Ловкость рук

– Это скорее ваша любезность.

– Угощайтесь, пожалуйста.

Мендоса налил себе. Буфетчица расставила рюмки на соседнем столике.

– В чем дело?

– Сеньор вас угощает.

Агустин не улыбнулся им в ответ, лицо его по-прежнему оставалось серьезным. Он поднял рюмку и только сказал:

– За Давида.

Бутылка пошла по рукам. Все спешили воспользоваться великодушием незнакомца, и только буфетчица смотрела недовольными глазами на это ненужное расточительство.

– Ну, хватит. Ты уже выпил целую бутылку.

Агустин не обращал на нее никакого внимания. Однажды, уже давно, ему приснился страшный сон: он убивает Давида кинжалом из его же коллекции, и тот даже не оказывает сопротивления. Теперь он снова видел этот сон во всех подробностях. Давид наклонил шею, подставляя ее под клинок, и не издал ни единого звука. Мендоса на следующий же день рассказал Давиду свой сон. Мать Агустина была очень суеверна и приучила его верить в сны. В его памяти навсегда запечатлелось выражение лица Давида. «Как странно, – сказал тот, – я тоже не раз видел такой сон», и, осекшись как обычно, густо покраснел. Потом Мендоса не вспоминал об этом случае, а теперь, вспомнив, почувствовал, как сильно заколотилось сердце: «Выходит, что…» – мелькнуло у него в голове. Но тут мысли его были прерваны нарастающим шумом голосов. Мендоса словно прирос к месту.

Вот оно.

В бар вбежала растрепанная старуха; размахивая руками, она показывала на дом, где жил Давид. Со всех сторон ее окружили посетители. Через открытую дверь было видно, как суетливо бегают люди, доносились приглушенные крики.

– Убили парня… Да, да в семнадцатом… Ракель с третьего этажа… Да, совсем недавно…

Мужчины из-за соседнего столика вышли на улицу. Там крики и шум становились все громче. Уперев руки в бока, в дверях стояла буфетчица. Заметив, что Агустин остался один, она сказала:

– Сходи, узнай, что там.

Мендоса как раз думал о Давиде, и странное волнение вдруг сдавило ему горло. Агустину казалось, что он снова видит Давида, бледного, с растрепанными золотистыми волосами и печальной улыбкой на бескровных губах. «Ты подходишь ко мне с ножом в руках, и я не убегаю. Как странно. С тех пор как я познакомился с тобой, мне снятся такие сны. Будь я суеверным, я бы подумал…» А он, Агустин, прерывал Давида сальными шуточками о шейке и ножках девицы, о которой вздыхал в те дни. «Если бы мы поговорили, может быть…»

Посетители за соседним столиком снова расселись, как прежде, и, заметив, что Мендоса все это время не двинулся с места, поспешили сообщить ему:

– Это студент из семнадцатого. Только что его пристрелили. Хозяйка упала в обморок, едва его увидела. Сейчас полиция составляет протокол, и наверх никого не пускают.

Над бровями Агустина кожа собралась глубокими складками в форме острого угла.

– Да, – сказал он спокойно. – Это я его убил.

Он сунул руку в карман плаща и положил на стол револьвер.

– Вот этим оружием.

Когда Рауль вошел в комнату, Планас как обычно бормотал себе под нос уроки. Лампа отбрасывала на стол ровный круг и освещала раскрытую книгу, которую Планас держал в руках.

– Недавно за тобой приходил Урибе, – сказал он.

Ривера небрежно пожал плечами и начал стягивать пиджак.

– Он оставил тебе записку.

– Да?

– У тебя на подушке.

Вошедший вслед за Раулем Кортесар подал ему записку: «Сегодня вечером убьют Давида». Голос его прозвучал хрипло.

– Когда он ушел?

Планас забарабанил своими холеными ногтями по крышке стола. Это означало, что он думает.

– Часа полтора назад.

– Он был пьян?

Планас улыбнулся: улыбка у него была застенчивая, как у девушки. В очках с толстыми стеклами, которые он надевал во время занятий, он походил на добродушную курицу-наседку.

– Нет. Во всяком случае, не слишком. Ты же сам знаешь, как редко он бывает трезвым…

Рауль едва удержался, чтобы не дать Планасу пощечину. Он протянул ему записку.

– А это? Когда он это написал?

– Он только просил передать, что заходил за тобой.

