Страница 27 из 68
— Вот видишь, сестричка, ничего страшного, спасибо, — поблагодарил Томин и быстро ушел.
«Сестричка! Странно, какая я ему сестричка?» — впервые так подумала Наташа, провожая Николая Дмитриевича грустными глазами.
В тот сентябрьский день, когда Наташа увидела среди казаков-фронтовиков Томина, ее сердце впервые дрогнуло от непонятного незнакомого чувства. Оно было несравнимо с тем, которое испытывала раньше к Николаю, как к старшему, заботливому брату.
Какое первое чувство запало в сердце девушки при встрече с Анной Ивановной, она и сама себе не могла объяснить. Тогда, в страхе, они вместе переживали за жизнь самого дорогого для них человека. Домой Наташа не вернулась. Без сожаления сбросила свое девичье убранство и надела военное обмундирование. Дрогнуло только сердце, когда толстая коса упала под скрип ножниц. Но нечего было и думать, чтобы такую косищу можно было упрятать под мужскую шапку.
Работая вместе с Анной Ивановной в госпитале, Наташа привязалась к ней. Выбирались такие минутки, когда они рассказывали друг другу вполголоса, чтобы не разбудить раненых, о своей жизни. «Вот она какая! — думала Наташа. — Боевой товарищ командира». Они так привыкли друг к другу, что расставаясь, обе расплакались.
Все это время Наташа силилась заглушить чувство к Николаю Дмитриевичу.
«Вдруг догадается Анна Ивановна! Нет-нет, этого нельзя допустить!»
Она старалась и не думать о нем.
Но сегодня чуть было не выдала себя, перевязывая рану. Сколько потребовалось силы, чтобы сдержаться.
«Негодная девчонка!» — ругала себя Наташа.
…Перекатывается через каменистые пороги речка. При бледном свете луны темнеют тальниковые островки, тихо колышется в воде тень одинокого тополя.
На щербатой площадке скалы, нависшей над берегом, идет собрание членов исполкома и командиров частей.
Кто-то подбросил в костер сухого ковыля, пламя взметнулось, озаряя утомленные лица. Заслонившись от яркого огня ладонью, председатель собрания Светов говорит о том, что с потерей города Советская власть не погибла. Все, кому дорога свобода, будут драться до победного конца. В боях за город командование растерялось, потеряло связь с частями и не справилось с задачей. Судьбу людей уком и исполком должны вручить надежному, преданному партии человеку, волевому и смелому, знающему военное дело. Таким показал себя Николай Дмитриевич Томин. Его решительные действия, инициатива и находчивость спасли гарнизон от полного истребления.
Предложение Светова приняли единогласно. Тут же поручили Томину сформировать штаб.
Трубач проиграл подъем. Бивуак ожил, над степью поднялся разноголосый гомон.
Ровные ряды кавалеристов, пехотинцев и батарейцев образовали огромную букву «П». В центре два стареньких броневика с экипажами впереди. Рядом — походная мастерская, оборудованная на пароконной бричке, на которой гордо восседает Фомич. Томин пристроил-таки старика к делу. Кучками, между телег и бричек, собрались беженцы — женщины, дети, старики.
Поднявшись на телегу, Томин поправил ремень на кожанке, обвел ряды внимательным взглядом.
Вот чубатые разинцы — Каретов, Тарасов, Гладков. Эти проверены, не подведут!
Рядом — 17-й Уральский, крепкий слиток из большевиков и беспартийных. Здорово лупили дутовцев сибиряки!
Левее — батальон интернационалистов. По велению сердца вступили они в Красную Армию, и нет сомнения в том, что будут драться до последней капли крови.
Коммунистический отряд! Почти вся партийная организация города. Надежная опора командования!
На самом левом фланге — батарейцы.
— Товарищи! — произнес Томин глухим голосом. В горле все пересохло. Прокашлялся. — Вчера исполнительный комитет Троицкого Совета рабочих, крестьянских, казачьих и мусульманских депутатов и командиры частей избрали меня командующим Троицким социалистическим отрядом Красной Армии. А теперь самое главное. Без порядка и дисциплины нам не видать победы. Что делается в других городах и селах нашего края мы не знаем. По зато хорошо знаем, что по отдельности врага не победить. Поэтому штаб решил: отряд пойдет на Верхнеуральск, там соединится с отрядом Ивана Каширина. Вместе — мы сила!.. У кого сердце из репы, тому лучше оставаться дома, лизать сапоги живоглотам.
— Нет таких!
— Все за Советы!
— Умрем, а служить буржуям не будем!
Томин выждал, когда строй успокоится:
— Ну, коли так, — и он крикнул, как перед атакой: — Да здравствует мировая революция! Ура!
И в ответ загромыхала, заревела степь. Полетели вверх фуражки и шапки, блеснула на солнце сталь штыков.
Отбивая наскоки дутовских банд, Троицкий отряд 22 июня пришел в Верхнеуральск.
Утомленные войска, обозы и беженцы расположились на берегу Урала. Запылали костры, облизывая подвешенные на оглоблях толстобокие котлы. Хозяйки доят коров, вынимают из коробков свежие яйца. Матери возятся с ребятишками. Ротные и сотенные повара растопляют походные кухни.
В ожидании обеда собрались любители побалагурить, перекинуться шутками.
— Э, Павлуха, где твое обещанное целый день частушки петь? — спросил Федор Гладков. — Кишка, чай, тонка, сбрехнул тогда…
Настроив быстро балалайку, Павел провел большим пальцем по струнам, ударив пятерней, запел:
— Ты все про Дутова, а вот про любовь не сложить, — не унимался, подзадоривал Федор.
Павел хотел было ответить ему занозистым словом, но вдруг смолк и прикрыл рот ладонью. К бойцам легкой походкой подходила Наташа. Павел уважал эту чернобровую смуглянку. Но в ее присутствии он почему-то стеснялся, не знал, как вести себя, чтобы чем-либо невзначай не обидеть девушку.
— Помешала? Я на минутку, узнать не заболел ли кто, — просто, по-деловому и даже строго, сведя брови для важности, спросила Наташа.
— Живы-здоровы, что буйволы, — ответил молодой казак. — Что замолчал? Правду дядя Федя сказал, что про любовь — не можешь?
— Давно готова, — взметнув рыжим чубом, ответил Ивин. — Вот, слушайте:
— Делать вам вижу нечего, вот и зубоскалите, — бросив сердитый взгляд на Павла, Наташа повернулась и ушла.
А Павел, словно не заметив этого, продолжал:
Лукаво замолк, приглушив ладонью свою балалайку. Вдруг закончил, глядя на Аверьяна Гибина:
Раздался взрыв смеха и возгласы:
— Аверьян, это про тебя с твоей зазнобой!
Гибин вскочил, обдал холодным взглядом всех и быстро ушел в прибрежные кусты.
— Что ржете? — строго проговорил Гладков. — У парня на душе и так неспокойно, а вам хаханьки. И ты, Павлуха, не ко времени придумал этот куплет.
Павел пошел разыскивать Аверьяна, тот сидел на берегу и остервенело бросал плоские гальки в воду.
— Ты что осерчал? — положив руку на плечо друга, виновато спросил Павел.
Аверьян был зол, но, чувствуя, что друг раскаивается, смягчился.
— Не знаю, Пашка, что и думать. Теперь батя мой обозленный, кончит он Ольгу, чует мое сердце. А что я могу сделать? Как помочь? Сами отступаем, а куда — неведомо!
Томин шел к Ивану Дмитриевичу Каширину, командующему Верхнеуральским красноармейским отрядом, как к лучшему фронтовому другу.