Страница 16 из 68
— Товарищи! Дорогие земляки! Станичники! — голос его звенел, набирая силу.
Сотни замерли. Пробежал по рядам ветерок, прошелестел ветками в роще и затих.
— Двадцать пятого октября в Петрограде рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, взяли власть в свои руки. Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов обратился к народу с воззванием. Вот оно:
К гражданам России!
Временное правительство низложено… Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
Мощное, многоголосое «Ур-а-а-а!» покрыло последние слова оратора.
Эхо затухающими волнами укатилось к горизонту, утонуло в рощах и дубравах.
В воздух полетели папахи.
— Да здравствует Советская власть! Мир! Земля! Да здравствует Ленин!
Полк единогласно принял резолюцию, в которой признал власть Советов единственной властью в стране.
К вечеру митинги прошли во всех частях и подразделениях дивизии и везде было единодушно принято решение бороться за власть Советов.
Поздним вечером этого же дня между генералом и Полубариновым произошел такой разговор:
— Вениамин Петрович! Вы должны остаться в дивизии.
— Ваше превосходительство! Это невозможно, на кого я вас брошу? — испуганно возразил Полубаринов.
— Теперь я не начальник дивизии и от должности адъютанта вы освобождены. Я не маленький, в няньках не нуждаюсь, — оборвал генерал. — Слушайте внимательно. Вы член дивизионного комитета и выполняйте эти свои обязанности. России и казачеству вы нужны здесь.
Полубаринов понял, какое опасное дело поручается ему. Сердце сжалось в комок от охватившего страха.
В ту же ночь генерал скрылся. Вместе с ним покинули дивизию многие офицеры.
Темная ночь. Непрерывно моросит мелкий осенний дождь. Тишина. Кажется нет кругом живой души. Но это только кажется. В окопах и землянках, за колючей проволокой, словно за крепостной стеной, мокнут и кормят вшей казаки 1-й Оренбургской казачьей дивизии.
В землянке двое — Томин и Гладков.
Федор, расправив черные усы, редкими глотками пьет крепко заваренный чай: он разгоняет дремоту. Николай в накинутой на плечи солдатской шинели, облокотясь на стол, глядит в маленькое окно.
Идут дни, а вопрос о мире не решен.
«Кто его будет решать? Когда?» — вот о чем думает председатель дивизионного комитета, глядя в темноту.
Звонили в армейский комитет, но оттуда толком ни на один вопрос не ответили. Томин с нетерпением ждет Ефима Каретова.
Угадывая мысли товарища, Гладков охрипшим голосом заговорил:
— Вечор у батарейцев был. Спрашивают: когда перемирие будет? Самим, говорят, надо переговоры вести с австрийцами.
Дверь с шумом растворилась, и в землянку ввалился Каретов.
— Радиограмма!
Известие о радиограмме из Питера молнией облетело дивизию. Казаки валом валили к дивкому.
— Давай радио!
— Чего тянешь волынку! — требовали кавалеристы.
Члены дивкома вышли из землянки. Томин взошел на крышу и громко прокричал:
— Слушайте, тихо! Радиограмма Ленина. «Всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота.
Совет Народных Комиссаров сообщает всему народу и всей армии о том, что генерал Духонин саботирует решение Второго съезда Советов о мире, не выполняет распоряжений правительства о ведении переговоров с целью заключения перемирия»…
Среди казаков рокот негодования.
— «…Но когда предписание вступить немедленно в формальные переговоры о перемирии было сделано Духонину категорически, он ответил отказом подчиниться», — продолжал читать председатель дивкома.
— Дышло ему в глотку, — выкрикнул возмущенный казак и поднял над головой винтовку.
— Кол осиновый! — поддержал рядом стоящий.
— «Солдаты! — продолжал читать Томин. — Дело мира в ваших руках…»
— Дельно сказано, — раздался голос сзади.
— Не перебивай! — одернул другой.
— Читай! — нетерпеливо требуют третьи.
— «…Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда»…
— Наш сморчок загодя в шесток, — бросил кто-то, намекая на побег генерала.
— Дальше петли не убежит.
— Тихо, товарищи, тихо, — успокаивают люди друг друга, увеличивая шум и гвалт.
Когда успокоились, Томин продолжал:
— «Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок»…
И снова не сдержались.
— Томин, принимай дивизию! Принимай, принимай! — кричат с разных сторон.
На землянку поднимается Каретов.
— Кто за то, чтобы Николая Дмитриевича Томина избрать начальником 1-й Оренбургской казачьей дивизии, прошу поднять руки.
Взметнулись штыки. И тут же требование:
— Читай!
— «Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем»…
— У-ра-а-а! Даешь мир! Да здравствует Ленин! Ленину ура, ур-а-а-а… Ленину-у-у-у…
На участке, занимаемом дивизией, в тот же день произошло братание русских и австрийских солдат.
Вопрос «Что делать?» снова встал перед Томиным и его друзьями.
С фронта одиночно, подразделениями и частями, с оружием и без оружия неудержимым потоком хлынули солдаты. Это разлагающе действовало на казаков. Они все настойчивее стали спрашивать: когда же домой?
— Все идут, а мы что? — требовали однополчане.
Дивизия дислоцировалась на территории Украины, где власть захватило буржуазно-националистическое контрреволюционное правительство. Оно поспешно готовило армию. В дивизии появились агитаторы Центральной Украинской рады, сманивая в свои войска казаков.
Поймали двух лазутчиков от генерала Каледина, которые призывали станичников вступить в войско донского казачества.
Над соединением нависла смертельная угроза: или оно расползется по одиночке, группами, или будет уничтожено контрреволюцией.
Томин собрал дивком, рассказал о положении, в котором оказалась дивизия, попросил высказать свои мнения.
Первым выступил Полубаринов. Он имел задание любыми средствами задержать дивизию на месте.
— Мы не можем открыть фронт перед противником и поэтому должны оставаться на позициях. Уход дивизии с фронта считаю предательством революции, изменой молодой республике Советов, позорным дезертирством. Открыть фронт перед врагом, это значит вонзить нож в грудь любимой Родине. Народ и Советская власть не простят нам такого подлого предательства.
Высказав свое мнение Полубаринов сел, сложив нога на ногу, скрестив на животе руки.
Некоторое время среди членов дивкома была растерянность.
— Как быстро перенарядился, — подумал Томин. — Когда решался вопрос: с кем идти? — Полубаринов отсиделся в штабе, не подавая своего голоса ни за, ни против. А теперь — на тебе! Другом Советов стал.
Слово попросил Каретов.
— Полубаринов не видит, что творится вокруг. Одной нашей дивизией фронта не закрыть, он уже открыт на сотни верст. Поэтому я присоединяюсь к мнению начдива и председателя дивкома товарища Томина, организованно идти в Москву, стать на службу Советской власти. А там уж дело командования, где нас использовать.
Проголосовали. Томин зачитал приказ о переходе дивизии в Москву.
Приказ одобрили все казаки и командиры.
Погрузившись в эшелоны, полки, соблюдая революционную дисциплину, двинулись на север, к Москве.
Томин ехал в первом эшелоне, его заместитель Каретов — в последнем.
В пути соблюдали строгий порядок: пока последующий эшелон не прибудет на станцию, впереди идущий не имел права выходить с нее.