Страница 17 из 25
Проблема связи и сопряжения российского революционного движения, причем в его наиболее специфическом аспекте – народнического и эсеровского террора, и художественной литературы имеет множество разнообразных форм и видов выражения, начиная от тематических и сюжетных корреспондирований, взаимопроницаемой границы между реальным и книжным, когда из литературых текстов в жизнь (и наоборот) переносятся отдельные реплики героев, «апостолов насилия»3, а то и целые сцены, эпизоды, и более того – происходит перевоплощение идей и умонастроений, кончая, скажем, использованием каких-то сугубо «мирных» художественно-литературных реалий в качестве криптограмматики боевиков4. Так, В. Чернов в книге воспоминаний рассказал о том, что
когда мы получали открытки с портретами одного из трех тогдашних любимцев читающей публики: Максима Горького, Леонида Андреева или Антона Чехова – это означало, что для очередного акта БО все подготовительные работы закончены; остается ждать «развязки»… (Чернов 1953:175).
Небезынтересно в этой связи вспомнить, как назначенный комиссаром при Верховном главнокомандующем Л.Г. Корнилове М.М. Филоненко направил в адрес управляющего военным министерством Савинкова телеграмму следующего содержания:
То, что Ваня, Федор, Генрих, Эрна, Жорж делали с запада, теперь может быть в шатре с востока. Конь бледный близко, так мне кажется. Пожалуйста, исполните немедленно все, что завтра утром вам передам (Дело Корнилова 2003, II: 559).
Получив копию этого странного сообщения, начальник штаба генерал A.C. Лукомский, ничего в нем не разобрав, писал годы спустя:
Я прочитал и ничего не понял. Было упомянуто о «коне бледном», скачущем через какие-то горы и чего-то затевающем. Было упомянуто среди телеграммы о начальнике военных сообщений.
Я сказал, что воровского языка не понимаю и не могу разобрать, в чем дело (Лукомский 1922:104).
На самом деле все оказалось просто: в телеграмме, посланной Савинкову, использовались литературные образы из «Коня бледного» – кому, как не самому автору, было разгадать шифр. Авторы книги о Корнилове, рассказывая об этом эпизоде, где изящная словесность послужила способом криптограмматической военной депеши, пишут:
Позже выяснилось, что, опасаясь вездесущих «монархистов», Филоненко зашифровал свое послание именами и образами из романа Савинкова «Конь бледный», рассчитывая на то, что сам его автор (он же адресат) в этом разберется. В переводе это должно было означать, что в Ставке (Шатре) зреет контрреволюционный заговор (Ушаков, Федюк 2006: 154).
Тех, кого называли «бомбисты», не были лишены тяги к сочинительству и литературным забавам, отличающимся, впрочем, своеобразной мрачновато-иронической изобретательностью. Один из членов БО, М.М. Чернавский, вспоминал о вечере, когда группа боевиков на досуге слагает коллективный рассказ «из жизни революционеров», в котором все время используются говорящие реалии постазефовской эпохи с ее тенью подозрительности и помешанностью на разоблачительной теме:
Деловые разговоры кончены, инструкции даны, беседа не вязалась. Савинков предложил: «Давайте общими силами составлять рассказ из жизни революционеров». Кое-кто откликнулся на это предложение. Тема: областная партийная конференция происходит в губернском городе. Как назвать город? Провокань. Он расположен на речке Филерке. Конференция собирается в гостинице «Золотая Подметка» и т. д. в этом роде. При всякой особенно «удачной» подробности мы смеялись, хотя, сказать правду, в этом смехе веселья было маловато. Фабула рассказа развертывалась довольно быстро, но… взмолилась «Ма» (так называли М.А. Прокофьеву, соединяя ее первые два инициала), попросила прекратить забаву. Прекратили, конечно. Рассказ не был окончен (Чернавский 1930, № 8/9: 54-5).
Совершение террористического акта многообразно отразилось не только в прозе (некоторые наблюдения на эту тему см.: Петрова 1978: 194–216; Могильнер 1999), но и в поэзии (см., например, фрагмент из поэмы Н. Панова (Д. Туманного) «Террористы»):
Или в поэме «Террористы» (1927) поэта-эмигранта В. Андреева, сына известного русского писателя А.Н. Андреева:
Не говоря уже о том, что сам образ героя-террориста или его обратная, «конвертируемая» ипостась – провокатор привлекал общественное внимание своей нередко сложной социальной и психологической загадкой5, с жизнью «подпольной России» в той или иной форме были связаны многие интеллектуалы – писатели, литературные критики, переводчики, философы. Среди них такие известные имена, как П.Ф. Якубович-Мель-шин, H.A. Морозов, С.М. Степняк-Кравчинский, Б.В. Савинков6, И. Каляев, С.Д. Мстиславский и др., и менее известные: например, убийца Гапона A.A. Дикгоф-Деренталь7 или ученик Г. Когена Д.О. Гавронский (1883–1949), эсер и профессор философии Бернского университета (см. о нем: Вишняк 1970: 170; Флейшман 2006, по индексу имен, в особенности: 461-65), поэтесса-террористка Е. Феррари (О.Ф. Голубовская), автор вышедшего в Берлине в 1922 г. сборника стихов «Эрифилли» (см. о ней: Коростелев 2004: 338, 339; Флейшман 2006: 125-46) или В.О. Лихтенштадт, «техник» боевого отряда эсеров-максималистов и одновременно переводчик «Пола и характера» (1903) О. Вейнингера, автор монументальной книги «Гёте (Борьба за реалистическое мировоззрение. Искания и достижения в области изучения природы и теории познания)», изданной под редакцией и с предисловием А. Богданова уже посмертно (Пб.: ГИЗ, 1920)8. Лихтенштадт погиб в 1919 г., во время Гражданской войны, будучи комиссаром 6-й стрелковой дивизии Красной армии (см. о нем: Ионов 1921; Билибин 1925: 276-85; Гернет 1951-56, V (по указателю имен); Ольховский, Шитилов 1978: 288–302; Марголис <и др.> 1994: 477–572; Герасимова, Марголис 1996: 129-65; Берштейн 2004: 214-16).