Метаморфозы вампиров (сборник)

Все это Карлсен понял, просто сфокусировавшись на Крайски, пока тот спал — вопрос не столько вникания в мысли, сколько уяснения чего-то самоочевидного. Скорее логика, чем интуиция. Ясно и кое-что еще: дружелюбие Крайски основано на эдаком жалостливом снисхождении и уверенности, что до утра Карлсену все равно не дотянуть.

Даже такое откровение не шокировало и не вызвало растерянности. Отношение к Крайски оставалось таким же неприязненным и подозрительным. Как если иметь дело с заведомым мошенником, в любую секунду готовым на подвох, но в целом типом обаятельным. С другой стороны, убежденность Крайски в скорой его кончине была не ясна. Вникнув, Карлсен уяснил: своими руками Крайски это делать не собирается, да и другим тоже не позволит. Тогда откуда уверенность, что жить ему осталось считанные часы?

Его любопытство передалось каким-то образом в мозг спящему, Крайски пошевелился. Чувствуя, что сейчас он проснется наверняка, Карлсен расслабился, специально расстроив свой внутренний фокус. Примечательно то, что несмотря на возврат в повседневный мир (показавшийся вдруг унылым и тусклым), восприятие оставались по-прежнему острым — как у трезвого, делающего вид, что пьян.

Крайски, зевнув, открыл глаза. Пристально поглядев за окно, определил:

— Почти уже на месте.

То, что лицо перестало быть мертвой резиной, бросалось в глаза сразу — Крайски теперь нисколько не отличался от обычного американца, улыбающегося спросонок. Цепкость синих глаз, и та смягчилась, теперь они были скорее зелеными.

— Похоже, вон уже Хобокенский мост, — указал он.

Когда минут через пятнадцать переезжали реку, начало вдруг угадываться присутствие Хайди, причем на редкость четко и сильно. Крайски быстро это уловил, и губы у него разъехались в ухмылке.

— Она тебе не верит, — сказал Карлсен.

— Какая разница, — отмахнулся Крайски. — Ты зато — да.

И вправду. Чувствовалось, что Крайски относится к нему неприязненно и считает, что жить ему, Карлсену, осталось считанные часы — факт, которому хочешь, не хочешь, а приходится верить.

Через туннель они въехали на Канал стрит и повернули к югу, на Бауэри. С этим районом Карлсен знаком не был. С той поры как посносили трущобы, он преобразовался в коммерческую зону — склады, оптовые базы, офисы. Свернув в подземный гараж обшарпанного бетонного здания, машину припарковали на уровне «Е». Свет ущербный, и припахивает мочой. Уныло сгорбленный землистый служитель вызвал лифт. Внутри стояла несносная духота. Прежде чем набрать 112 этаж, Крайски набрал охранный код на старомодном (куда там — антикварном) кнопочном пульте, вышедшем из употребления еще в конце двадцать первого века.

Для обиталища вампира это место впечатляло своей редкостной невзрачностью. Уже сам спертый, влажноватый воздух лифта вызывал дух taedium vitae, противоречащий существованию вампира.

Когда выходили из лифта, дверь напротив приоткрылась и оттуда выглянул ребятенок — тот самый, что был тогда в ресторане с Крайски. Карапуз заулыбался и сделал ручкой. Крайски, что удивительно, не останавливаясь, прошел мимо и стал вставлять ключ в соседнюю дверь. Когда Карлсен оглянулся, ребенка уже не было.

— Это разве не ваш внук? — удивленно спросил Крайски.

— Нет, я его тогда позаимствовал на один вечер, — только и ответил Крайски.

Такой же неброской как здание была и квартира. Спиной к двери на софе сидела женщина, наблюдая по телевизору какую-то телевикторину.

— Дорогуша, это у нас доктор Карлсен, — сказал из прихожей Крайски.

Женщина не оглядываясь помахала рукой.

— Привет! Проходите, усаживайтесь, — она похлопала возле себя по софе.

Невысокая стройная женщина, темные волосы с проседью.

— Пойдешь на кухню — принеси мне «Скуидж», — велела она.

— Ага, — кивнул Крайски. — Какой тебе «Скуидж»? — донесся вскоре оттуда его голос. — Ты его весь уже определила!

— Ладно, все равно что, только чтоб газированное.

— Организуем, лапа. Звякну в магазин, пусть подгонят. — Послышалось тонкое пиканье нажимаемых кнопок.

