Страница 18 из 25
В отличие от названных и не названных здесь литераторов9 драматург и беллетрист Осип Исидорович Дымов (наст. фам. Перельман; 1878–1959) ни сам не состоял боевиком, ни в связях с террористами уличен не был. В начале XX в. его имя было известно не только в России, но и за ее пределами (о коммуникациях его творчества с немецкой литературой см.: Азадовский, Лавров 1996; о знакомстве С. Цвейгом – см.: Азадовский 1994: 270, с М. Рейнгардтом – см.: Хазан 2008b)10. Сатириконовец11, автор рассказов, появлявшихся в многочисленных органах российской печати, драматург, романист, не особенно, правда, высоко и, как кажется, незаслуженно, отмеченный современной ему критикой12, но зато дружно признанный как один из первопроходцев импрессионистического стиля в русской новеллистической прозе13, Дымов являл тип популярного прозаика и драматурга Серебряного века.
Трудно сказать, как сложились бы в дальнейшем его судьба и отношения с русской литературой, но в 1913 г. он покинул Россию и отправился в США. Официальной версией отъезда была, как сегодня сказали бы, творческая командировка: известный еврейский актер, режиссер и театральный антрепренер Барух (Борис) Аарон Томашевский (1866–1939) пригласил его совместно осуществить постановку дымовской пьесы «Вечный странник»14 (на первых порах Томашевский спонсировал Дымова, как помогал поначалу и некоторым другим известным еврейским театральным деятелям, попавшим в Америку и не имевшим иной материальной поддержки: отцу и сыну Шильдкраутам, Якову Бен-Ами, Самуэлю Гольденбергу, Михаэлю Михалеско, Аарону Лебедеву и др., см.: Tomashevskii 1937).
В неопубликованных мемуарах, названных «Дневником», где Дымов вспоминает наиболее примечательные эпизоды из своей жизни, есть такая запись:
В июне 1913 странствую я по всей России со своей группой «Вечный странник» – встреча в Лодзи:
«Я вам дам 1000 дол<ларов>, три шифткарты – для вас, жены и дочери, I кл<асс>. Хотите приехать в Америку? Борис Томашевский».
P.S. Да. Но я получил II кл<асс>15.
Как бы то ни было – первым или вторым классом – Дымов добрался до Нью-Йорка и обосновался там. Первоначально мысль о возвращении на родину была для него вполне актуальной16, но после совершившегося в России большевистского переворота, несмотря на то что он держался в общем-то просоветской ориентации, тема возвращения как-то сама по себе отпала. В Америке его взгляды на Россию, революцию, ценности демократии и свободы проделали некоторую эволюцию: сначала Дымов горячо поддерживал события Февраля, сотрудничал в старейшей нью-йоркской русскоязычной газете «Русское слово» (впоследствии «Новое русское слово»), издающейся до сегодняшнего дня. Но затем, примерно со второй половины 1924 г., в нем усилились просоветские настроения: как публицист и писатель он отдал свое перо, которое на «русской улице» очень высоко и дорого ценилось, другой нью-йоркской газете, «Русский голос», имевшей откровенно «красную» направленность17. Впрочем, судя по всему, на отношения с Рутенбергом, с которым Дымов познакомился еще во время первого приезда того в США (1915–1917), это не повлияло.
В своем вольном американском изгнании Дымов, неплохо владевший идишем, не оставляя русскую журналистику и в каком-то смысле русскую беллетристику, превратился в американо-еврейского писателя. Приводимый ниже рассказ, написанный на идише, был напечатан в октябрьском номере нью-йоркского журнала «Di Tzukunft» (Будущее) за 1954 г.
