Черный мел

Кристофер Дж. Эйтс

ЧЕРНЫЙ МЕЛ

Посвящается Марджи

Потому что без тебя ничего.

Не верь художнику. Верь произведению.

I(i). Он звонит рано. В Англии день начинается на пять часов раньше, чем у нас, и я машинально говорю «Алло» задолго до того, как мой день входит в колею. Может, поэтому я соглашаюсь со всеми его предложениями.

Не волнуйся, говорит он. Обещаю, будет весело.

Будет весело.

Пауза. Щелчок.

Да, точно так же мы много лет назад предвкушали Игру. Будет так весело!

После окончания разговора я еще долго прижимал телефонную трубку к груди. А потом подошел к окну и впервые за три года раздвинул шторы. Все-таки он меня нашел, выследил, у меня теперь пропала необходимость скрываться. Целых три года я прожил затворником: каждый день я находился в квартире двадцать три часа пятьдесят девять минут. Я — отшельник, стал белым, как мои кости, и волосатым, как власяница. Но теперь мне позарез надо окрепнуть: я просто обязан серьезно подготовиться к скорому приезду старинного друга.

Он, конечно, не случайно позвонил именно в этот момент — прошло ровно четырнадцать лет после нашей последней встречи, а через месяц и неделю мне, отшельнику, исполнится тридцать четыре года. И позвольте мне с самого начала заявить: мой рассказ послужит всем уроком, вернее, предостережением, вне зависимости от моего выигрыша или проигрыша. Таково мое признание.

Я стою перед окном и вглядываюсь в город. Грозовое небо, все цвета размыты. Сейчас середина апреля, Манхэттен, внизу по Седьмой улице мчатся машины с яростными стуками колес, по обочинам громко хлюпает вода.

Я прижимаюсь лбом к стеклу. Если я хочу выиграть, мне срочно, еще до его приезда, нужно пережить метаморфозу. Я отправлюсь в путешествие выздоравливающего воина, как в фильмах про боевые единоборства. Это месяцы тяжелой работы перед матчем-реваншем — неудачник мужественно пытается вернуться на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Из куколки отшельника появится гордый боец. Только для грядущей решающей схватки мне понадобятся не сила мускулов, а сила ума. Интересно, какая психологическая подготовка способна сравниться с бегом по бесконечным лестницам музея, избиением бычьих туш голыми руками, пожиранием сырых яиц. Я принимаюсь мурлыкать себе под нос бодрую песню для собственного воодушевления и неуверенно размахиваю кулаками в воздухе.

Наверное, начать надо с легкой прогулки.

Да, так я и сделаю! Отшельник готов выйти из своей кельи. И, возможно, его какое-то время не будет.

I(ii). Как ни грустно, на улицу я так и не вышел. Мне помешали стаканы — все шесть штук. Прошу, поверьте, они не оставили мне никакого иного пути.

Каждое утро я невольно удивляюсь — сколько же всего приходится держать в голове и как сильно приходится суетиться перед тем, как жизнь становится жизнью. Еда, питье, санитарно-гигиенические мероприятия. Особенно последнее. Каждый день я задаюсь вопросом: какова цель этих мероприятий — особенно для отшельника? Но я приучился доверять распорядку. Утрата веры в распорядок неизбежно приводит к чему-то плохому.

Я беру стакан с водой, и привычный распорядок в очередной раз меня спасает. Спасает от томительных мыслей об Игре, ненавязчиво подталкивает и возвращает в настоящее.

II(i). Чаду пришлось проявить чудеса мужества, чтобы подружиться с Джолионом.

Отобранные для годичной стажировки американцы, среди них и Чад, приехали в Оксфорд за неделю до первокурсников-британцев. В Питте первокурсников принято называть «первогодками» — хорошо, хоть слова похожие. После начала учебы Чад довольно быстро привыкнет к гораздо более интересным лексическим курьезам (уборщиков там называли «служителями», расходы на проживание — «судебными издержками», сессию — «семестровыми экзаменами»)…

Первую неделю Чад провел в одиночестве. Из-за странного характера он не подружился ни с кем из своих соотечественников. Он сам себе казался неотесанным, неловким и каким-то ущербным. Американских студентов было шестеро, их поселили всех вместе за рекой, в тесном доме ленточной застройки, откуда путь пешком до колледжа занимал минут пятнадцать.

