Страница 15 из 68
— Товарищи фронтовики! Сегодня я получил грамоту. Вот она, — и Томин вынул из кармана листок бумажки, прочел: «Большевистский холуй! Если твой длинный язык не прекратит болтать, то с тобой будет то же, что с твоим изображением».
Николай бросил на стол президиума клочки карточки.
— Запугать решили, чтобы я не говорил правды. Не выйдет! Я не большевик, но горжусь тем, что иду вместе с ними. Только большевики говорят правду в глаза, только большевики искренние друзья народа!
— Правильно, Николай! Правильно! — одобрительно прокричали товарищи.
— Изменник! Немецкий шпион! Исключить предателя из казаков! — на разные голоса горланили казачьи атаманы.
Николай терпеливо ждал тишины. Постепенно буря стихла. Председатель, повернувшись к Томину, закричал:
— Запрещаю говорить тебе! Слышишь, запрещаю!
— Правде рот хочешь заткнуть, господин полковник? Не выйдет! Дивизия дала мне наказ сказать, что думают казаки. И я скажу. Сейчас член Государственной думы атаман Полубаринов пел о войне до победного конца. Эту песню мы слышим здесь каждый день. И все от имени народа. Давайте посмотрим, что это за народ, которому нужна война до победного конца? — Указывая рукой на Полубаринова, Томин продолжал: — Этому правителю война нужна, чтобы сплавлять прелый хлеб за первосортный. Серая скотинушка все сожрет. И этому господину война нужна до победы, — Томин указал на Гирина, — чтобы суконную труху продавать за добротный материал. Не важно, что только до первого надева — денежки-то в кармане.
— Не накормивши, врага не наживешь, — бросил реплику Гирин.
— Спасибо за хлеб-соль, благодетель: до сих пор они в горле костью стоят. — И этому, господину Тестову, — он указал на местного салотопа, — тоже война нужна, как же! Он вместо мыла куски глины всучивает военному интендантству. Недаром говорят: борода Минина, а совесть глиняна!..
— Ха-ха-ха! Господа, господа, что он говорит? Что? Нахал, вот нахал! — вращая толстыми пальцами, сложенными на животе, просипел Тестов.
Не обращая внимания на злобный вой врагов, Томин продолжал:
— Теперь спросим батарейца Гордея Родионовича Алтынова нужна ли ему война, — и он посмотрел на галерку, где сидел отец Александра Алтынова, батареец-запасник. — Что дала ему она? Один сын погиб, второй еще мальчишка, а тоже на фронте. Самого вот забрали. Дома жена больная, снохи и внучата батрачат на правителя Полубаринова. А землю он у них за долги забрал. Выходит, война нужна не беднякам, а фабрикантам, купцам, кулакам-мироедам и прочим кровососам. Вам, господа хорошие, нужна война, так идите и воюйте, а с нас хватит! Мы сыты по горло! Долой войну, да здравствует мир!
— Долой войну! Мир! Домой! Хватит! — подхватили фронтовики.
— Станичники! Это речь немецкого шпиона, — выскочив на трибуну, закричал полковник, представитель Совета союза казачьих войск, прибывший на съезд из Петрограда. — Ваши братья на фронте кровь проливают, а Томин приехал сюда разлагать тыл. Исключить его из казачества!
— Исключить! Исключить! — завопила станичная знать.
— Кто разлагает тыл? Я или вы — это еще вопрос, — поднявшись с места твердо заговорил Томин. — Я с первого дня на фронте, с коня не слажу, шашка притупилась. А вы в Питере отираетесь, к власти пробрались, пьянствуете, развратничаете, капиталы нажили на чужой крови.
— Долой тыловую крысу с трибуны! Долой! — требовали фронтовики.
К трибуне подбежал Гладков и, потрясая увесистым кулаком, прокричал:
— Исключить Томина из казаков? Дудки! Тут вы что-то не то затеяли. Учтите, за Томина мы порубим вас всех. Вот и весь сказ!