Просто сон какой-то. Не знай Карлсен, что Крайски вампир, поверить во все это было бы решительно невозможно. С виду — ни дать, ни взять, чета откуда-нибудь из Техаса, решившая осесть в Нью-Йорке. Синее платье в горошек, и то будто перекочевало с ней оттуда.

Карлсен неожиданно ощутил в себе растущее любопытство, догадываясь, что внешность у этой дамы так же обманчива, как и у ее мужа. Интересно, как она выглядит на самом деле. Глянув мельком сбоку, он увидел остренький, довольно приятный профиль. Губы чуть обветрены, не мешало бы смазать кремом. Верхняя пуговица у платья расстегнута, и в прорези проглядывает небольшая, усеянная веснушками, грудь. На ногах сандалии, причем на одной непонятно как приставшее пятнышко зеленой краски.

В гостиную вернулся Крайски.

— Не отвечают что-то. Придется самому сходить.

— Давай, — ответила она, не отводя глаз от экрана, где какой-то придурок в трусах гнался под гомон толпы за верблюдом, норовя обдать его кремом для бритья.

Верблюд неожиданно остановился, и придурок, запнувшись, шлепнулся в лужу розовой пены. Толпа зааплодировала.

Когда дверь закрылась, женщина приглушила звук.

— Я Фарра. А вы?

— Ричард.

— Очень приятно, Ричард, — она с улыбкой протянула руку в веснушках.

Стоило взять ее ладонь, и ответ стал ясен.

Это произошло, когда их взгляды встретились. Из всех глаз ее были самые ясные, такие, что цвет их — зеленый — казался какой-то несообразностью. При этом узнавалось выражение, сквозившее в глазах той грондэловской «хозяйки»: странно глубокая, сокровенная созвучность, словно они держали меж собой какой-то секрет. Причем, это был не просто взгляд женщины, приловчившейся напускать во взор интимность, но откровение жизненности, никогда прежде не встречавшееся в женщине настолько. Дружелюбие во взгляде предлагало приобщиться к этой жизненности, вести себя так, будто они знают друг друга всю жизнь. Уверенность ее была такая непререкаемая, что об отказе не могло идти и речи. Никогда еще Карлсен не был так зачарован женщиной (вспомнилось, как семилеткой бредил в детсаду своей зеленоглазой воспитательницей — кажется, ее звали Бриджит Бэмфорд).

Особо волновало то, что какой-то частью он сознавал ее удивительно глубоко, будто они давнишние любовники, а другой — воспринимал Фарру, как загадочную незнакомку. К собственному удивлению, действовал он несомненно осознанно: расстегнул ей на платье еще одну пуговку (под материей, разумеется, ничего). Расстегнув платье до талии, распахнул, обнажив ей грудь — небольшую, но безупречной формы. Положив на одну из них руку так, что между пальцев выступил сосок, он испытал мгновенное наслаждение. Причем в каком-то смысле оно было связано и не с ним. Одновременно чувствовалось ее наслаждение, будто сам он отчасти смотрел на себя через ее глаза, чувствуя на груди свою же руку. И только тут до Карлсена дошло, что делает он это не по собственному побуждению, а просто подчиняется ее воле. Она высунула язык, словно в насмешку — длинноватый, розовенький. Карлсен наклонился и обхватил его губами, пропуская дальше в рот, при этом его охватило возбуждение такое дикое, какого он в себе и не подозревал. Хотелось вжаться в Фарру и, до боли стиснув, исступленно любить, вплоть до извращений. Даже сухие, чуть обветренные губы распаляли мучительный, нестерпимый соблазн.

Чувствовалось, как ее пальцы потирают ему брюки в заветном месте. Он судорожно втянул воздух, когда она, расстегнув молнию, запустила туда руку. В ответ на его движения Фарра приподняла бедра, давая стянуть с себя трусики, и слегка раздвинула ноги, открывая доступ мужской ласке. Вульва была сухой, но когда он, скользнув по ее губам, нащупал отверстие, оказалась такой влажной, что фаланга среднего пальца вошла туда легко, как в рот. Но более всего возбуждало то, что его, Карлсена, сознание несомненно находилось теперь внутри ее тела: чувствовалось сладостное проникновение собственных пальцев, а ощущение от ласки ее рук за счет такого единения было вдвойне богаче.