Воспитание под Верденом

Какая прекрасная усталость — усталость от жизни и смерти, усталость от бытия и небытия, усталость от всего великого и ничтожного, всего бесцветного и красочного… Начало менуэта требует от играющего известного напряжения. Но вот он преодолевает порог, и начинается воздушная пляска одиноко шествующих духов, озаренных блеском блуждающих огней. Теперь уже неважно, чтобы в аллегро повиновались пальцы. Еще до начала, до звучания, до претворения в звук слышишь то, что хотел сказать мастер. И совершенно естественно, что мастер Брамс, в черном праздничном одеянии, приходит на помощь своему ученику и восторженному почитателю К. Г. Мертенсу и, пока тот отдыхает мгновение, садится сам за рояль, выпятив брюшко, с окурком сигары во рту, и играет своими мягкими руками то, что написал и что хотел выразить. Разве не так было, когда друзья пировали с Сократом! Не было ли и у него так же сладостно и торжественно на сердце! Духи струн танцуют серебряный менуэт в лунном свете в ночи, на горе, овеянные дыханием пиний и свежестью моря. Предгорья и бухты проносятся пред его взором. «…И головы откинулись па спинки, и юноша — мне помнится — идет…» Строгий и приветливый, выходиг он из-за приподнятой портьеры спальни, опираясь на двух стройных флейтисток, и мастер Брамс поводит своими косыми глазами и говорит по-латыни: «Ты любил справедливость и ненавидел беззаконие, поэтому…» 13Чего он хочет, испуганно думает Мертенс, я вовсе не умираю в изгнании. Разве можно уснуть праведнее, чем засыпаю я в этом кресле?

ВЕЛИКИЕ ХОЛОДА Глава первая ПЕЛИКАН

Земля — каменный диск под ледяным небом.

Зима сковала весь континент: своими окоченевшими челюстями она безжалостно стиснула людей и окружающие их предметы. В Потсдаме, например, термометр однажды ночью показал тридцать четыре градуса холода. У родителей фрау Бертин, живущих там, две жарко натопленные комнаты, но это мало помогает их зятю. Во Франции, в частности над высотами Мааса, холода не такие жестокие, семнадцать градусов, — но и этого совершенно достаточно.

С начала января все боги и полубоги роты уже возвратились из отпусков; они очень угнетены приемом, оказанным им в самых различных инстанциях, и происшедшими переменами. Артиллерийский парк, уже однажды снятый и вновь водворенный, еще раз снимают, на этот раз окончательно. Парк приютился в лесу, густом и нетронутом, расположенном за горой, у фермы Мюро. На перегоне между этим защищенным пунктом и вокзалом Романи необходимо проложить новый рельсовый путь. К тому времени, когда все будет готово, французские летчики уже давным-давно прощупают поредевший лес, сфотографируют его, дадут свое заключение, и снова придется скорехонько переносить все сооружение в новое место, в лощины возле деревни Этре. Но до тех пор пройдет еще немало времени, а пока только начинается прокладка новой ширококолейной дороги.

Под умелым руководством сержанта Швердтлейна в Ромаиь перебрасывается строительная часть, чтобы ускорить работы на дороге к ферме Мюро. Сержант живет в каменном доме и по неделям не видит роты. На рассвете, в жуткий холод, одна группа солдат нагружает платформы тяжелыми шестиметровыми рельсами, другая — дубовыми шпалами, третья — щебнем.

Сидя на платформах, солдаты едут к месту работы. Затем начинается разгрузка; тяжелые рельсы здорово давят плечо. Но вот грунт выравнен, шпалы и рельсы уложены. Стыки скрепляются тяжелыми накладками и гайками; этим заняты саперы из Вюртемберга — ландштурмисты, прибывшие, из Дамвилера. Большую часть дня они помогают русским в подготовлении трассы. Русским? Да. К нестроевым солдатам присоединили около семидесяти человек русских военнопленных, неизвестно где размещенных; это — изголодавшиеся люди, в темно-серых, цвета земли, шинелях, терпеливые, ловкие; за ними смотрят ландштурмисты-пруссаки, по возможности из тех, кто в состоянии понять две-три ломаные фразы на каком-нибудь славянском языке, В команду Швердтлейна входит и нестроевой Бертин. Иначе и быть не могло: ведь команда не из приятных. Все же Бертин проявляет сейчас больше выдержки, чем когда бы то ни было. Он как бы отупел, потерял всякую надежду на Железный крест, но зато это человек, который на протяжении короткого времени дважды избежал смерти. Пять дней он состоял в команде Кардэ, в ведении которой находился разместившийся в бывшей лабораторной палатке небольшой пункт для осмотра поврежденных снарядов. В шестой, роковой, день Бертин рано утром был отправлен в Романь, а в полдень взорвался снаряд и уложил его соседа по койке, крестьянина из Биденкапа в Обергессене, отца троих детей. А спустя еще каких-нибудь два дня самолет снес свое яйцо прямо в «лагере Штейнберг; правда, снаряд разрушил лишь офицерский нужник, но продырявил осколками наружную стену барака номер два, сбоку, там, где спал только Бертин. Подобного рода случаи располагают к размышлениям и воспитывают выдержку, тем болеё что, по слухам, этот же самолет побывал в Монмеди, где отправил одного, а может быть, и нескольких высокопоставленных чиновников на тот свет.

