Черный мел

— Мобильник, — фыркнул Джек. — Значит, вы богатенькие извращенцы?

В Питте мобильный телефон тогда имелся только у одного студента — виконта и будущего наследника одного из самых крупных состояний в Европе.

Словно намеренно не замечая Джека, Длинный взял карточку у Коротышки и протянул ее Чаду.

— Вам дается время до понедельника, — произнес он. — Скажем, не позднее полудня. Место встречи выберите сами, позвоните и дайте нам знать. — Он дважды стукнул костяшками пальцев по краю кафедры.

Чаду показалось, что Средний и Коротышка вздохнули с облегчением, а может, даже с благодарностью. Длинный кивнул своим низкорослым спутникам, и они ушли гуськом. Первым шел Длинный, совсем как утка, которая ведет выводок. Вскоре над толпой осталась видна только его голова.

XI(i). Сегодня меня разбудило солнце. Должно быть, вчера вечером я не задернул шторы из-за волнения после прогулки, первым днем тренировки. Кстати, надо больше гулять.

Целых три года, с самого начала моего затворничества, я просыпался только от противных звуков мусоровозов, которые приезжают каждое утро. Они занимаются сизифовым трудом — убирают мусор большого города.

Но сегодня я просыпаюсь от радости. Я совершил поразительное новое открытие. Позвольте вначале коротко рассказать своего рода предысторию. Моя квартира на местном жаргоне называется «паровозиком». Такое название она получила из-за планировки: три узких и длинных помещения идут друг за другом, как купе поезда. Кухня находится сзади, гостиная впереди, а спальня — посередине. Дверные проемы имеются, но двери есть только на концах. И если на кухню и в гостиную свет извне еще проникает, спальня в моем «паровозике» — настоящее сердце тьмы.

Поэтому утром, когда я впервые просыпаюсь в залитой солнцем спальне, я вдруг замечаю в изножье кровати большой платяной шкаф. Откуда он взялся? Нет, конечно, я помню, что там стоял большой платяной шкаф. Хотя с женой я развелся, рассудок еще не окончательно меня покинул. И все-таки… Сколько времени, оказывается, я не раздвигал шторы и не поднимал жалюзи!

Более того, я не очень-то люблю свет настольных ламп или люстр. В спальне нет ни одной неперегоревшей лампочки. Если подумать, мне одному чем еще можно заниматься в спальне, если не спать? В темноте! Более того, для самых мрачных часов у меня имеется фонарик на бечевке, иногда я вешаю его на шею. Фонарик я включаю, когда он нужен. Когда нет — экономлю батарейки. Настенные или потолочные светильники приходится включать только в том случае, если какая-то работа требует задействовать обе руки.

Но я отвлекся от более насущных вопросов. Да, сегодня утром я замечаю в лучах солнца шкаф, и меня посещает интересная мысль. Шкаф так давно не открывался, что я позабыл о его содержимом.

Позвольте ненадолго вас покинуть. Душа требует открытий. Обещаю, я сразу же расскажу о находках.

XI(ii). Настоящий ад! Девять, десять, одиннадцать часов назад я спустился в какой-то круг ада. Большой шкаф — не что иное, как пыточная камера самого Сатаны.

При свете фонаря я жадно разглядываю содержимое. Вот что находится в шкафу: «Монополия», «Змеи и лестницы», «Родео», шахматы, «Угадайка», «Улика», «Операция», «Риск», нарды, «Пятнашки», «Эрудит», покер на костях, «Морской бой», «Уно», шашки, маджонг…

Сначала я бурно радуюсь. Мне кажется, что я набрел на настоящую сокровищницу, на пещеру Али-Бабы. Столько игр! Столько материала для тренировок! Настоящий тренажерный зал для ума.

Сначала я вытаскиваю коробку с любимой семейной игрой «Монополия» и выбираю противников.

Я кидаю кубик первым и покупаю, покупаю, покупаю. Мои вымышленные противники играют безрассудно, свою собственность я продаю по выгодным для себя ценам. И все-таки, несмотря ни на что, я проигрываю. Кубик против меня, вскоре мне не хватает даже на булочку в булочной. Конечно, «Монополия» — ужасно глупая игра. В ней многое зависит от везения. Такую тупую игру даже заканчивать не хочется. Доску я швыряю через всю комнату, а бумажные доллары подбрасываю в воздух. Рву карточки «События» и «Счастливый случай». Никогда в жизни не буду больше играть в эту тупую, идиотскую игру.

