Человек-огонь

Командующие сообщили о своих силах, обменялись мнениями, как действовать дальше.

— Вот увидишь, всю белогвардейскую свору в неделю разгромим, отберем Троицк, — уверенно заявил Каширин.

— Обстановка, Ваня, потяжелее, чем ты думаешь.

Вечером состоялся совет командиров отрядов, который избрал командующим объединенного отряда Ивана Каширина. После длительных споров решили наступать на Троицк. Томин доказывал, что из этой затеи ничего не выйдет, предлагал идти на Белорецк, в рабочие районы, но его предложение было отвергнуто.

Утром зачитали приказ главкома о походе на Троицк. Последние слова приказа: «Мощные духом, с верой в победу, с железной товарищеской дисциплиной, мы выступаем против врагов и предателей трудового народа. Пощады никакой, борьба не на живот, а на смерть. Смело вперед!» — были встречены криками ура.

Троичане радовались: они шли освобождать родные станицы. Счастливая, блаженная улыбка не сходила с губ Аверьяна Гибина: скоро он встретится с Ольгой, и если отец вновь встанет на его пути — уберет с дороги.

А борьба только начиналась. Люди не понимали всего размаха разразившейся грозы и считали, что с освобождением родного края закончится битва. Дорого они заплатили за это заблуждение!

Троицкие богатеи встретили белочешские и дутовские войска колокольным звоном.

На площади собрались купцы, заводчики и салганы, попы, монахи и монашки местного монастыря.

Впереди Лука Платонович Гирин. Он в новом костюме-тройке, лаковые остроносые сапоги ослепительно блестят.

Со стороны вокзала, при развернутом знамени, под бой барабанов и звуки медных труб показалась белочешская пехота. Из-за угла Набережной вывернулся дутовский отряд. Впереди на белом скакуне — сам атаман Дутов, рядом с ним есаул Полубаринов.

Оркестр заиграл встречный марш. С высоко поднятой головой навстречу «избавителям» с хлебом-солью на серебряном подносе двинулся Лука Платонович. Сопровождая его, размахивают кадилами два дюжих попа в блестящих на солнце ризах.

После торжественного вручения хлеба и соли, попы отслужили молебен, окропили знамена.

Полковник Дутов пожурил купцов и заводчиков за их скупость и провал восстания в марте, заверил «почтенных граждан в том, что с корнем истребит большевистскую заразу». Все контрреволюционеры и уголовники были объявлены Дутовым «жертвами красного террора» и выпущены из тюрьмы.

Вступление в город «освободители» ознаменовали глумлением над трупами погибших красноармейцев. Затем они разрыли могилу учительницы Ираиды Дмитриевны Селивановской и члена исполкома Петра Григорьевича Ильина, павших в борьбе с дутовцами в начале года и похороненных с почестями в городском сквере. Останки героев белогвардейцы увезли на свалку.

Сотни невинных были расстреляны, повешены, изрублены шашками, тюрьма оказалась переполненной.

Белым стало известно, что Абрамов скрывается в городе. Они сбились с ног в поисках его, но все было безрезультатно. Утром заборы города пестрели объявлениями, в которых Дутов давал большую награду за поимку руководителя троицких большевиков.

Председатель укома партии Абрамов не успел выехать из города и нашел сперва убежище в бедной рабочей семье. Однако повальные обыски угрожали не только ему, но и хозяину. Абрамов решил перебраться в более безопасное место. Он был выслан в Троицк за участие в первой русской революции и за годы жизни в городе завел знакомство со многими зажиточными семьями. У богатеев часто чинил старинные часы, репетировал купеческих недорослей, учил играть на пианино избалованных дочек. Товарищам по работе Абрамов частенько говаривал, что Советская власть не может стричь под одну гребенку всех богачей, что и среди них есть такие, которые могут быть не бесполезны Советам. Таким добреньким буржуем Абрамов считал, в частности, Пуда Титыча Тестова.

Рассчитывая получить у него надежное убежище, Абрамов ночью пробрался огородами и закоулками к его дому, постучал в окно.

— Амос Зиновьевич! — удивленно воскликнул Тестов. — Батюшка мой, родненький мой. Тебя ищут.

— Знаю. Поэтому и пришел к тебе. У тебя обыска не будет. Спрячь на время.

