Страница 45 из 115
Унтер-офицер Зюсман насмешливо и вместе с тем с глубоким состраданием смотрит на землекопа Бертина, который спит как убитый. Стальной шлем свалился у него с головы. Зюсман берет шлем в руку и помахивает им; он находит, что парень держался неплохо.
«Смена батальона произошла на полтора часа раньше положенного времени, без заслуживающих внимания осложнений».
Глава седьмая ПОДАРОК
Около одиннадцати Зюсман будит Бертина; свеча догорела, погасла. Бертину как раз снится страшная буря на Аммерском озере: будто молнии взрезают широкую поверхность воды, а гром, отскакивая от стены гор, отдается на низком берегу.
— Вставайте! Грандиозный фейерверк, стоит посмотреть!
Бертин мгновенно соображает, где он; у него болит голова, это, наверно, пройдет на свежем воздухе. Окоп полон народу, все смотрят куда-то назад. Шумы, похожие на звуки органа, и многоголосый гром наполняют ночь, а по полю в соседнем участке беснуется пламя. Бушует ливень- огненных разрывов, методически поливая подступы к полю сражения, хорошо знакомые низины и вы* соты окрестности. Снаряды вздымают вверх подобные облакам столбы пылающих :газов и земли. Завывание, ошеломляющее;" злобное шипение, раскаты и треск, неистовый лязг. Сердце Бертина трепещет^ но он восторженно жмет руку Зюсману, захваченный мощью, с которой прорывается наружу страсть человека к разрушению, — это упоение всемогуществом зла! Стоящий рядом унтер-офицер, саксонец, очкастый и худой, поражает Бертина спокойным замечанием:
— Это-то мы умеем, на это мы мастера!
Из-под шлема, с обросшего щетиной узкого лица, на Бертина глядят умные глаза; на груди, в верхней петлице, две ленточки — бело-черная и бело-зеленая. Бертина захлестывает волна удивления и гордости за товарищей, этих храбрых немецких солдат, верных долгу, несмотря на всю безнадежность положения, чуждых бахвальства, гордость за них, прошедших через все испытания.
К счастью, первый батальон успел укрыться от огня.
— Случись это на десять минут раньше, — слышит он голос Зюсмапа над своим ухом, — всем была бы крышка. — Вслед за этим — Бертин это знает — в игру вступит немецкая артиллерия. Расчеты одной стороны скрестятся с расчетами другой, и из них родится новое разрушение, новый день уничтожения. Молодой саксонец тем временем лениво зажигает трубку, еще несколько солдат прикуривают от его зажигалки.
Дикий шум понемногу затихает, люди опять понимают друг друга. Только над укреплением Адальберт все еще рвется шрапнель.
— Это, наверно, длинные десятисантиметровые, — предполагает саксонец, — повидимому, они получили большую партию снарядов, от которой теперь стремятся избавиться.
— Разумеется, — говорит рядом стоящий, — чего доброго, пришлось бы их отправлять обратно в тыл, если бы вдруг сегодня ночью объявили мир.^
Молодой унтер-офицер возражает. Так скоро мир не наступит. До этого солдаты еще успеют вылакать не один котел кофе. Слишком многим людям предстоит еще нахватать орденов, слишком многих надо успеть наградить, прежде чем будет дозволено водвориться миру.
— Тут не одни только ордена, — говорит его собеседник.
Бертин настораживается: эти пот рассуждают, как Паль, как трактирщик Лебейдэ, как рабочий газового завода Галецинский, как гамбуржец Везэ.
В наступившем сероватом мраке слабо светятся под резкими контурами шлемов их лица, напоминающие маски. Внимание дежурных опять устремлено на передовые линии, остальные не спеша расходятся по блиндажам. 1
Очкастый саксонец, заслоненный фуражкой Бертина, выражает удивление: что это за птицы там, с Зюсманом и лейтенантом? Не успел он произнести эти слова, как из мрака вынырнули две фигуры: большой и широкоплечий патер Лохнер и долговязый Кройзинг. Зюсман быстро толкает саксонца в ногу. Тот мгновенно соображает:
— К вашему сведению, я только богослов и всю жизнь не выезжал из Галле…
— Коллега? — добродушно спрашивает полковой священник.
— Так точно, ваше преподобие, — отвечает унтер-офицер, стоя навытяжку.
