Страница 84 из 90
Доподлинно известно, когда именно свершилось сие событие: в конце 1730 года российский Сенат выдал указ, повелевавший «поставить на столбах фонари стеклянные», дабы осветились улицы в Кремле, Белом и Земляном городах, в Немецкой слободе и Китай-городе. Конопли у нас всегда было достаточно, масла из нее жали — залейся, и в первые московские фонари заливали именно этот продукт. Фонарщики, подставив коротенькую лестницу, взбирались поближе к светильнику, ежели надо было, подливали масла в огонь из жестяного сосуда с длинным носиком и так, перемещаясь от фонаря к фонарю, несли свет старой Москве. К концу работы они, надо полагать, совершенно офонаревали.
Когда же фонари гасили, улицы, еще недавно казавшиеся ослепительно озаренными, сразу вдруг тускнели. Не горели фонари и в ночи, которые по календарю значились лунными, и в светлые летние месяцы. Городская Дума наказала заменить в фонарях конопляное масло керосином. Света заметно прибавилось, но в Европе-то давно уже обливались светом газовые фонари. Стоит ли удивляться, что, глядя на них, нам захотелось того же?
Газовая революция грянула в Москве в 1865 году, когда Дума раскошелилась и, тщательно изучив предложения иностранных фирм, решительно остановила свой выбор на англичанах Букве и Голдсмите. И уже чрез три года на московских улицах возгорелось более трех тысяч газовых фонарей. Возле них поначалу собирались зеваки, пьяницы в их свете искали потерянные кошельки, а возлюбленные назначали свидания. А вскоре в нашем городе возник и первый русский завод газовых фонарей. Сами свет Научились делать.
И уже близился, подступал исторический день 11 июня 1874 года, когда русский инженер Александр Николаевич Лодыгин получит патент на «Способ и аппараты дешевого электрического освещения». Это в России, но уж за год до того он запатентовал свое ослепительное изобретение в десятке европейских стран, на целых шесть лет опередив американца Эдисона. Тот еще только ставил свои опыты, разрабатывая идею русского инженера, без каких-либо ссылок на него, кстати, а у нас в это самое время улицы Петербурга уже озарял электрический свет.
В Москве же электрические фонари зажглись впервые в 1883 году — на нынешней Пречистенской набережной, на Красной площади, на площади у храма Христа Спасителя. Восхищенные небывалым сиянием, газеты пишут, что 5330 фонарей заливают электрическим светом целых 180 верст московских улиц! Но это уже в 1914 году.
«Русский свет», как его в Европе тогда называли, озарил магазины и театры Парижа, Лондона, других городов. Без колебаний можно снять шляпу и отвесить низкий поклон Лодыгину, Петрову и Яблочкову, «русский свет» сотворившим.
Однако по Москве горели еще и газовые рожки, а кое-где тлели и керосинки. Не все сразу. Но в один голос иностранные гости, в Москву приезжавшие, заверяли, что наша древняя столица освещена ничуть не слабее любого европейского города. Да и в самом деле, не только же бедственным пожарам Москву освещать… Повидала их Москва во свои-то века, вряд ли когда-либо другой город столько горел…
А потом Москва надолго растворилась в ночи. В Великую Отечественную и в окно-то глянуть вечером страшно было: полная, беспросветная темень. В наших окнах, помню, висели рулоны плотной черной бумаги, обрезанной вплотную в оконном проеме. Патрули, ходившие по улицам и дворам, высматривали малейшие щели, сквозь которые свет пробивался, бежали тут же в квартиры, а случалось, рассказывали, и стреляли по окнам. Зато не забыть никогда, как вспыхнула, озарилась Москва в мае сорок пятого, когда сорвали с окон ту ненавистную черную бумагу и небо рассверкалось в салюте! Метались светящиеся стрелы прожекторов, и горел над Красной площадью портрет рябого вождя в мундире генералиссимуса…
В преддверии своего 850-летнего юбилея Москва как бы заново родилась и ярче прежнего высветилась. Столько старых прекрасных зданий, умело подсвеченных, возникло, будто на сцене! А мы-то ходили мимо, не замечая их…
Целая наука — освещение города. У нас этим занимается научно-производственное объединение «Светосервис». Специалисты объединения начали с освещения Казанского собора и гостиницы «Украина», и очень удачно начали, а теперь высветили более трехсот зданий нашего города, мосты, телебашню, сооружения на Поклонной горе. Совсем иной — нарядной, праздничной стала Москва. А ведь столько последних лет считалась она самой темной из всех европейских столиц и безвозвратно, казалось, утратившей русский свет. Но нет, не утратила.