Тема террора и провокаторства – то, что было так свойственно российскому революционному подполью начала века, оказалась для Дымова весьма привлекательной и плодотворной. Среди его многочисленных рассказов, статей, очерков и фельетонов эта тема занимает весьма достойное место – при этом впечатляет широкая амплитуда и многообразие точек соприкосновения с ней, начиная, скажем, от некролога, написанного на смерть Савинкова, главным эмблематическим образом которого, хотя и не без осторожности, становится смерть романтики (Дымов 1925а: 2), до изображения самого террористического акта. Так, скорей всего, ему принадлежит рассказ «Как его убили», опубликованный в журнале «Литературные вечера» и подписанный инициалами О.Д. В центре его гибель министра от рук террориста:
Дробно стучат копыта – пять… шесть… семь… Все восемь, он все уловил. Едут, шурша по снегу, велосипедисты <охрана>… Покойная, славная карета… Вот городовой вытянулся, отдавая честь… Через две минуты вокзал… Что-то мелькнуло, накинулась тень – выбежал из-под подъезда человек – накинулась на шлифованное стекло кареты тень и два глаза, – конечно, те самые – очутились близко. Министр поднял руку, заслоняя лицо. Дрогнули страшные белки близких и чужих глаз. Страшная зубная боль, неслыханная по своей жестокости, залила его мозг. Мелькнули две желтые полоски на сплошном черном густом фоне – это пульсировало сердце – и министр умер (О. Д<ымов?> 1906: 527-28).
Героем другого дымовского рассказа, «Сильнее всего», является провокатор, предающий своих товарищей (Дымов 1917а: 5), а в рассказе «Дурные глаза», имеющем, подобно приводимой далее «Ксении», мемуарно-автобиографическую основу (он повествует о временах жизни писателя в родном Белостоке), речь идет о неком Семене Ш., также ставшем провокатором (Дымов 1917b: 5). К той же теме обращен рассказ «Провокатор» (Дымов 1918: 5), в герое которого различимы черты Азефа18; об Азефе, арестованном и посаженном немцами в Моабитскую тюрьму, Дымов писал в очерке «Иуда» (Дымов 1917с: 5); Азеф фигурирует, кроме того, в его символической драме американского периода «Мир в огне».
В упомянутом дымовском «Дневнике» имеется главка «Бурные дни Первой революции» (датирована 28 февраля 1948 г.), в которой рассказывается о донесении на него Азефа:
Директор Лесного института, вручая мне диплом, сказал: «Мы оба, Вы и я, очень рады освободиться друг от друга. Поздравляю».
Конфиденциально: на квартире писателя Осипа Дымова, Херсонская ул., д. № 1, тайно соберутся: известный революционер Борис Савинков, его жена Елена Ивановна Зильберберг19, ее брат, называющий себя Штифтер <sic>, его жена, «бабушка» (не та, «Брешковская») и трое других. Арестовать немедленно.
Евно Азеф. 1905 г.20
В этом донесении, странным образом ставшем известным Дымову, выпускнику петербургского Лесного института, писательская фантазия, как кажется, явно подчиняет себе реальную действительность. Нельзя, однако, не отметить, что его навязчивое возвращение к самой фигуре Азефа может указывать на то, что их пути в самом деле непосредственным или – что вероятней – опосредованным образом пересекались. Азеф присутствует и в тексте «Ксении», представляющем собой то ли рассказ, то ли мемуарный очерк – в этом пограничном жанре написаны многие дымовские произведения эмигрантского периода. Не будучи отмечен печатью большого художественного откровения и, более того, заключая ряд исторических неточностей и ошибок, этот текст тем не менее представляет несомненный интерес, так как, с одной стороны, знакомит с неизвестной страницей в биографии самого Дымова российского периода, а с другой – последовавшие за ним события служат нитью, связующей разные исторические времена и их деятелей, включая и интересующего нас в первую очередь Рутенберга. Приведем рассказ полностью в переводе на русский язык М. Лемстера.
КСЕНИЯ
В 1903 году, в Дуббельне, на Рижском взморье, я познакомился с Еленой Зильберберг. Она была неописуемо красива.
По прошествии лет Пинхас Рутенберг говорил мне о ней в Нью-Йорке:
– Она была красивейшей женщиной, которую я когда-либо знал…
В то время я должен был работать в Терветских лесах, но вместо этого я влюбился в эту красивую девушку и забыл обо всех лесах мира. Это было чудеснейшее лето в моей жизни.
Елена уехала в Москву, где она постоянно проживала. Несколько позже она отправилась в Льеж, в Бельгию. Мы расстались. Спустя два года, зимой, я вновь встретился с ней. Она была еще красивее прежнего, выглядела более зрелой.
На вопрос, что она делает за границей, я не получил ясного ответа. Должна-де с кем-то встретиться, с каким-то мужчиной, с какими-то людьми.
– По делам?
– Нет.
Собственно, она художница. Что же она пишет? Разное, она только начинающая. Но это не так важно.