Пуд Титыч увел Абрамова в пустовавшую мастерскую и, проговорив:

— Сейчас принесу ужин, — ушел.

А через час нагрянули каратели…

Сплошным потоком движется колонна на запад, туда, где синеют Уральские горы.

Горячая пыль забивает нос, хрустит на зубах. Жара, что в печке. Расстегнув ворот гимнастерки, Аверьян Гибин тяжело глотает горячий воздух, облизывает потрескавшиеся губы. В боях на Троицком фронте он узнал, что его отец — у белых. Надежды на скорую встречу с Оленькой не оправдались, и вот он все дальше и дальше едет от дома.

Рядом, с неразлучной балалайкой за спиной, Павел Ивин. Он то и дело оборачивается, смотрит с надеждой вдоль колонны.

Впереди, словно влитая в седло, подтянутая фигура Томина. Справа от него Виктор Русяев, начальник штаба, на маленьком чалом коне. Вместо седла — сложенный вчетверо половичок, веревки заменяют подпругу. Длинные ноги чуть не задевают за землю. Через плечо — ученическая сумка, набитая штабными документами, картами, все та же у него черная фуражка учащегося технического училища, только теперь с расколотым козырьком.

Промчалась по степи вдоль колонны красная легковая машина главнокомандующего.

Нахмурившись, Аверьян вспоминает минувшие дни.

В четырехдневных кровопролитных боях красные боевики дрались смело, самоотверженно.

Пример отваги показывал сам Иван Каширин. Его плотную фигуру видели в самой гуще боя.

Не слезал с коня в эти дни и Николай Томин. Трудно было первое время ординарцам Аверьяну и Павлу. Они то отставали, то вырывались вперед. А потом пообвыкли, стали умело держать коней на полкрупа сзади от томинского Киргиза.

Фронт растянулся на пятнадцать километров. Понеся большие потери, каширинцы начали отходить к Верхнеуральску. Томинцы оказались в тяжелом положении, им угрожало окружение.

Батальон интернационалистов, отбросив врага, дал возможность всему отряду организованно отойти.

Много бойцов погибло в этом бою, и среди них — председатель исполкома Светов.

Дорога все круче сбегает вниз. Открылась панорама древнего Белорецкого завода, в свое время служившего опорным пунктом Емельяна Пугачева.

Еще шли жаркие споры на совете командиров о том, что делать дальше, а по войскам с быстротой молнии летели провокационные слухи: отряды надо распустить, оружие спрятать, боевикам разойтись по домам.

Такое предложение на совете было выдвинуто начальником штаба Енборисовым.

Главком Каширин высказал предложение: в виду того, что в Белорецке не удержаться, а большой армии незамеченной не пройти, надо разбиться на мелкие отряды и просачиваться к главным силам небольшими группами.

Выступавшие затем командиры своих предложений не вносили, а склонялись то к одному, то к другому.

Томин встал и гневно заговорил:

— Теперь я скажу несколько слов. Начальник штаба предложил распустить отряды, спрятать оружие, разойтись по домам. — Голос Томина, как всегда в напряженный момент, холодный, звенящий. В прищуренных глазах мечутся злые огоньки. — Хитро придумано. А я вот что скажу: предложение начальника штаба — предательство революции, — как ушатом холодной воды окатил Томин присутствующих. — Ему, бывшему золотопогоннику, хорошо, он покается, его простят, а в Троицком отряде триста коммунистов, отряд интернационалистов, их всех порубают беляки. А обоз? Дети, старики, женщины — все будут уничтожены. — А ты, товарищ Каширин, обосновал свое предложение тем, что мы не знаем обстановки, что связи с Блюхером и Николаем Кашириным нет, а одним нам не удержаться. Мол, пока не поздно, разбегайтесь, кто куда хочет, спасайся, кто как может. И это, по-вашему, выход? Хорошее дело?! Для связи с Центром России посланы два члена Совета. Но их еще нет. Сегодня надежных товарищей направили в Оренбург, они должны связаться с Блюхером. Если в ближайшие дни связь не будет установлена, Троицкий отряд один пойдет на соединение с Красной Армией и добьется этого. А вы, — Томин глянул в упор на Енборисова, — спасайте свои шкуры!