Страница 1 из 37
Р.Т. Киреев
Великие смерти: Тургенев. Достоевский. Блок. Булгаков
Если бы я был сочинителем книг, я составил бы сборник с описанием различных смертей, снабдив его комментариями. Кто учит людей умирать, тот учит их жить.
ТУРГЕНЕВ.
ТАЙНА СВЕРШИЛАСЬ
К концу жизни Тургенев был столь популярен в Европе, не говоря уже о России, что публику интересовали не только его произведения, но даже... сны. Поэтому вряд ли кто-либо усмотрел что-то из ряда вон выходящее в том, что об одном из тургеневских снов поведала «Силезская газета» в номере от 15 августа 1878 года.
Материал этот так и назывался — «Сон». Автор «Записок охотника» представлен в нем идущим в одиночестве по широкому полю. Вдруг ему слышатся за спиной чьи-то крадущиеся шаги. Оборачивается и видит старуху в лохмотьях. Желтое беззубое лицо, глаза же застланы пленкой. На вопрос путника, что ей надобно от него, не милостыни ли, ответа не последовало. Пошел дальше, старуха — следом. И тогда путнику начинает казаться, что она не просто движется за ним, но странным образом его направляет. То вправо, то влево... И он странным опять-таки образом подчиняется ей и вдруг видит прямо перед собой что-то черное, уходящее в землю. Могила! Так вот куда подталкивает его старая карга! Он снова оборачивается к ней и обнаруживает, к своему ужасу, что теперь она зрячая, когда же приближает к ней лицо, глаза ее, точно отгораживаясь, опять покрываются пленкой.
Автором этой странноватой, в общем-то, публикации был немецкий художник и литератор Людвиг Пич, старинный друг Полины Виардо и большой поклонник Тургенева, страстный пропагандист его творчества и один из первых биографов. В том же 1878 году увидела свет на немецком языке написанная Пичем биография русского писателя. Речь в ней, естественно, шла о жизни и произведениях Ивана Сергеевича, которые он, исследователь, имел возможность хорошо изучить.
Но сон? Откуда Людвиг Пич узнал о столь интимной подробности? Со слов самого Тургенева. Иван Сергеевич рассказал своему немецкому другу о привидевшемся ему сне во время их встречи в Берлине. Это было 6 августа, то есть за девять дней до публикации в «Силезской газете». «Многие даже из ближайших его друзей не знают, что в это время, — вспоминал позже Пич, — Тургеневым все более и более овладевала старческая тоска».
Номер «Силезской газеты» попал Тургеневу на глаза, он прочел посвященный ему материал и написал Пичу, что тот «правильно пересказал» его сон. «Меня только немного удивляет, — прибавил он, — что вы ~очли его стоящим внимания любезной публики».
Это были совершенно искренние слова, ибо сам Иван Сергеевич стоящим внимания публики подобные пустяки не считал. «То был сон, не правда ли? А кто же сны помнит?» — говорит в «Отцах и детях» Анна Сергеевна Одинцова. Но вот свой зловещий сон Тургенев помнил и даже описал, так первоначально и назвав это маленькое произведение — «Сон 1-й». Он держал его в столе вместе с другими стихотворениями в прозе, которые, по собственному признанию, писал «для самого себя». В разговоре он именовал их «сновидениями старца», тем более что некоторые из них и впрямь увидел во сне. Как ту жуткую старуху — именно так, «Старуха», и было впоследствии названо автором это стихотворение.
«Ах! — думаю я... — эта старуха — моя судьба. Та судьба, от которой не уйти человеку!»
Это уже не газетный пересказ Людвига Пича, это собственный текст Тургенева.
«Я опять поворачиваю в другую сторону... И опять тот же шелест сзади и то же грозное пятно впереди».
Тогда рассказчик решает обмануть судьбу (или чудовищную старуху, что в данном случае одно и то же), садится на землю, а сзади, в двух шагах от него замирает тусклоглазая преследовательница. «И вдруг я вижу: то пятно, что чернело вдали, плывет, ползет само ко мне!» В ужасе оглядывается он и встречает устремленный на него старушечий взгляд. «Беззубый рот скривлен усмешкой». Что означает она? «Не уйдешь!» — вот что. Не уйдешь! Так заканчивается это стихотворение в прозе...
