Страница 6 из 14
Основные положения манифеста были закреплены законом о колонистах от 19 марта 1764 года. Все эти льготы немало способствовали тому, чтобы в буквальном смысле поток иностранцев (в том числе и немцев) хлынул в Россию.
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Решающее значение для будущего колонистов (так именовались поселенцы) имели дополнительные распоряжения по поводу землевладения и землепользования:
1) Все отведенные колонистам земли передавались в неприкосновенное и наследуемое владение на вечные времена, но не как личная, а как общинная собственность каждой колонии.
2) Эти земли нельзя было ни продавать, ни передавать без ведома и согласия вышестоящего общинного управления.
3) Для расширения и улучшения своих хозяйств колонистам разрешалось приобретать земельные участки у частных лиц.
4) Выделенные государством земельные наделы наследовал обычно младший сын (минорат)…»
Колонизационная политика была продолжена и в дальнейшем.
Таким образом, были созданы все условия для того, чтобы привлечь немцев (и других иностранцев) в Россию. Кроме того, существовали и другие причины эмиграции части населения из Германии.
Со временем, впрочем, иммиграционная политика России меняется. В период с 1801 по 1820 год разрешение на переселение дается исключительно «хорошим и достойным хозяевам». Каждый переселяющийся отныне должен иметь при себе не менее 33 гульденов. Кроме того, устанавливались ограничения в количестве принимаемых семей немецких переселенцев – их могло быть не более 200 семей в год. Но при этом колонисты освобождались от налогов на десять лет и получали до 300 рублей кредита в год, а также земельные наделы из расчета 60 десятин на семью.
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Манифест Александра Первого от 20 февраля 1804 года особо выделял поселенцев, которые могли служить образцом в крестьянском деле и в ремесле… хороших землевладельцев, знавших толк в виноградарстве, в выращивании тутовника и других полезных растений или имевших опыт в скотоводстве, особенно в разведение овец улучшенных пород, крестьян, обладающих необходимыми знаниями для рационального ведения хозяйств…»
Из книги «Немцы в России и СНГ»
«…Привилегии, обещанные царем, казались людям, жившим в нужде и лишениях, особенно привлекательными. Прежде всего это касалось земли Гессен и юго-западной части Германии.
Причины эмиграции:
• Семилетняя война;
• война с Наполеоном;
• иностранная эмиграция;
• политическое угнетение иностранными и собственными правителями;
• солдатчина и подати (например, продажа солдат в Америку);
• хозяйственная нужда, неурожаи, голодные годы (например, Вюртемберг, 1816 год);
• строгие, зачастую несправедливые методы управления;
• ограничение свободы вероисповедания…»
Процессы колонизации продолжились и в более позднее время. Как уже отмечалось, заселение России немецкими крестьянами длилось до 1842 года.
Но когда и откуда прибыли «джигинские» немцы в Россию?
В поисках прародины джигинских немцев
Есть одно обстоятельство, которое поможет нам в поисках прародины «джигинских» немцев. Обстоятельство это следующее: дело в том, что подавляющее большинство джигинских немцев говорили (и говорят) на швабском диалекте. Те из коренных немцев Германии, кому доводится слышать говор джигинских немцев сегодня, немало удивляются тому, в каком неискаженном, первозданном даже виде сохранился у них швабский диалект.
А диалект – это пароль для посвященных. Известно, например, что два немца, говорящие на разных диалектах, могут вполне не понять друг друга. Потому в Джигинке, например, немцам, говорящим на разных диалектах, приходится в разговоре друг с другом частенько переходить на русский язык, чтобы понимать, о чем идет речь.
Итак, подавляющая часть джигинских немцев говорила на швабском диалекте.
А что это нам дает? Это дает нам то, что сужаются границы поиска. И существенно сужаются.
Но прежде разберемся, кто они, швабы.
Кто они, швабы?
