудящиеся, не помнившие республику, крестьяне, недавно вовлеченные в промышленность, а также тысячи служащих и чиновников, студентов и представителей интеллигенции.
Широкие слои мелкой и немонополистической буржуазии с симпатией относились к движению».[5]
Вот тогда-то молодое поколение и стало выдвигать своих писателей и поэтому кинорежиссеров и художников, которые взглянули вокруг себя гневным и требовательным оком. За несколько лет возникла целая плеяда романистов, бросивших вызов казенному оптимизму, стремившихся называть вещи своими именами. Романисты эти – Рафаэль Санчес Ферлосио, Хуан Гойтисоло, Хесус Фернандес Сантос, Долорес Медио, Анна Мария Матуте и другие – отвергли соблазны декаданса, потому что они шли от жизни, а не от литературы, и реалистами их делала сама жизнь.
«В обществе, где человеческие отношения глубоко неестественны, реализм – это необходимость. Каждую секунду для испанского деятеля культуры существование кажется сном. Все вокруг способствует тому, чтобы вырвать его из времени, в котором он живет…
Для нас, испанских писателей, есть только один вид бегства – бегство в действительность».
Эти слова принадлежат Хуану Гойтисоло, успевшему стать, несмотря на молодость, одним из самых приметных писателей современной Испании.
Родился Хуан Гойтисоло в 1931 году в Барселоне. Война была его первой школой – «три года гражданской войны, – рассказывает он, – навечно врезались в мою память». Он учился в университетах – в барселонском и мадридском, а с 1950 года целиком посвятил себя литературе. Вот почти все, что известно о его молодости. Остальное – в его романах: первые из них, как признается Гойтисоло, во многом носят автобиографический характер.
5
История Коммунистической партии Испании. Краткий курс, М., 1961, стр. 238.