В другом стихотворении рассказывается другой сон, тоже о смерти, но здесь она приобретает совсем иной образ — образ отвратительного насекомого. «Странное это насекомое беспрестанно поворачивало голову вниз, вверх, вправо, влево, передвигало лапки... потом вдруг срывалось со стены, с треском летало по комнате — и опять садилось, опять жутко и противно шевелилось, не трогаясь с места». Все присутствующие напуганы, лишь один сохранял полное спокойствие. Не мудрено: «сам он не видел никакого насекомого — не слышал зловещего треска его крыл». Но именно его оно и ужалило. «Молодой человек слабо ахнул — и упал мертвым».
Впервые Тургенев воочию узрел странное насекомое в 19-летнем возрасте, когда в мае 1838 года отправился из Петербурга в Германию, в Любек, на пароходе «Николай I». Через три дня ночью на судне начался пожар. «Темно-красное зарево, как от горящего каменного угля, вспыхивало там и сям. Во мгновение ока все были на палубе. Два широких столба дыма пополам с огнем поднимались по обеим сторонам трубы и вдоль мачт. Началась ужаснейшая паника, которая уже не прекращалась». Это не из газетного отчета — хотя на событие откликнулись почти все российские газеты (и не только российские), — это свидетельство очевидца, имя которого мы назовем позже.
А пока другой документ — письмо молодому Тургеневу от его матери Варвары Петровны. Она пишет в нем о том самом злосчастном пароходе и о поведении сына во время пожара. «Слухи всюду доходят! — и мне уже многие говорили, к большому моему неудовольствию... Ты трусил...»
Ну, трусили, наверное, многие, подавляющее большинство, но при этом не вели себя так, что потом об этом судачили во всех российских салонах, причем судачили долго. Так, Авдотье Панаевой некий ее знакомый, находившийся на борту погибшего судна, поведал о том, как «один молоденький пассажир был наказан капитаном за то, что он, когда спустили лодку, чтобы первых свезти с горевшего парохода женщин и детей, толкал их, желая сесть раньше всех в лодку». Некоторое время спустя, встретив у Панаевой Тургенева, этот человек сразу же узнал того «молоденького пассажира», хотя минуло уже около пяти лет — Панаева и Тургенев познакомились лишь в 1842 году. Да и не узнать Тургенева было мудрено — при его-то богатырском сложении, которое, как нетрудно догадаться, невыгодно оттеняло малодушие исполина.
Панаева, правда, не имеет репутации беспристрастного и объективного мемуариста, что особенно следует помнить, когда она говорит о Тургеневе, которого явно недолюбливала. Но вот другой современник и к тому же близкий друг Тургенева на протяжении четырех десятилетий Павел Васильевич Анненков вынужден был констатировать в своих воспоминаниях: «Рассказывали тогда, со слов свидетелей общего бедствия, что он потерял голову от страха, волновался через меру на пароходе, взывал к любимой матери и извещал товарищей несчастия, что он богатый сын вдовы, хотя их было двое у нее, и должен быть для нее сохранен».
Это обстоятельство — выдача себя за единственного наследника богатой матушки (старший брат Николай умрет всего на четыре года раньше его) — вызывало особое возмущение публики. Ровно через 20 лет после событий на море Тургенев попытается публично опровергнуть это обстоятельство в открытом письме к редактору либеральных «Санкт-Петербургских ведомостей». «Близость смерти могла смутить девятнадцатилетнего мальчика, — писал он, — и я не намерен уверять читателя, что я глядел на нее равнодушно, но означенных слов... не произнес».
Это не последнее опровержение Тургенева. Минет еще 15 лет, «близость смерти» была теперь не менее реальна, чем тогда на пароходе (и уж куда реальнее, чем в том сне о зловещей старухе), чуть больше двух месяцев оставалось жить ему. И прекрасно понимающий свое положение писатель диктует по-французски своей подруге Полине Виардо текст, который можно считать его последним произведением. (Нет, предпоследним; будет еще одно, но то он отделать не успеет.) На русский его перевела живущая во Франции писательница Аделаида Луканина, автор перевод просмотрел и остался им доволен, а на английский — Оскар Уальд, прежде всего, как известно, ценивший в литературе художественные достоинства.