Счастлив поэтому тот, кто может спокойно ночевать в Романи, а днем орудовать киркой, согревая себя работой. Мерзлая глина тверда, как мрамор. Землекоп в состоянии разбивать ее только на небольшие куски, в форме ракушек. В такой жестокий мороз отдыхаешь иногда у костра, который разрешено раскладывать наиболее слабосильным из русских. Нетронутый лиственный лес прорезывает жилками веток небо. Трасса новой дороги отмечена поваленными стволами, взорванными пнями, срезанным кряжем холмов. Едва успеешь за день сколоть сантиметров десять мерзлой коры и добраться до более мягкого глинистого грунта, как уже садится солнце. За ночь земля опять промерзает на глубину десяти сантиметров, и на следующий день та же волынка.

Но самое ужасное из всех мучений, которого боятся поголовно все, — это разгрузка вагонов со щебнем. Стоишь там, наверху платформы, едва шевеля ногами, втыкаешь большую продолговатую лопату в неподдающиеся разрыхлению камни (они, как склеенные, плотно прилегают друг к другу) и швыряешь их, всегда с тем же тяжелым напряжением, на новую насыпь для железнодорожной колеи.

Благо тем, кто забивает и трамбует щебень: они еще в состоянии двигаться, ускоряя циркуляцию застоявшейся крови. Но на платформе умещаются, не мешая друг другу, всего три человека.

Сегодня щебень разгружают нестроевые Лебейдэ, Паль и Бертин. Карл Лебейдэ достаточно силен, чтобы, не переутомляясь, орудовать тяжелой лопатой, по Бертину и Палю приходится туго. Сияв шинели, напялив поверх мундиров рабочие куртки, поверх фланелевых рубашек — шерстяные свитеры, они обливаются потом и в то же время зябнут. Все удрученно молчат. Они между собою приятели., и Карл Лебейдэ воздержался бы от колкостей, обычно так и сыпавшихся с его языка, если бы эти двое слабосильных взвалили на него большую часть работы. Но порядочность не позволяет им отставать. Стук лопат и грохот камней прерывается короткими восклицаниями ободрения и проклятиями.

Так проходит целый день, от восхода и до захода солнца, а мысли людей только в самой ничтожной степени вращаются вокруг их работы. Люди размышляют о неизбежности неограниченной подводной войны, о том, что за этим последует объявление войны Северной Америкой* Их мысли вращаются также вокруг всяких посторонних намерений, желаний, соображений. Попадаются и очень странные желания. Хорошо, что у человека череп не из стекла! Бертин очень испугался бы, если бы знал, с какой серьезностью и как мучительно его сосед Паль решает вопрос о том, пожертвовать ли частицей своего бренного тела, чтобы живым вернуться домой. Потому-то Паль и Лебейдэ и не посвятили его в свои замыслы. Бертин — ненадежный парень, — нельзя сказать, что непорядочный, но слабохарактерный, очень слабохарактерный. Разве он не купил банку искусственного сала у какого-то мошенника-кашевара и не жует его потихоньку, даже не предложив друзьям? Раньше он так не поступал; надо будет при случае ругнуть его за это. Правда, нужда велика, в отделениях крадут друг у друга съестные посылки! Не будем поэтому так щепетильны — вот правило Карла Лебейдэ. Паль в этом отношении более строг к Бертину, и в какой-то мере даже разочарован в нем. Искусственное сало — приятная вещь, но солидарность лучше. Бертин ведет себя не по-товарищески; ужинает у себя на койке и прячет еду под замок. Конечно, и это пройдет со временем.