Две недели в зале окружного суда гудели голоса, скрещивались страсти, летели призывы, слышались угрозы. Съезд одобрил политику Временного правительства: вести войну до победного конца. Однако съезд показал, что казаки уже не те, что были в 1905 году…
В отсутствие Томина был арестован и отправлен в Верхнеуральск на суд станичников заместитель председателя дивкома Иван Дмитриевич Каширин. Начальник дивизии приказал разоружить шестую сотню, откуда шла вся смута в соединении. Председатель сотенного комитета Тарасов и член дивкома командир сотни Каретов решительно противились намерению генерала. Приезд Томина сорвал планы начдива. Вместо арестованного Ивана Каширина дивизионный комитет избрал Ефима Мироновича Каретова.
Стремительно развивались события.
В то время, когда в Петрограде шел штурм Зимнего Дворца, а второй съезд Советов принимал исторические декреты о мире, о земле и избирал первое в мире советское правительство — Совет Народных Комиссаров, контрреволюционные генералы в союзе с соглашателями начали поспешно готовиться к разгрому революционных сил фронта. Враги народа всячески пытались помешать проникновению в войска сведений о революционных событиях в Петрограде. Однако известие о революции докатилось и до казаков Первой Оренбургской дивизии.
Через несколько дней после октябрьского переворота в Петрограде в дивизию вернулся из штаба фронта подъесаул Каретов, ездивший туда с поручением дивкома. Он приехал утром. Несмотря на ранний час, землянка солдатского комитета была уже переполнена.
Раздвигая своими широкими плечами товарищей, потрясая над головой листком газеты «Рабочий и солдат», Каретов громко сообщил:
— Товарищи! Временщиков спихнули, Керенскому по шее дали…
Томин взял из рук своего заместителя газету, взглянул на ее первую полосу. Там было напечатано обращение Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов «К гражданам России». Пробежав волнующие строки и обращаясь к членам дивкома, радостно произнес:
— Товарищи! Дорогие друзья! В Питере революция!
— Ура! Ура-а-а! — рявкнули казаки так, что задрожало единственное окно землянки.
Томин зачитал обращение. Газета пошла по рукам.
— Обращение-то написано 25 октября, а сегодня 29-е? — удивленно протянул Федор Гладков. — А сейчас там что делается?
— Вы видите, что офицерье скрывает от казаков события в Питере. Надо сейчас же потребовать от командования все ленты и установить дежурство у аппарата. Сегодня же провести митинги во всех частях, — распорядился Томин.
Телеграфист, высокий, стройный казак с лихим чубом, с грозным окриком: «Нельзя! Не видите, что написано на дверях?» — двинулся навстречу вошедшим.
— Что передавали из Питера? — глядя в упор на него, спросил Томин.
— Ничего не передавали, — не сдавался тот.
— Врешь, шкура. Рассказывай! — И Гладков потянулся к кобуре маузера.
— Ленту! — потребовал Томин.
Казак обмяк, отошел в сторону и, боязливо озираясь на сослуживцев, тихо проговорил:
— Лента у генерала, передавали декреты о мире и о земле. Еще что-то передавали, да разве все упомнишь.
Гладков остался дежурить у аппарата, а Томин с друзьями пошли к начдиву.
Часовой вытянул вперед правую руку, в которой держал винтовку, и проговорил:
— Не велено никого пущать!
Каретов взял казака за воротник шинели и отодвинул в сторону. Томин открыл двери. Генерал, оторвавшись от бумаги, строго проговорил:
— Прежде чем врываться, надо разрешение спросить.
— Ленты! — потребовал в ответ Томин.
Генерал встал, уставил остекленевшие глаза на Томина.
— Изменники! Под суд!
— Ленты! — повторил Томин.
Рука генерала потянулась к телефону. Каретов отодвинул аппарат в сторону. Члены комитета придвинулись к столу.
— Ленты! — третий раз потребовал Томин и добавил: — Ключи от сейфа!
— Предатели, изменники Родины! — гневно крикнул генерал и кинул ключи на стол.
Томин открыл сейф и достал ленты с телеграммами из Петрограда. Сообщали о втором съезде Советов.
В полках, сотнях, на батареях весь день митинговали.
Казаки шестой сотни на полковой митинг пришли первыми. В старых шинелях и прокопченных пороховым дымом папахах они окружили Томина и наперебой сыпали вопросы.
Николай поднялся на трибуну, сложенную из снарядных ящиков. Охватил взглядом полк, выстроенный посотенно.