– А ты не додумался спросить, зачем я ему нужен?

Залитое светом напудренное лицо Планаса округлилось от удивления: глаза, щеки, подбородок.

– Как ты понимаешь, я не читал записку, – сказал он.

Рауль нервно подергал ус.

– Я и забыл, что ты непорочное создание.

Кортесар взял у Рауля записку. Ривера снова надевал пиджак.

– Пошли!

– Куда?…

– Пошли!

Он весь кипел от гнева и злости. Когда они уже были в дверях, Планас приподнялся со стула:

– Что-нибудь случилось?

Рауль грязно выругался. И перепрыгивая через несколько ступенек, побежал вниз по лестнице. Кортесар, задыхаясь, едва поспевал за ним.

– Куда мы идем?

На улице он наконец догнал Рауля и снова спросил.

– Я иду к нему домой, – буркнул Ривера.

Ответ прозвучал, как пощечина. Кровь бросилась Кортесару в лицо. В памяти гадкой летучей мышью мелькнул разговор, который днем они вели о Давиде. Он продолжал бежать рядом с Риверой.

– Такси!

Они плюхнулись на заднее сиденье, и автомобиль, жалобно взвизгнув, тронулся с места. В молчании Рауля Кортесару чудилось непреодолимое отвращение.

– Я думаю, Танжерец поспел вовремя, – сказал он.

И тут же вздрогнул от холодка, пробежавшего по спине. «Ой, хоть бы ничего не случилось, хоть бы, хоть бы». Он совсем забыл об утреннем покушении и думал только о чудовищной игре, затеянной против Давида.

– Надеюсь, он поспел вовремя, – снова повторил Рауль. Какая-то сила заставляла его говорить помимо воли. – За полтора часа он мог…

Кортесар заглядывал в лицо Раулю, а тот с отвращением отворачивался от него.

– Да замолчи ты!

Автомобиль остановился у светофора. Чувство вины охватило Рауля. «Я не должен был оставлять их. Надо было ожидать, что так случится». Он посмотрел на переднее сиденье. Это был конец. От первого же удара банда распалась. В голове мелькнула мысль: теперь все пошло прахом. Это уже была уверенность.

На светящемся циферблате перед часовым магазином стрелки показывали четверть десятого. На его часах было только десять минут, пять минут разницы, может быть решающих. Кортесар не мог оторвать глаз от светящихся часов. За прозрачным циферблатом виднелись пружинки, стальные колесики, шестеренки. И, быть может, в эти минуты Давид уже не был Давидом, и вместо него лежал кто-то другой с таким же лицом.

Они доехали до площади с колоннами и теперь пересекали ее.

– Остановитесь вот здесь, – сказал Рауль.

Он вышел из такси и быстрыми шагами направился к дому. Кортесар, расплатившись, побежал следом за ним.

– Подожди!..

Холодный ветер трепал одежду прохожих и рябил лужи. Рауль оставил свою шляпу в машине, и теперь волнистые пряди волос падали ему на лицо. Потухшая сигарета прилипла к губам.

– Не беги так!

Кортесар кричал, но ветер уносил его слова, как сухие листья, как птичьи перышки, которые кружились в воздухе под тяжелыми серыми опорами колонн.

Кортесару теснило грудь, он страшился неизбежности. Впереди него, как обычно вперевалку, словно руки и ноги его двигали невидимые веревочки, расхлябанной походкой шагал Рауль.

Завернув за угол, они остановились. Здесь, за прикрытием стен, дышалось намного легче. Вдали, на улице, шевелилась небольшая толпа: человек сто. Наверно, привлеченные каким-нибудь уличным торговцем, они слушали его, опустив голову, и протискивались вперед, чтобы лучше видеть. Мутный свет фонаря падал на их лица, и Рауль увидел, что люди о чем-то спорят между собой. Подойдя ближе, Рауль замедлил шаги. Толпа не походила на обычное сборище вокруг уличного болтуна. Людей было довольно много, и они стояли полукругом перед входом в бар.

– Что здесь такое? – спросил Рауль.

По тому, как зазвенел его голос, Кортесар понял, о чем он подумал.

– Погляди.

Он указывал на дом номер семнадцать: там, у входной двери, стояли два жандарма. Напротив несколько человек ломились в дверь бара. Зеваки из той и другой толпы перебегали друг к другу, сообщая и обсуждая новости.