Прекрасное далеко

Глаза Фоулсона широко открываются, наполняясь новым страхом. Он медленно падает, лицо приближается к луже грязной воды на полу коллектора. Фоулсон не может говорить, мой бешеный гнев не позволяет ему этого. Мои веки дрожат. Картик пытается образумить меня, но я не желаю ничего слышать; я хочу только в знак возмездия искупать Фоулсона в вонючей грязи.

И тут что-то стремительно врывается в мою душу. Картина, образ. Маленький мальчик в кухне. Разгневанная женщина закатывает рукава. Малыш раболепно съеживается перед ее яростью. «Ты — жалкий ублюдок, — кричит женщина. — Я тебя научу уважению! Я тебя разорву в клочья!» Она окунает его голову в чан с водой и держит так, пока мальчик не начинает судорожно биться. «Ты еще будешь умолять о пощаде!» Мальчик жадно хватает воздух открытым ртом, а женщина снова окунает его голову в воду. Я чувствую его страх, когда голова оказывается под водой, снова и снова. Он почти теряет сознание, и ему хочется втянуть в легкие воду, чтобы эта женщина стала счастливой, чтобы она ощутила свою правоту. Но он не в силах этого сделать. Он сдается. Женщина приподнимает его голову на дюйм над водой, и мальчик с трудом выдыхает одно-единственное слово: «Пощади…» Женщина с размаху бьет его по лицу, и кольцо на ее пальце рассекает ему щеку. Он забивается в угол, прижимая к порезу ладонь, но не осмеливается ни кричать, ни плакать. Завтра он постарается лучше. Завтра она его полюбит. Завтра он не будет ненавидеть ее так сильно.

Меня как будто ударили. Магия ослабевает; я пошатываюсь и быстро опираюсь рукой о стену, чтобы не упасть. Лицо Фоулсона — в дюйме от грязной лужи. «Прекрати, — говорю я себе. — Прекрати». Магия затихает во мне, как собака, свернувшаяся клубочком и задремавшая. У меня отчаянно болит голова, руки дрожат.

Фоулсон вскакивает, задыхаясь, сотрясаясь от дрожи.

— Извините, — хрипло говорю я. — Ваша мать… она так издевалась над вами. Это из-за нее у вас вон тот шрам…

Фоулсон с трудом собирает силы и рычит:

— Заткнись, не смей говорить о моей матери! Она была святой!

— Нет, — шепчу я. — Она была уродом, чудовищем. Она ненавидела вас.

— Заткнись! — визжит он, и в углах его рта выступает пена.

— Я не хотела… Поверьте.

— Ты обо всем этом сильно пожалеешь, девица.

Фоулсон поворачивается к Картику:

— Ну, надеюсь, ты многому научился, пока был с нами, братец. И тебе все это здорово пригодится.

Фоулсон пытается ударить меня кулаком, хотя и не может дотянуться. Но ему просто необходимо выплеснуть эмоции, и потому он предпринимает эту бессмысленную попытку.

— Я тебя раздавлю, сука!

Мне бы следовало ударить его за это, но я не хочу. Я вижу только маленького мальчика, сжавшегося в углу кухни.

— Эта магия продержится недолго. Час, самое большее — два. А когда вы освободитесь, мистер Фоулсон, вы больше не станете гоняться за нами, или я снова дам волю силе.

Картик берет меня за руку и выводит из канализационной трубы. Мы оставляем там Фоулсона, он дергается и сыплет проклятиями в темноте…

Идти вдоль грязной Темзы — истинное наслаждение. Воздух, который какой-то час назад казался вонючим, теперь сладок в сравнении с удушающими миазмами канализации. Болезненный кашель и фальшивое пение грязных жаворонков плывут в тумане. Туман прорезает радостный вопль. Кто-то нашел здоровенный кусок угля, и эта новость приветствуется с восторгом и воодушевлением, и несчастные начинают с новой энергией шарить в воде, надеясь тоже отыскать что-то ценное. Но им не удается нащупать на дне ничего, кроме камней. Я слышу тяжелые всплески, когда камни падают обратно на дно Темзы, в эту могилу всех надежд.

— Мне надо сесть, — говорю я.

Мы добираемся до причалов и отдыхаем, глядя на лодки, качающиеся на воде.

— Ты как, в порядке? — спрашиваю я после долгого молчания.

Картик пожимает плечами:

— Ты слышала, что он сказал. Вот и подумай.