– А что же важно?
– Мы поговорим об этом в другой раз. Что делаете вы, Дымов? В каких кругах вращаетесь?
Неделей позже, на рассвете, ко мне в дом пришла некая женщина, которую я постоянно встречал в доме у Елены. Кто была эта дама, я не знал: тихая, с темными честными глазами, бледная и молчаливая. Как ее имя? Что она делает в столице? Курсистка, думал я, и по правде сказать, мало ею интересовался.
– Я пришла к вам от имени Елены, – начала она.
– Кто-то вас преследует?..
– Меня? Для чего? Кто?
Я был в недоумении.
– Елена Ивановна и я уверены, что вы подходящая фигура. Вы можете позволить провести у вас в доме маленькое собрание?
Я понял, что она имеет в виду.
– Что за собрание? Кто эти люди, которые должны собраться?
– Вы их не знаете и не должны знать, это мои друзья.
– Нелегалы? – Молодая женщина или не услышала моего вопроса, или притворилась не слышащей. Она продолжала:
– К вам придут семь человек, возможно, восемь, не более. Позвонят в дверь, произнесут условленный пароль (слово, которое она сказала, я давно уже забыл – какое-то вымышленное женское имя), это собрание состоится в четверг в восемь вечера. Вы готовы?
– Да, но что я должен делать?
– Ничего. Вы должны будете находиться в другой комнате и ждать, пока собрание окончится.
– Хорошо. Передавайте привет Елене. Но назовите, пожалуйста, свое имя.
– Ксения, – ответила юная дама.
– Ксения?.. Это не еврейское имя.
– Нет, я христианка.
– Итак, до четверга, Ксения.
Она ушла, и в тот же момент через кухню ко мне вошел дворник, закрыл дверь и сказал:
– Осип Исидорович, даму, с которой вы только что разговаривали, нужно арестовать, и не спрашивайте меня ни о чем. Поняли? – И он исчез.
Я понял, что дворник знает что-то, намного больше, чем он сказал. Я сразу же вышел из дому предупредить Елену о том, что она и ее неведомые мне друзья в опасности. Но как дворник пронюхал про наш разговор? Не иначе как извозчик – филер. Он следит за мной и следит за Ксенией. Я сделал вид, что ничего не понимаю, и велел извозчику-филеру ехать в магазин, чтобы там избавиться от него. В течение этой поездки я несколько раз менял извозчиков и когда добрался до художественной студии, где работала Елена, все ей рассказал.
Елена выслушала меня достаточно спокойно и хладнокровно:
– Я во все это не верю, а вы просто трус и буржуй.
Слова ее меня раздосадовали. Я не сообразил сразу, что с ее стороны это была всего лишь игра.
– Как бы там ни было, собрание в моем доме не состоится, в четверг ничего не будет, передайте об этом Ксении.
На ближайший четверг я получил приглашение от издательства «Шиповник»: там должно было состояться чтение новой драмы
Леонида Андреева «Жизнь человека»21. В 8 часов вечера, одевшись и поймав извозчика, я помчался в издательство. К тому времени я успел забыть о своем разговоре с Ксенией, как вдруг увидел дюжину городовых, шедших в направлении моего дома.
«Это они идут за мной», – промелькнуло у меня в голове, и как только я вошел в двери издательства, позвонил к себе домой. После продолжительной паузы ответила горничная Глаша. Она была чем-то напугана и возбуждена и отвечала не очень внятно: «Да», «нет», «может быть», – я понимал, что кто-то находился с ней рядом. Вдруг она выпалила:
– Кто-то ждет вас, скорее приходите.
– Кто меня хочет видеть?
– Друг, – услышал я Глашин голос.
Я тут же прервал связь. Да, мне стало понятно, что полиция производит у меня в доме обыск. Что же делать?
Драму Леонида Андреева я уже почти не понимал. Чтение продолжалось до 2 часов ночи. Гости потихоньку расходились. Я рассказал обо всем издателю «Шиповника» Копельману и спросил его совета.
Копельман подумал и сказал:
– Здесь находится Бурцев, переговорите с ним.
– Бурцев?.. Известный революционер?.. Что он здесь делает?..
Бурцев, почти не глядя на меня, спокойно и хладнокровно сказал:
– Подождите еще чуть-чуть и идите домой. Полиция, вероятно, еще ждет вас22.