Оксфордская стажировка была самым смелым поступком Чада. Он приехал в Англию на поиски приключений и потому не видел смысла проводить все время с соотечественниками-американцами. Ведь приключения — не напрасные поиски каких-нибудь особо изощренных блюд. Приключения — не свитер с названием университета и гербом на груди. Кроме того, истинный искатель приключений не ограничивается всего тремя словами в отзывах об архитектурных красотах: классно, круто, обалденно.

Чад понимал — в кругу соотечественников он ни за что не избавится от тех черт в себе, от которых давно мечтал освободиться. Он ненавидел свою застенчивость, манеру мямлить, краснеть и улыбаться тем людям, которых больше всего хочется послать подальше.

Правда, иногда собственная застенчивость казалась Чаду тайной защитой, вроде воинского забрала. А может, привычка отмалчиваться — единственное, что способно скрыть от окружающих твои худшие черты? А если застенчивость — просто проклятие и если он перестанет безмолвствовать, то его ждет другая, лучшая жизнь и другой, настоящий Чад?

Поэтому он дал себе зарок действовать, совершить нечто, до тех пор абсолютно ему несвойственное. Не-Чадное. Раз уж он ухитрился отправиться на приключения, придется подтолкнуть себя еще разок. Он заставит себя подружиться с каким-нибудь студентом-англичанином. Ведь любая дружба — это тропа, а тропы всегда куда-то приводят. К другим дорогам, на интересные места. Может, даже к лучшей жизни. А потом, если, конечно, ему удастся обрести новый мир, Чад примется обследовать его закоулки. Куда бы они, эти тропы, его ни привели.

II(ii). Чад рассудил: проще всего найти себе друга среди первокурсников. Главное — вступить в игру пораньше, до тех пор, пока студенты не начали объединяться в кружки, куда никак не проникнуть, и интриговать. Такой урок Чад усвоил после учебы в колледже Сьюзен Леонард. Там он и на первом курсе был одиночкой, и на втором почти ни с кем не общался. В начале третьего курса, когда объявили о заграничных стажировках, он тут же подал заявление в деканат.

Вот почему в конце своей первой недели жизни в Англии Чад целых два часа околачивался в четырехугольном дворе Питта. Шло время, и он чувствовал себя все более несчастным, а его вре́менная решимость таяла с каждой секундой.

Да, за те два часа во дворе он видел нескольких первокурсников. Но они прибывали в Питт не поодиночке, как хотелось бы Чаду, а со свитой. Новичков окружали плотные группы родителей. Счастливым родителям приятно было еще немного подержать своих цыплят под крылышком, они стремились до последней минуты опекать любимых деток и раздувались от гордости.

На глазах у Чада снова и снова возникала одна и та же сцена. Первокурсники впервые входили в парадные ворота Питта разодетыми в лучшую, по их мнению, одежду. Эта одежда соответствовала их будущему желанному образу. Папаши среднего возраста с гордостью тащили тяжеленные чемоданы и сумки. Мамаши горделиво поправляли чересчур смелые вырезы и трогали дорогие ожерелья или броши. Они осматривали общежития и комнаты, где предстояло жить их любимым деткам, потом выходили во двор. Первокурсники с нетерпением ждали, когда же, наконец, будет перерезана тонкая пуповина, соединяющая их с родительским домом.

Родственники не спешили уезжать. Они бродили по кампусу, любовались безупречно подстриженными лужайками, обняв своих отпрысков за плечи, тыкали пальцами в готические скульптуры на здании колледжа, любовались гаргульями и решетчатыми свинцовыми переплетами на окнах, неровными винтовыми лестницами, которые вели наверх от низких сводчатых дверей. Темные каменные коридоры, где бродили новички, как будто еще больше отражали дух Питта, чем парадный двор. Гуляли в парке, осматривали старинное дерево с искривленными ветками на подпорках. Выходили на задний двор, там газон выглядел не таким ухоженным, пахло сеном. Слышали глухие удары крокетных молотков по мячу. Тень от известняковой стены падала на студентов старших курсов, устроившихся на траве с разложенными книгами и с напитками в руках.