Я решаю выбрать игру, в которой не все определяется везением. Вынимаю «Эрудит» из старой коробки, раскладываю доску на кровати и снова испытываю растущее волнение. Я решаю сыграть один на один (не для увеличения шансов на выигрыш, поймите, а просто немного подкорректировать расклад).

Я всегда играю сдержанно и скупо. Не спешу расходовать «дорогие» буквы. Партия близится к концу, я почти на сто очков впереди. Меня ждут лавры победителя. И вдруг… Интересно, что у меня с головой? Я замечаю: у ненавистного соперника скопились буквы Р, А, Д, Ж, И, Е, О, Я, Д, Ж. Сообразив, что из этих букв складывается название штата Джорджия, я громко фыркаю. Как жаль, говорю я противнику, имена собственные запрещены! Играй мы где-нибудь в Атланте, может, тебе и дали бы скидку и присудили дополнительные очки. Но мы в Нью-Йорке, в городе янки… Что тебе сказать, дружище? Правила есть правила.

Я живо представляю перед глазами слово «ДЖОРДЖИЯ». Буквы в моем воображении ленивым облачком проплывают над доской. И вдруг… Неужели я заслуживаю такого невезения? Я вижу, как из букв противника складывается великолепное слово «АРПЕДЖИО». Причем «П» — от моего слова «ПРОКАЗА», которым я так гордился. И вот противник набирает пятьдесят очков, а одна буква попадает на желтую клетку, где все очки удваиваются!

Даже сейчас пальцы у меня дрожат, я еле сдерживаю ярость. «Эрудит» летит следом за «Монополией» — к черту! К дьяволу! Неужели мне и дальше так же не будет везти?

Удача мне полностью изменила, просто можно обалдеть.

Я достаю из коробки «Операцию» и собираюсь исцелить пациента по имени Кариес Сэм. Сначала пробую вылечить вывих лодыжки, потом подставляю ведерко для откачки жидкости из коленной чашечки, хочу также излечить его от «гусиной кожи». Но всякий раз как инструменты приближаются к Сэму, пальцы у меня начинают дрожать, я дергаюсь, и…

«Операция» повторяет судьбу двух предыдущих игр. За ней летят «Змеи и лестницы», нарды…

Наконец вмешивается судьба и спасает меня. Батарейки в моем фонаре садятся на середине игры в «Родео». Снаружи сгущаются сумерки, квартира погружается во мрак. Я спрыгиваю с кровати и бегу в гостиную включить лампу. Но вдруг спотыкаюсь обо что-то, слышу звон бьющегося стекла. Ступню пронизывает острая боль. Я скачу по гостиной на одной ноге и пытаюсь найти выключатель. Наконец свет зажигается, и я вижу на полу четыре стакана целых и один разбитый. Из порезанной ступни хлещет кровь.

Я скачу назад в спальню и ищу «Операцию». Хватаю коробку, возвращаюсь в освещенную гостиную и зубами выгрызаю щипчики, прикрепленные к игровой доске. Морщась от боли, трясущимися руками кое-как извлекаю из ступни большой осколок, процедура оказывается болезненной и довольно долгой.

Хотя ступня болит невыносимо, я вдруг испытываю огромное облегчение. У меня же полно болеутоляющих лекарств! Скачу на здоровой ноге на кухню. Все мои мнемоники не тронуты и стоят по местам. Выходит, сегодня я не продвинулся вперед ни на шаг. Не ел, не пил, вообще ничего не сделал. Возможно, именно поэтому у меня так дрожат руки. Я беру лекарство, но мне не хочется класть его в рот — смотрю на маленькую голубую таблетку с каким-то предубеждением. Потом решительно встряхиваю головой. Голова затуманена, ногу дергает. Прием таблетки — первое достижение за день. После того как боль немного ослабевает, я ложусь на кровать и закрываю глаза. Придерживая больную ногу на весу, я размышляю обо всех моих поражениях. После «ЛЮТ НЬЮ-ЙОРК» сегодняшние поражения — еще один дурной знак. Зря я все затеял. Я должен окрепнуть.

XII(i). На обратном пути в Питт они говорили только об Игре. Во дворе они вдруг увидели Марка. Зевающий Марк брел по двору в носках, но без ботинок, в ушах были наушники от плеера, пристегнутого к поясу. Когда они подошли к Марку, тот вынул из ушей наушники, и они повисли на его шее.