Я послушал его совета, подождал некоторое время, и когда часом позже пришел к себе, там уже никого не было, однако мои письма и рукописи исчезли – все забрала полиция.
Назавтра я узнал: Елена арестована и находится в тюрьме, и ее брат (я тогда узнал, что имеется брат с вымышленной фамилией Штифтарь) тоже арестован. Что произошло с Ксенией, мне было неизвестно.
Мои друзья настойчиво советовали мне как можно скорее бежать за границу. Вопрос, однако, заключался в том, сумею ли я достать заграничный паспорт.
Я достал паспорт! И той же ночью пересек границу, а через пару часов был в Вене, поселился на улице Табор. Мое нервное возбуждение улеглось. Пасха, могу есть мацу, полиция мне не мешает. Я счастлив. Я за границей. Я свободен! Я уехал из России!
Я уехал из России, я веду совсем другой образ жизни: здесь другой язык, другие мысли, другие люди вокруг меня, Россия далеко, далеко! Впрочем, не так уж далеко: я получил письмо из России, и не просто из России – из самого Петербурга, и даже еще «ближе» – из страшной Петропавловской крепости. Писала Елена Зильберберг. (Ее письмо вынесли оттуда, из крепости.) Письмо было очень длинное. Последние страницы прочесть было невозможно. Елена писала, что объявила голодовку… Что стало с ее братом, с Ксенией, где ее друзья?..
Несколькими месяцами позже я оказался в Швейцарии. На балу, среди сотен молодых людей, я неожиданно встретил Ксению.
Что же с ней произошло?
Оказывается, как только дворник сообщил, что она должна быть арестована, Ксения сразу же уехала в Финляндию. В данное время она живет в Швейцарии, никакими сведениями о близких не располагает.
Прошел год, и я вернулся в Петербург. Мне поведали страшные вещи: Штифтаря, брата Елены, повесили, ее саму освободили из тюрьмы (прокурор взял взятку в размере 10 тысяч рублей), и сейчас она в Льеже, дворник же работает в книжном издательстве.
А Ксения? Что случилось с ней?
Понемногу я стал забывать все эти события.
Прошло еще пару лет. Я жил уже в Нью-Йорке. Не стало Петербурга, он изменил имя и превратился в Ленинград. Я познакомился с Рутенбергом, и первое, о чем он спросил, что тогда произошло у меня с дворником.
Я все ему рассказал, удивляясь, откуда ему это стало известно, и желая выведать у него разные подробности. Да, он знал намного больше меня, ясно представляя опасность, в которой я в ту пору оказался.
Итак, ко мне должны были прийти семь человек, впрочем, сначала планировалось восемь, и восьмым должен был быть… Азеф. Так как Ксению и Елену я предупредил, что собрания не будет, то Азефа не пригласили. Зачем? Он все равно не придет, поскольку не может приехать из Териок. Теперь все ясно. Бурцев подозревал возможный провал, и произошедшее тогда со мной прояснило ситуацию.
– О чем же все-таки шла речь? – поинтересовался я.
– Вы не знаете? Эти семь или восемь человек должны были собраться и постановить взорвать Охранное отделение, страшную «охранку». Весь план разработал… Азеф, провокатор23.
– А Ксения? Что с ней?
– Ксения – жена Штифтаря, брата Елены. Его повесили прямо в «охранке». Я не знаю, что с ней стало.
И опять прошло какое-то время, почти пятьдесят лет. Почти все герои моего печального рассказа уже покинули этот мир. Умерли прекрасная Елена, Копельман, Леонид Андреев, дворник, Рутенберг, Азеф…
А Ксения? Что же случилось с ней? Она, наверное, тоже умерла? Нет, она жива. Год назад мне передали привет от нее. Она живет в Израиле. Ей исполнилось 70 лет, отмечали ее юбилей. Ее фамилия теперь Розенблюм, она вышла замуж за Розенблюма, работает в киббуце, в поле, еще деятельна, забыла все, что с ней произошло. Стала еврейкой. Бен-Гурион держал целую зажигательную речь о ней…
Очень взволнованно она выступила перед Бен-Гурионом с ответной речью. Рассказала, о том, что с ней произошло в юные годы, пятьдесят лет назад. Среди прочего поведала также о том, как молодой глупый парень по имени Осип Дымов спас ей жизнь…