Как не утратила, сохранила в себе тепло и свет своей души и сердца. Ведь столько на свете городов, к человеку холодных и равнодушных… А Москва такой никогда не была. Всегда привечала гостей, согревала и хлеб-соль подносила. Откуда такое в городе… Казалось бы, что город — стены да стены… А нет! Душа есть и в городе. Наверное, это наша душа. И тех, кто из века в век строил Москву.
Смерть актрисы
Если спускаться по Тверской к Манежной площади, то, не доходя до Центрального телеграфа, справа за высоченной аркой откроется Брюсов переулок, круто сбегающий вниз, к церкви Воскресения усопшего на Успенском Вражке, поставленной еще в 1629 году. А по левую руку в переулке — первый невзрачный дом № 12, его еще называют «Дом артистов». Здесь, на втором этаже, в квартире № 11, и разразилась трагедия 14 июля 1939 года.
Стояло жаркое лето, хозяина квартиры — Всеволода Эмильевича Мейерхольда почти месяц как арестовали и упрятали в недра Лубянки, а потом — Бутырской тюрьмы, дети были на отдыхе, и в большой квартире в центре Москвы, помимо Зинаиды Николаевны Райх, была лишь домработница Лидия Анисимовна.
А накануне, точнее за два дня до убийства, здесь была пятнадцатилетняя девочка Маша, внучка Мейерхольда. В тот день она застала Райх в хорошем настроении, и та лежа на диване что-то читала. Чело ее было безоблачно.
Мария Алексеевна Валентей — та самая далекая девочка, а ныне заведующая Музеем-квартирой Мейерхольда, сидит передо мной и наотрез отказывается не только что-то рассказывать о тех событиях, но даже и вспоминать. Я ее понимаю.
Но все же, даже и вопреки ее желанию, что-то в памяти и выплывает, и из разрозненных обрывков складывается драма, разыгравшаяся вот в этих стенах.
Глубокая ночь. Райх долго плескалась в ванной, а потом по коротенькому коридору — всего-то шесть-семь шагов, прошла в гостиную. Кажется, свет в ней горел. Здесь на нее и напали двое. Один из бандитов всадил ей нож в грудь. Она упала, обливаясь кровью и призывая на помощь. Окна были распахнуты, и, надо думать, крики ее многих тогда разбудили. Однако никто не откликнулся и, насколько известно, в милицию не позвонил.
Выскочила Анисимовна, ее с ходу ударили чем-то тяжелым по голове. После этого нападавшие рванули на лестницу. Домработница, придя в себя, с громкими криками кинулась следом за ними. Входная дверь у нее за спиной захлопнулась, и вернуться в квартиру и оказать помощь Зинаиде Николаевне она уже не смогла. В ужасе она побежала на поиски дворника. А тот, упрямый, глупый мужик, отказался выламывать дверь до тех пор, пока не приедет милиция.
Когда появилась «скорая помощь», Райх отнесли в машину, и она по дороге в больницу тихо, от потери крови скончалась.
Анисимовна отделалась раной на голове и ужасом, что пришлось ей в ту ночь пережить. Потом она внезапно бесследно исчезла.
Жизнь и смерть этой яркой женщины интересна нам прежде всего потому, что она была женой двух великих людей: Мейерхольда, а прежде — Есенина.
Встреча с Есениным оказалась настолько случайной, что уж случайней не бывает. Он заглянул в редакцию какой-то маленькой газетки, а она там секретарем-машинисткой работала. Человека, к которому Есенин пришел, на месте не нашлось, и он присел поболтать с молодой и красивой девушкой. А когда человек тот вернулся и пригласил Есенина в свой кабинет, тот и не захотел подниматься: «Лучше я уж тут посижу». Ну и досиделся — через три месяца они с Зиночкой поженились. Она была юна, хороша и уже с округлыми чудесными плечиками. Не они ли пленили его?