В Германии швабам посвящено немало анекдотов. В них высмеиваются особенности национального характера швабов. А именно: усердие, трудолюбие, скромность, любовь к чистоте. То, над чем и смеяться-то грешно. Но считается, что эти положительные качества у швабов приобретают гипертрофированную форму. Острословы, кроме того, приписывают швабам и изрядную долю скаредности. Сами швабы вряд ли согласятся с таким определением. Но охотно признают, что не терпят расточительности и всегда задумываются о завтрашнем дне. И разве это плохо?
Еще швабов отличает особенный швабский диалект. По нему шваб шваба узнает всегда. И нешваб шваба узнает всегда. По этому поводу нельзя не привести одну любопытную историю, которая была рассказана мне Марианной Богдан, правнучкой Андрея Пропенауэра.
Андрей Пропенауэр в 30-е годы прошлого столетия служил на флоте поваром. И однажды у них на корабле оказался лидер компартии Германии Эрнст Тельман. Так уж получилось, что переводчика своего у Тельмана на тот момент не было, что затрудняло его общение с русскими товарищами. И тогда вспомнили, что корабельный кок Андрей Пропенауэр не только хорошо знает немецкий, но и сам вроде как немец. Ему незамедлительно было приказано оставить котлеты, переодеться и явиться к командиру корабля. Так по воле случая Андрей на некоторое время стал переводчиком при товарище Тельмане.
Эрнст Тельман при встрече спросил его: «Откуда же ты будешь родом, паренек? Где жили твои предки в Германии?» На что Андрей только пожал плечами: «Не знаю…»
И откуда же было знать? Андрею Пропенауэру едва минуло 14 лет, когда он остался без родителей.
Андрей и Тельман обменялись еще несколькими фразами, после чего Эрнст Тельман весело воскликнул: «А я знаю, кто ты, парень! Ты – желтоногий шваб из Вюртемберга!»
«Желтоногими» же швабов называли потому, что были они, как правило, бедны настолько, что часто и обуви не имели – босиком ходили.
Таким образом, диалект, на котором говорил Андрей, «выдал» его. Неудивительно, что когда Андрей Пропенауэр поселился в Джигинке, то он отлично понимал диалект местных швабов. Как уже говорилось, шваб шваба поймет всегда.
А швабский диалект – особенный. В швабском диалекте почти к каждому слову прилепляется уменьшительно-ласкательный суффикс «ле», понятный каждому немцу, но нигде, кроме Швабии, не употребляемый.
Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох
«…Когда летом мой сын Алик приезжал к своим родственникам в Джигинку, то здесь его ласкового называли Альфредле…»
Кстати, тот факт, что в послевоенной Джигинке можно было встретить разные немецкие диалекты, не вызывает удивления. Дело в том, что после войны в Джигинку приезжали и те немцы, которые прежде, до войны, жили или на Алтае, или в Сибири, или в Поволжье, – коренные джигинские немцы в послевоенное время многих своих новых друзей, обретенных в Восточном Казахстане или в других местах ссылки, «перетянули» в Джигинку.
– Иосиф Виссарионович… Очень много к вам вопросов накопилось у потомков. У тех, кто сам сидел, у тех, чьи родители были посажены и расстреляны, у всех, кто хоть что-то читал о ГУЛАГе, да, в конце концов, и о той же войне… Очень много вопросов. Их так много, что непонятно, с какого конца начинать. Поэтому начну я с того, что обсуждалось совсем недавно, буквально осенью. Ну то есть самое актуальное из ваших, скажем так, деяний. Катынь.
– Я понимаю, что выгляжу монстром, тем более когда вы смотрите на то, что мы делали, из XXI века. Но все же я попытаюсь донести до вас те идеи, из которых мы исходили в 1939-м, когда принимались эти решения о расстреле пленных польских офицеров.
Так называемый пакт Молотова-Риббентропа – это ведь была целая большая система документов. Ее можно сравнить с Тегеранскими, Ялтинскими и Потсдамскими договоренностями 1943 и 1945 годов. Принцип такой же: договоренности об устройстве мира. Вначале у нас такие договоренности были с Гитлером, потом такие же договоренности были с Америкой и с Англией. И в соответствии с этим пактом, а потом в 1945 году в соответствии с договоренностями с союзниками значительная часть Польши переходила Советскому Союзу. И я себе отдавал отчет в том, что мне придется с этой частью Польши, польского населения работать. И мне пришлось бы иметь дело с польской аристократией, или, как теперь модно говорить, элитой.