— Но это все не так, — возражаю я. — Амар сказал…

Я умолкаю, думая о недавней встрече с братом Картика в Зимних землях. Но я пока что не готова в этом признаться.

— В твоем бреду он сказал, что ты станешь моей погибелью. Ты поэтому стараешься держаться от меня подальше?

Картик не отвечает прямо.

— Ну, отчасти и так…

— А от другой части?

Лицо Картика затуманивается.

— Я… нет, ничего.

— Ты поэтому не хочешь входить в союз? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Если я не войду в сферы, это видение не осуществится. Я не могу причинить тебе зло.

— Ты говорил, что неведение — не судьба, — напоминаю я. — Если ты откажешься входить в сферы, ты просто не окажешься там, вот и все. Но ведь и кроме того есть сотни способов что-то сделать мне, здесь, если вдруг захочется. Ты мог бы утопить меня в Темзе. Или застрелить на дуэли.

— Или повесить тебя на кишках какого-нибудь здоровенного зверя, — поддерживает шутку Картик, и на его губах появляется чуть заметная улыбка.

— Да, или навеки отдать миссис Найтуинг, чтобы меня заклевали до смерти.

— О, это слишком жестоко, даже для меня.

Картик качает головой и смеется.

— Ты считаешь мою неминуемую смерть такой уж смешной? — дразню его я.

— Нет. Не в этом дело. Но как ты расправилась с Фоулсоном, — говорит он, на этот раз злобно усмехаясь. — Это было нечто… из ряда вон.

— Мне казалось, ты считаешь силу пугающей.

— Считал. И считаю. Немного, — признается Картик. — Но, Джемма, ты ведь могла бы изменить мир…

— Для этого нужна сила куда как побольше моей, — возражаю я.

— Верно. Но совсем не обязательно менять все сразу. Это могут быть небольшие воздействия. Моменты. Ты понимаешь?

Теперь он смотрит на меня совсем по-другому, хотя я и не понимаю смысла его взгляда.

Мачты кораблей высовываются из тумана, давая нам знать, что суда где-то рядом. Вдали слышен вой сирены, подающей сигналы во время тумана. Несколько судов уходят подальше от берега, к морю.

— Какой унылый звук. Одинокий, — говорю я, прижимая колени к груди. — Ты это ощущаешь?

— Одиночество?

Я подыскиваю слова.

— Скорее, смутную тревогу. Как будто ты не нашел самого себя. Как будто заблудился в тумане, и сердце вдруг подпрыгивает: «Ах! Да вот же я! Вот чего мне не хватало!» Но это происходит слишком быстро, и найденная частица тебя снова исчезает в тумане. А ты тратишь остаток жизни на ее поиски.

Картик кивает, и мне думается, что он просто хочет меня успокоить. Я чувствую себя глупо из-за того, что высказалась. Это сентиментально и слишком откровенно, я открыла ему частицу себя, а этого делать не следовало.

— Знаешь, что я думаю? — говорит наконец Картик.

— Что?

— Иногда мне кажется, что ты можешь заметить нечто такое в других.

И с этими словами он наклоняется ко мне, а я — к нему. Наши губы встречаются в поцелуе, и это взаимный поцелуй. Ладонь Картика ложится на мою шею. Мои ладони касаются его лица. Я притягиваю его поближе. Поцелуй становится глубже. Рука Картика скользит вниз, на мою спину, он прижимает меня к груди.

С причалов доносится какой-то шум. Мы отодвигаемся друг от друга, но мне хочется большего, большего… Его губы кажутся чуть припухшими после поцелуя, и я гадаю, так ли выглядят и мои.

— Меня следует посадить в тюрьму, — говорит Картик, кивком указывая на мои брюки и желая подчеркнуть, что я выгляжу как мальчишка.

Властный бой колоколов Биг-Бена напоминает, что уже очень поздний час.

— Лучше не засиживаться, — говорит Картик. — Твои чары не продержатся вечно, а мне не хотелось бы стоять здесь, когда Фоулсон и его дружки освободятся.

— И в самом деле…

Мы проходим мимо заводи, где процеживают воду грязные жаворонки. И лишь на несколько секунд я снова отпускаю на волю магию.

— Ой! Праведные святые! — внезапно раздается над рекой мальчишеский голос.

— Что, нарвался на что-то эдакое? — звучит в ответ старушечий смех.

— Это не камень! — заходится в крике мальчишка.