Зюсман едва сдерживает усмешку. Слишком уж не вяжутся между собой слова «так точно» и «ваше преподобие».
Патер Лохнер не замечает этого. Ему хочется сказать что-нибудь приятное молодому человеку.
— Господь и впредь будет хранить вас, — говорит оп, устремляясь вперед. По молодой богослов, как бы подтверждая слова Лохиера, вежливо отвечает:
Я тоже почти уверен в этом: пока что с нами ничего не случится. А вот накануне заключения мира — тут нашему брату и будет каюк.
Лохнера передергивает, он ничего не отвечает, хочет пройти дальше. Саксонцы подталкивают друг друга локтями. На ходу, наклоняясь к самому уху спутника, Кройзинг:
Нот каковы здешние настроения. Наслушались? Тогда можно и восвояси.
— Еще десять минут и рюмочку коньяку, — просит Патер.
Кройзинг охотно соглашается.
— Когда вы переговорите с господином Ниглем? — спрашивает он мимоходом, отстегивая от пояса походную флягу.
Лохнер умоляюще смотрит на него.
— Завтра утром, перед отъездом.
Кройзинг, словно маяк, вращает во все стороны голову на длинной шее: он ищет Бертина.
— Хочу собрать моих цыплят.
Унтер-офицер Зюсман пальцем указывает ему направление.
Бертин изучает землю, «ничью» землю. Он просунул голову в отверстие щита над минометом и, заслонив глаза рукой, глядит в ночь, на отсвечивающие белым проволочные заграждения; отблеск взрывов уже не ослепляет его. Далеко за ними, направо, рвутся теперь немецкие снаряды. Оттуда грозит, но и манит нечто бесформенное, черное, вражеское.
И ему вспоминается: утро, когда он, третьеклассником, вместе с другими школьниками, очутился на границе — на стыке владений «трех императоров»; там, за городом Мысловиц, государство германского императора граничило с государствами австрийского и русского. Речонка Пршемза зеленой змейкой струилась между ними. Ничто не отличало ее берега друг от друга: плоская зеленая равнина, железнодорожный мост, песчаная дорога. Далеко позади — леса. Только форма казаков-пограничников была иная, чем форма немецкой таможенной охраны. И тем не менее мальчик учуял, по ту сторону речки что-то чужое, грозное и манящее — «заграницу», где все непонятное, может быть страшное, другие нравы, культура, люди.
Границы, думает Бертин, границы! И каких только небылиц нам не рассказывали о них. Что сказал этот умный саксонец, когда французы стали палить: «На это — мы мастера». «Мы» — в этом вся суть. Кто поднес кружку с водой к запекшимся губам француза, и правильно сделал. А то, что происходит здесь?.. Разве тут доищешься правды!
Кройзинг благосклонно смотрит на своего подопечного.
Он пришел с ним сюда, чтобы, между прочим, понаблюдать за поведением Бертина на краю бездны. Не приходится сомневаться, парень уже подготовлен. Пусть он
только еще раз попадет в затхлую атмосферу своей роты, тогда его, Кройзинга, предложение покажется ему благой вестью.
— Что вы качаете головой, Бертин? — спрашивает он за его спиной.
— Я ничего не вижу, — отвечает тот, осторожно спускаясь.
— Могли бы сообразить это и раньше.
— Да, но глазам веришь больше, чем рассудку.
— Ладно, — говорит Кройзинг, — можно отправляться спать.
На обратном пути луна и звезды освещают изрезанную тенями равнину. Бертин, освеженный сном, с наслаждением вдыхает воздух, который становится все холоднее, по мере того как они подымаются вверх. Горелый запах пороха не доходит сюда, ночной ветер гонит его в сторону реки. Полчаса все шагают молча. Потом Кройзинг хлопает Бертина по плечу и отходит с ним в сторону.
— Я не знаю, удастся ли нам еще потолковать завтра. Вы, должно быть, заночуете у Зюсмана и рано смоетесь. Вы видели, что за приятные сюрпризы держит в запасе для нас француз? Сегодня мы дешево отделались, но завтра снаряд может попасть в цель. Поэтому я и в будущем надеюсь на ваше содействие в нашем маленьком семейном деле. В моем ящике лежат вещи, принадлежавшие брату, и документы, которые необходимо передать военному судье Мертепсу после того, как некто подпишет одну пустяшную бумажку. Я рассчитываю на наши услуги. Идет? — спрашивает он настойчиво.