Я человек старый, и значительная часть моей жизни прошла еще в царской России. И я знал, что может натворить польская элита со своим народом, когда столкнется с тем, что мы будем включать поляков в единую семью народов, строящих социализм. Она их подымет на восстание. И тогда жертв будет не двадцать и не тридцать тысяч. Тогда счет жертв пойдет на сотни тысяч, а может быть, даже на миллионы. Потому что мы же не остановимся. Мы же все равно заставим их строить социализм. Я стоял перед необходимостью: уничтожить часть, чтобы сохранить целое. Потому что эти ребята, голубая кровь, польское офицерство, – они же такие: и сами умрут, и весь народ угробят. Как это было не раз, когда они поднимали антирусские восстания в Польше еще в царские времена…
Я, кстати, не был инициатором расстрела. Это мне Лаврентий предложил…
– А я слышал, что это была ваша месть за 1920 год. За расстрелянных красноармейцев.
– Лаврентий знает мои слабые места. Я никогда не мог забыть это полякам, никогда. Он, естественно, напомнил мне о нашем с Тухачевским походе на Варшаву. И тем более я не мог этого простить Тухачевскому, который сам был поляк. Я вообще подозреваю, что всю эту затею с варшавским походом Тухачевский начал, чтобы угробить Красную армию. Во всяком случае я это не могу до конца опровергнуть.
– А чего «этого» вы не могли им простить?
– Того, что в конечном итоге была военная катастрофа, что огромное количество красноармейцев попало в плен и всех их поляки уничтожили. Без суда и следствия, наплевав на все договоренности, на все статусы военнопленных. Двадцать тысяч красноармейцев. Минимум.
Я потом перед Лениным стоял – он меня отчитывал как мальчишку. И Троцкий ручки потирал. А мне нечего было сказать! Да это в том числе была и моя идея – поход на Польшу. Ленину я никогда не врал. И поэтому, когда Лаврентий в 1940 году пришел ко мне с этим предложением, он знал, что я не смогу ему отказать.
– Следующий вопрос, Иосиф Виссарионович, связан с темой мести. Правда ли, что многие ваши поступки были продиктованы именно ею? В частности, уничтожение старой партийной гвардии. Репрессии по отношению к семьям «врагов народа». Месть – это был ваш мотив, который влиял на политику, на все?
– Человеку трудно оценивать свои поступки. Мне кажется, что я никогда не позволял своим эмоциям выплескиваться наружу. Может быть, подсознательно? Я бы сказал по-другому: я не помогал своим врагам избежать репрессий. Специально я их не преследовал. Они просто попадали под общую гребенку. Но они ко мне и не обращались, потому что прекрасно понимали: зачем обращаться к человеку, которому они сделали гадость? Люди, которые считали, что они мои друзья, и до конца не осознали, какие гадости они мне сделали, типа Коли Бухарина, да, они мне писали всякие слезливые письма, но враги? Они просто ко мне не обращались.
Я очень многим помог, кстати. Я огромное количество генералов вытащил из тюрьмы, особенно когда война началась. Я помогал не сесть в тюрьму Пастернаку, спас от тюрьмы Булгакова. Я спас многих деятелей искусства, писателей…
Нет, специально преследовать своих врагов – этим я не занимался. Ко мне приходили со списками. Что я должен был говорить? Если они преступники – арестовывайте. Если я видел, что это хороший человек, и я знал этого человека, и он сделал много полезного, я говорил: «Подождите, давайте разберемся. Может быть, человек оступился. А может, его оклеветали».
Может быть, и есть в чем-то моя вина… Но ведь решал не только я! А Хрущев ваш любимый, у которого руки по локоть в крови? А Булганин с Маленковым? А Берия – я читаю сейчас, вы из него чуть ли не прозападного политика делаете… Нехорошо. Почему только мне все это приписывают?