Воспитание под Верденом

По уже рано утром француз посылает первое предупреждение ему и его людям: пусть пе сравнивают эту местность с прежней. В поисках отхожего места два нестроевых солдата Михаил Басс и Адам Виммерль попали из большой, открытый к югу двор, куда в определенные моменты разумнее не ходить; как раз в ту минуту, когда они разыскивали местечко, где бы им примоститься, их разорвало в клочья утренним снарядом дальнобойной французской батареи, с которой гарнизон форта давно уже свыкся. Это вызвало немалый переполох. Капитану это кажется предзнаменованием, ему становится по по себе. О, многое здесь ему неприятно. Тяжелый воздух, туннели, черные, ИМ К СПЖМ. Электрическое освещение проводят только теперь. Под гулкими сводами не до шуток, да и служебные обязанности не из приятных; подрывные работы как раз и то время, когда французская артиллерия ведет дуэль с немецкой, окопные работы по ночам в гнетущей тишине, курить нельзя, хотя передовая линия французов находится почти и трех километрах по ту сторону фронта.

Вежливый, скупой на слова, начальник гарнизона, прусский капитан из окрестностей Мюнстера, меньше всего похож на приятного собутыльника. Не менее дружелюбны пехотные офицеры резервного батальона, телефонисты и радисты. Обходительней кажется на первый взгляд лейтенант-артиллерист, которому подчинены бронированные башни. Но когда Нигль попал к нему наверх, то все время, при каждом выстреле, втягивал, как черепаха, голову в плечи. Это произвело отталкивающее впечатление на артиллериста, С офицером-сапером, под руководством которого производятся работы, Нигль еще не беседовал. Фельдфебели уже познакомились друг с другом, лейтенант, говорят, произвел уже смотр солдатам. Но капитан Нигль вправе рассчитывать, что лейтенант первым представится ему.

Так оно и случилось. Утром, между десятью и одиннадцатью, когда капитан углубился в письмо к супруге, полное захватывающих описаний в чиновничьем стиле, раздается стук в дверь. Входит лейтенант-сапер. Комната капитана Пигля совершенно такая же, как и комната лейтенанта, с той только разницей, что она, как уже было отмечено, выходит на другую сторону вала, на северо-западную… Таким образом, между их комнатами пролегает вся длина форта — добрых триста метров. Лейтенанту приходится сильно наклониться, чтобы войти; высокий и худой, он стоит в свете окна, у которого капитан уселся с таким расчетом, чтобы' пишущая рука не затеняла бумаги. Нигль в восторге от посещения, он встает, чтобы приветствовать гостя. Но уже после первых слов у него спирает дыхание.

— Я надеюсь, господин капитан разрешит мне представиться, — говорит лейтенаит-сапер. — Кройзинг, Эбергард Кройзинг. — Я уверен, что мы прекрасно сработаемся с вами, господин капитан.

Спокойно и официально произносит он эти слова, пытливо вглядываясь в лицо Нигля: Чиновничья карьера вырабатывает внешнее самообладание: Нигль вежливо предлагает гостю присесть. Одновременно он пытается представить себе грозные очертания так жутко сплетенных между собою фактов.

— Кройзинг? — повторяет он вопросительно. Высокий лейтенант" кланяется.

— Так точно. Как? Господину капитану известно это имя?

— Да-да, у нас в третьей роте был унтер-офицер…

— Мой брат, — вставляет лейтенант.

Капитан Нигль говорит участливо:

— Да, да, что поделаешь, смерть всегда вырывает из рядов наилучших. Унтер-офицер Кройзинг был образцом исполнительности и наверное стал бы украшением офицерского корпуса. Еще несколько месяцев — и он вырвался бы из этого пекла, а там и отпуск на родину, офицерская школа. И все кончилось бы хорошо. И надо же было французу уложить его как раз незадолго до этого!

Лейтенант кланяется и благодарит. Да, пуля не разбирает. Его родители постепенно свыкнутся с несчастьем. Брат, когда они виделись в последний раа, кое-что намекнул ему о военном суде. Но это было, если память не изменяет ему, еще в конце апреля или в начале мая, — во всяком случае вскоре после того ужасного взрыва, как раз когда шли ожесточенные бои в направлении Тиомона-Флери. Разумеется, в то время ему, Кройзингу, было не до того, он беседовал с братом каких-нибудь двадцать минут. Что, собственно, произошло?

Капитан Нигль осведомляется сначала о том, как случилось, что коллега служит в прусских войсках, в то время как Кройзинги настоящие баварцы, франки, насколько он помнит, нюрнбержцы. Лейтенант объясняет: как фельдфебель запаса, он сейчас же по окончании семестра в Высшем техническом училище в Шарлоттенбурге вступил в ряды бранденбургских саперов и остался там в качестве лейтенанта. Это — отражение идеи единства германского государства, из-за которой когда-то спорили деды и за которую в семидесятом году воевали отцы. Но если вернуться к военно-судебному следствию, то в чем, собственно, было дело?

Пустяки или почти пустяки. Военная цензура оказалась слишком придирчивой, а унтер-офицер Кройзинг, этот славный юноша, к сожалению, употребил несколько неосторожных выражений в письме к высокопоставленному военному чиновнику.

Подробности капитан Нигль в настоящий момент не помнит. Он сам дьявольски возмущался, что против такого примерного солдат затеяли судебное следствие. Но это зависело не от него. Впрочем, молодой Кройзинг, несомненно, вышел бы in этого дела незапятнанным.

— Эх, напрасно все так недооценивают опасности, которые постоянно угрожают рабочим командам! Наверно, вы, господин лейтенант, уже слышали, Что вчера утром двое солдат моей роты были разорваны в клочья, совершенно также, как несколько месяцев назад Кристоф.

Лейтенант отмечает про себя, что Нигль, говоря о погибшем, сказал «Кристоф», но и виду не подает, что обратил на это внимание. Да, он тоже уверен, что военный суд реабилитировал бы брата. Но где находится дело? К кому можно было бы обратиться по этому поводу? Нет, капитан Нигль не знает этого: бумаги были отправлены обычным- официальным путем. Может быть, фельдфебель Фейхт, из третьей роты, даст справку об этом.

— Фельдфебель Фейхт, — повторяет лейтенант, как бы записывая это имя в памяти. — А куда девалось имущество брата? Разные цепные предметы, принадлежавшие еще деду, советнику королевского баварского государственного суда? Личные мелкие вещи, которые доставили бы утешение матери? И бумаги — среди них должны быть заметки или стихи. Кристоф время от времени пописывал. Вероятно, мать хотела бы составить для родных и друзей маленький сборник, посвященный его памяти. Короче говоря, где все это странствует?

Капитан Нигль, глубоко удивленный, отвечает, что скорей всего вещи покойного остались в госпитале. А госпиталь, как полагается, отослал все домой.

— Нет, это было не так. В день погребения мне сообщили в госпитале, что имущество брата тотчас же забрала рота, чтобы от себя отправить родителям.

— Сразу видно, — говорит капитан, — как канцелярия третьей роты заботится о своих людях. Следовательно, вещи тотчас же были отправлены в Нюрнберг.

— Гм, — произносит Кройзинг.

B таком случае ему остается только покорнейше благодарить. С разрешения господина капитана он запросит родных, прибыли ли вещи, и затем доложит об этом — господину капитану. Но теперь он больше не будет отнимать у него время, он отвлек господина капитана по совершенно частному делу, между тем как застал его за письмом.

— Только еще один служебный вопрос, — .при этом лейтенант поднимается; — не угодно ли будет господину капитану как-нибудь, при случае, — надо ведь подбодрить людей, — в ночное время лично сопроводить на работы подрывную команду или солдат, отправляемых на рытье окопов? Это, несомненно, произведет хорошее впечатление и подымет господина капитана в глазах начальства. А опасность одинакова как здесь, так и на позиции.

С этими словами он раскланивается, щелкнув каблуками, и, взяв под козырек, покидает «начальство». Руки он не подает.

Казначей Нигль из Вейльгейма продолжает сидеть; он смотрит вслед Кройзингу и отирает пот. Внезапно ему приходит в голову, что он пленник в этом подвале, что он попал в западню, или, может быть, он уже в могиле? Почему этот полоумный унтер-офицер Кройзинг не выглядел гак страшно, как его брат? И почему у него было такое простодушное, почти детское лицо? Почему он вел себя тик нелепо? О, горе тому, на ком остановится этот взгляд, кто попадет в эти руки. Только дурак поверит, будто случай забросил его сюда, именно его, капитана Нигля, с его третьей ротой. Нет, этому человеку что-то известно, неясно только что. Вот он уже собирается послать его, Пигля, в этот жуткий ад, па поля, изрытые воронками, где человек пропадает ни за грош, все равно, разорвет ли его снаряд, или сразит пуля!